– Идете прямо по тропинке, она узкая, почти неприметная, по ней местные ходят в лес за грибами. Перед подъемом на холм поворачивайте налево и дальше – прямо, прямо. Будут заросли вдоль реки. Глубоко в них не заходите, вокруг речки много заболоченных мест. У нас собака раз так сбежала, и ее засосало в болото, мы потом по ошейнику только и опознали место. Ой, – спохватилась женщина. – Простите, волнуюсь и болтаю что попало. В общем, там есть переправа, такой сгнивший мостик через речушку, он, конечно, почти развалился, но на ту сторону перебраться можно. Местные ребятишки вброд переходят, но это – летом, а сейчас вода холодная, да и течение очень быстрое. – Она сунула в руку Александру кожаный увесистый ридикюль. – Вот, я собрала здесь все необходимое. Нож, лекарства, теплые вещи, еда, спички. У меня нет плащ-палатки, или как это называется. Деньги я тоже вам положила. Не знаю, пригодятся ли. И еще удостоверение мужа, это его водительская карточка, он сам управлял нашим грузовиком – развозил лекарства по аптекам. Ему нравилось, хотя соседи посмеивались, что всеми уважаемый пан лично садится за руль… Ох, я опять мелю языком от волнения! Если что забыла, скажите. Посмотрите все сами, не представляю, как вы сможете находиться в лесу. Я ужасно волнуюсь, аж трясет всю. Вам надо добраться до станции в Вишнице, там гораздо меньше патрулей. Станция во Влодаве ближе, но там дальше – лагерь, а значит, патрули. Вы совсем не похожи на моего мужа, но, может, удастся купить билет и пробраться ближе к границе. Своим ходом вы вряд ли границу пересечете – вы больны, а там немцы… – задумчиво проговорила женщина. – Или, может, вам стоит, наоборот, поехать в Варшаву, затеряться в большом городе среди людей. Даже не знаю, вы ведь не говорите по-польски. Ох, может… вам говорить, что вы немой? Но как же вы скажете… Ах, это невыносимо, просто кошмарно, похоже на ловушку! – Она снова закрыла лицо ладонями, совершенно оглушенная страхом перед полной безысходностью.

Канунников ласково провел кончиками пальцев по мягким волосам, почувствовал, как она содрогается от беззвучных слез.

– Анюта, Анечка, спасибо вам. Вы сделали для меня очень много, дали возможность передохнуть, набраться сил. Я не знаю, как выберусь к своим, но я выберусь. У меня теперь есть одежда, даже документы, деньги. Все непременно получится, я верю. И вы поверьте. Нет ничего хуже, чем жить без надежды. Именно она придает силы в самой трудной ситуации. Знаете, в лагере сразу видно тех, кто лишился надежды избежать смерти, обхитрить ее. Вот такие погибают первыми, умирают оттого, что потеряли желание жить. Я выжил один из всего нашего барака. Цена моей жизни теперь – сотни жизней людей, которые помогли мне бежать. Значит, я обязан жить, бороться, пока есть силы. Слезы и страх – они только отнимают время и силы, так что не переживайте о будущем, верьте в нашу счастливую звезду. Два дня я буду прятаться в лесу, чтобы лагерная охрана закончила облаву, а потом двинусь, как вы сказали, вдоль железной дороги к Вишнице.

Женщина мелко затрясла головой в знак согласия. Правильная мысль – ненадолго затаиться, ведь немцы сейчас могут усилить проверки на вокзалах и в поездах, чтобы найти беглеца. Она снова зашептала осипшим от сдавленных слез голосом:

– Да-да, вы верно решили. Лучше подождать. У болота, недалеко от мостика, есть «женское дерево», оно похоже на девушку с длинными волосами, поэтому местные жители так его прозвали. В его дупле я оставлю вам записку и продукты. Поеду в город с утра, может, удастся узнать что-то полезное для вас. До границы очень далеко, и там военные действия. Может, спрячетесь в монастыре или в деревне, подальше от города.

От волнения испуганная Анна снова путалась и суетилась, перебирая безопасные варианты.

Канунников твердо перехватил ручку саквояжа, начал подниматься по лестнице:

– Не пишите записку, вас могут вычислить. Я повешу болотную осоку на ветки «женского дерева». Она будет знаком, что вы можете оставить продукты в дупле. Если его не будет, уходите, просто уходите. Вы сделали очень много, не побоялись фашистов и спасли мне жизнь. Не стоит рисковать вашей.

Анна вдруг порывисто схватила лейтенанта за руку: как же страшно отпускать его в неизвестность, почти на верную смерть.

– Если бы я могла, я сожгла бы этот лагерь! Я освободила бы всех заключенных, я кричала бы на площади и убедила бы жителей восстать против фашистов. Я готова рисковать, чтобы спасти невинных людей.

Канунников пожал ей руку в знак понимания и задержал в ладони ее горячие пальцы. Так, рука об руку, они дошли до входной двери. Горячий шепот коснулся его уха:

– Сейчас выходите на крыльцо, потом через заднюю калитку на пустырь и – прямо в лес. А там по карте, как я вам объясняла. Через сутки утром я приду к «женскому дереву».

Саша пожал узкую ладошку, толкнул дверь и шагнул в черноту навстречу своим страхам.

Глава 2

Скрип деревянных ступеней, шуршание пожухлой травы под ногами, тихий стук калитки – казалось, в абсолютном предрассветном безмолвии любой звук разносится на сотни метров по округе.

«Это страх, от напряжения шалят нервы. Все спят, никто не услышит, дом самый крайний в поселке. Этот путь – безопасный». – Александр мысленно успокаивал себя, пока торопливо шагал по скользкой от росы траве в сторону чернеющей стены деревьев.

С каждым шагом он пытался выровнять частое дыхание, расслабить скрученные в тугую пружину конечности. Вот последние шаги по открытому, заросшему бурьяном полю, и можно выдохнуть, остановиться на несколько секунд за деревьями, чтобы глаза привыкли к темноте. Луна пряталась за серыми тучами, от этого Канунников никак не мог понять, в какую сторону ему двигаться. Он сделал шаг, другой, уткнулся в высокую стену кустов, слева нащупал на стволах деревьев мох и замер, пытаясь определить направление. Сейчас бы компас или фонарик! И тут же про себя усмехнулся: «И что это даст? Только выдаст рыскающим в лесу фашистам. Не знаю, где какие стороны света, вместо карты – нарисованная Агнешкой схема».

Он чувствовал себя в ночном лесу нелепо: одетый в добротное драповое пальто, в хорошо сшитом костюме зажиточного аптекаря, с кожаным саквояжем в руках. Сейчас этот городской наряд не имеет никакого значения, только цепляется за высокие кусты, тянет своей тяжестью вниз, не спасая от ночной сырости.

От злости Канунников двинулся напролом, задевая полами пальто за ветки и чертыхаясь вполголоса. Он упрямо шагал все глубже в гущу деревьев.

Вдруг его словно током ударило от тихого звука: в тишине спящего леса кто-то еле слышно стонал. Лейтенант успел разобрать родное и знакомое: «Помогите».

Канунников кинулся на голос. Стараясь удержаться от крика, он громко зашептал:

– Товарищи! Вы где? Подайте голос! Я иду на помощь!

Он метался между кустами, хватаясь за ветки деревьев. Внутри билась живым пульсом надежда: кто-то из беглецов, кроме него, смог уйти от немецкой облавы, кто-то из сбежавших выжил!

Толстобокая луна выкатилась наконец из-за черной тучки. В ее свете Александр шагнул вперед и тут же рухнул вниз, отчаянно хватаясь руками за скользкие стены ямы. Ногу пронзила боль, он дернулся от жгучего ощущения и тут же захлебнулся собственным криком, позабыв о ступне, которую разодрал торчащий из земли сухой корень.

На него смотрели мертвецы. Пустые остекленевшие глаза, застывшие скуластые лица, выгнувшиеся в неестественных позах тела, худые после нескольких месяцев, проведенных в лагере. Его товарищи, его сокамерники по блоку С, бежавшие вместе с ним, теперь лежали здесь, изрешеченные пулями. Им даже не дали упокоения после смерти, так и бросили гнить непогребенными в сыром лесном овраге. Ему показалось, что мертвые смотрят на него с укором: «Мы тоже хотели жить, мы тоже хотели спастись».

Из жуткого ощущения его вырвал тихий стон. Лежащий у отвесной стены человек еле слышно простонал:

– Помогите. Пить.

Канунников ринулся к нему, зашептал прямо в лицо, покрытое коркой засохшей крови:

– Товарищ, товарищ, это я, Александр Канунников. Я спасу вас, слышите! Помогу! Я вытащу вас отсюда!

Выживший опять застонал:

– Пить. Воды.

«Он уже вторые сутки без воды, у него обезвоживание. Нужна вода, срочно! Какой же я идиот, надо было сразу набрать фляжку у Агнешки! Река! О ней говорила Анна». – Он вспомнил: здесь рядом должна быть река из ледяных подземных ключей, которая укрыла его от лагерных овчарок.

Саша прижался губами к уху раненого:

– Держись, товарищ, держись. Я сейчас принесу воды. Сейчас. А потом наверх, из могилы, подальше от смерти. Держись!

Александр отбросил в сторону саквояж и ухватился за тот самый корень, который глубоко оцарапал ему ступню. Подтянулся, собирая на себя поток грязи, оттолкнулся ногами и вцепился во влажную траву на краю ямы. Еще рывок, еще, и вот он уже выкарабкался на поверхность. Ноги понесли его сами. Теперь Канунников продирался через заросли быстрее, различая знакомые ориентиры и понимая, куда идти. Двигаться при лунном свете было проще. А еще его вело желание помочь умирающему товарищу.

«Воды во фляжку, потом ножом нарубить лап или широких веток. Привяжу его ремнем и вытяну наверх. Лекарства есть, одежда сухая в саквояже. Выхожу. А потом вместе проще будет». – В надежде спасти человека, затеплившейся внутри словно огонек, Саша быстро пробрался через частые кусты вдоль ручья. Он огляделся по сторонам, спустился по берегу к воде и наклонился с фляжкой, чтобы зачерпнуть воду. И тут же боковым зрением различил в сером предрассветном тумане тонкие худые ноги по щиколотку в воде, самодельную сеть из прутьев, испуганный взгляд и открытый в немом крике рот.

Удар! Перед глазами колыхнулась красная вуаль, от огненного всполоха боли в виске вода вдруг взмыла вверх и окатила его с ног до головы. Холод и боль смешались, Канунникова накрыло плотным, как одеяло, обмороком. Он уронил фляжку в воду и рухнул на землю.

* * *

– Карманы смотрел?

– Смотрел, батя, нет ничего. – Высокий, срывающийся на фальцет молодой голос ответил над самым ухом. Ладони охлопали грудь и бока Канунникова. – Нет ничего ни в карманах, ни в подкладке. Фляжка только в руках у него была, и все.

– Товарищ капитан, Петр Васильевич, да что там думать, по одежде же видно, что это поляк. Вдруг это переодетый гестаповец? – произнес другой, мягкий голос. – Кто бы это ни был, он для нас опасен. Ненужный свидетель. Он видел у ручья Игоря и Елизавету. Донесет в абвер, и нас достанут из-под земли. Его надо ликвидировать.

Сквозь звон в ушах раздался короткий смешок:

– Скор ты, Сорока, на приказы. Ликвидировать. Сам будешь этим заниматься? Придется голыми руками душить, оружия-то у нас нет. – Через несколько секунд тишины Петр Васильевич уточнил: – Ну что стоишь? Выполняй свой же приказ – ликвидируй.

От напряженной тишины связанный Канунников заерзал на земле и замычал, пытаясь сказать, что он тоже русский, свой. Но рот был туго набит мхом, а сверху еще затянут холщовым мешком.

– Мычит, да как громко! Услышат ведь! – испуганно зашептал мальчишеский срывающийся голос. – Тише! Штиль! Чиса! Замкни ше или шмертць! Зрозумяне, пан, зрозумяне, чиса!

В разговор вмешалась женщина:

– Игорь, не разговаривай с ним. Подойди ко мне, забирай воду и хворост, идем к землянке.

– Мам, только я знаю немного польский и немецкий. Можно я останусь? Я смогу с ним поговорить…

– Нет! – Женщина крикнула шепотом, но в ее голосе сквозил ужас. – Делай то, что я сказала. Твой отец пускай сам все решает, ребенку тут делать нечего.

Мальчишка горячо возразил:

– Я уже не ребенок, мне шестнадцать!

В ответ раздался звук пощечины и полный боли тихий вскрик:

– Я уже потеряла дочь! И фашисты не лишат меня сына! Пускай допрашивают, убивают, делают с этим поляком что угодно, но ты идешь со мной.

– Делай, что мать сказала, – коротко приказал Петр Васильевич.