Тихий плеск шагов через ручей, и над поймой повисла гнетущая тишина. Никто не решался первым взяться за дело – убить захваченного чужака. А пока текли секунды, Александр мучительно соображал, как ему подать знак. Во рту – кляп, руки связаны накрепко за спиной, даже ноги ему скрутили поясом от пальто. И тут его озарило – надо петь, вернее мычать, что-то известное – мелодию, которую знает только советский человек, например, гимн, чтобы они поняли, что под польским маскарадом скрывается свой.

– Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов… – замычал Саша.

Из-за мешковины на лице пленник не видел, что головы Сороки и Петра повернулись к нему, но почувствовал, как внимательно вслушиваются они в эти звуки.

«Надо что-то совсем родное, что-то наше, советское!» – Он вдохнул побольше воздуха и замычал с новой силой:

– В лесу родилась елочка.

Сорока протянул удивленно:

– Кажется, это русский. Слышите, «Елочку» мычит?

Романчук задумчиво подтвердил:

– Похоже. Поляки ее вряд ли знают.

Канунников закрыл глаза от напряжения, обрывки мелодий сплелись с картинками воспоминаний. Вот он идет на своем первом параде по плацу во время выпуска из училища связи под гимн СССР, вот поет песню про елочку в блестящем хороводе вокруг украшенного ароматного деревца в подшефной школе. Наденька! Блестящие кудри, огромные голубые глаза и летящий в вальсе подол платья! Вальс «На сопках Маньчжурии»! Тот самый, под который они плыли парой на школьном выпускном:

Ночь подошла,
Сумрак на землю лег,
Тонут во мгле пустынные сопки,
Тучей закрыт восток.

Петр Васильевич сдернул удушливый мешок с лица Канунникова:

– Ты русский?

Александру в ответ удалось лишь простонать с усилием:

– Угу.

Теперь он мог рассмотреть Петра Васильевича: крепкий широкоплечий мужчина средних лет с петлицами капитана на грязной военной форме пограничника, густые усы с проседью и бритая наголо голова. Рядом круглыми маленькими глазками с любопытством рассматривал Канунникова мешковатый человечек. Тело его, как и голос, и движения были обманчиво мягкими и плавными, словно пышное тесто. Но в глубине быстрого цепкого взгляда чувствовалась сталь.

Романчук вытащил из Сашиного рта остатки мха и предупредил:

– Пикнешь – сразу в рожу!

Саша отплевался, втянул носом воздух и прохрипел:

– Младший лейтенант Канунников, рота связи… В сентябре попал в плен, бежал из концлагеря.

Капитан распустил тугой узел на руках.

– Дальше сам. Откуда здесь? Еще и в таком наряде? – Он кивнул на пальто и костюм. – Это гражданская одежда. Местного ограбил?

Саша с трудом сел, размял онемевшие руки и принялся рассказывать, как оказался в окружении, потом в плену, а дальше в лагере. Рассказывая о своем побеге и пани Агнешке, он вспомнил о выжившем беглеце, который ждал в братской могиле глотка воды.

– Товарищи, надо срочно ему помочь! Вытащить из ямы, подлечить. У меня в чемоданчике есть лекарства. Промоем раны, осмотрим. Это же невероятная удача – он выжил во время расстрела. Единственный из всех, кто бежал вместе со мной из лагеря.

Мужики переглянулись, в глазах виднелось сомнение – стоит ли верить этому странному парню, вдруг это провокация? Рассвет уже раскатывался над кронами деревьев, а значит, находиться в открытую в лесу, тем более после побега узников из концентрационного лагеря, сейчас крайне опасно.

– Тише ты, – разлился бархатом голос Сороки. – Патрули сегодня будут прочесывать лес. Мы должны быть осторожны. Хорошо, что ты нас встретил, а не фрицев.

Саша потер тугую пульсирующую шишку над ухом, куда ему угодил палкой перепуганный появлением незнакомца Игорь. И уже шепотом предложил:

– Давайте я доведу вас до ямы. Вместе вытащим раненого и отнесем в укрытие.

Петр Васильевич кивнул – показывай дорогу. Саша подскочил, чуть не рухнул снова из-за онемевших ног и бросился в сторону ямы. За ним ровно зашагал Романчук, а рядом, перебирая короткими ногами, сноровистый Сорока. По пути представился:

– Олег Гаврилович Сорока, капитан особого отдела НКВД военного гарнизона на территории Польши, – кивнул в сторону широкоплечего Петра. – Это Петр Васильевич Романчук, наш командир, капитан гарнизона пограничников. Был, – помедлив, добавил особист. – Сейчас отряда нет. Но все равно товарищ Романчук старше нас всех, а значит, является командиром нашей группы.

Романчук обогнал их, он уже приметил овраг. Коротко бросил через плечо:

– Лучше – Василич или дядя Вася. А на реке была Елизавета, жена моя. И Игорь, сын. – Голос его звучал заметно теплее, словно Романчук решил довериться парню, на которого они наткнулись в чужом лесу.

Теперь Сорока засыпал вопросами новичка:

– Как вы в плен попали? Кто придумал совершить побег из лагеря? Вы уверены, что остальные, кроме вас, погибли? Сколько там охраны? Как, говорите, ваш блок назывался, блок Г?

«Он опасается, – по торопливому тону вдруг понял Александр. – Боится, что я предатель, провокатор из абвера или гестапо. Пришел их выманить, рассказываю легенду о побеге из лагеря. Поэтому он переспрашивает, перепроверяет каждое мое слово, хочет на лжи поймать».

Саша было открыл рот, чтобы сказать что-то едкое, злое, уязвить подозрительного особиста, как вдруг снова раздался стон из общей могилы. В этот момент Александр будто протрезвел, обида из-за недоверия растворилась, как грязная лужица на солнце. Они в лесу, совершенно беззащитные перед гитлеровцами, на оккупированной врагом территории. Сейчас в таком положении нельзя отвлекаться на глупые обиды или личные распри. Только вместе, сообща они смогут выбраться из страшной ловушки.

Дядя Вася уже примерялся возле ямы, выбивая сапогами ступеньки-ямки в земляной отвесной стене.

– Ремень держи. – Он сунул конец кожаного ремня в руки Канунникову, а сам ухватился за другой. Хмыкнул, окинув взглядом пошатывающегося парня, и обратился к Сороке: – Подстрахуй.

Тот с готовностью вцепился в ремень. Дядя Вася начал медленно перебирать руками, чтобы осторожно соскользнуть в сырую глубину.

Через минуту из ямы раздался новый глухой приказ:

– Пальто давай.

Александр скинул длинное одеяние, сбросил его вниз. А сам улегся на живот и свесился над ямой.

– Ну что там, сможем достать? Воды ему дайте. Он пить просил.

– Еще ремень нужен. – Василич внизу уже укутывал в пальто стонущего человека, застегивая на нем пуговицы, так чтобы пальто превратилось в плотный кокон, удерживающий тело.

– Есть, – по-военному бросил Канунников, поняв, что майор болтать не любит, так же как и слушать пустые разговоры. Видимо, словоохотливости энкавэдэшника с говорящей фамилией ему хватало за глаза. Он расстегнул кожаный ремень, который заботливо вручила ему Анна, и скинул его вниз.

Капитан соорудил из ремней что-то вроде сбруи, в которую уложил раненого. В несколько рывков они смогли вытащить истощенное тело наверх. Следом вылетел саквояж аптекаря Дашевского, а уже потом Василич протянул руку сам:

– Давай, лейтенант, подмогни. Ремень сними с него. Потом мне кинешь и тягай.

Общими усилиями все оказались на поверхности. Сорока вцепился в саквояж, с любопытством разглядывая добротную сумку с латунными замками. Канунников с Василичем ухватились за полы пальто и потащили раненого в глубину чащи. Саша старался ступать аккуратно, ногами нащупывая торчащие корни и провалы в толстом ковре из хвои и мха. Но беглец все равно стонал от каждого толчка в своем коконе, на рукавах под ним растекались красные разводы крови, что сочилась из ран.

Пройдя через ручей, а потом по неприметной просеке в густых зарослях, Сорока заметно занервничал и беспокойно предложил:

– В землянку все не влезем. Давайте мы с Александром останемся на карауле. Елизавета осмотрит пострадавшего. Она все-таки медсестра. Хотя ему, конечно, надо бы в госпиталь к настоящим врачам.

Петр Васильевич метнул на особиста раздраженный взгляд, но все же коротко кивнул. Они прошли по просеке, потом в два приема перевалили безвольное тело через природную гряду камней, отчего раненый снова тихо застонал, но так и не открыл глаза.

Рядом с тесным кругом деревьев Романчук мягко опустил на землю свой край пальто:

– Иди, лейтенант. Лиза его посмотрит. Я сообщу.

Сорока потянул Сашку за рукав обратно за каменный забор:

– За мной. У нас есть пункт наблюдения. Удобное дерево, с него даже крыши лагеря видно.

Они пошли петлять по густому сосняку, по рыжим иголкам, продираясь сквозь широкие колючие лапы.

Оставшись наедине с энкавэдэшником, Канунников не выдержал:

– Олег Гаврилович, вы ведь мне не доверяете? Даже сейчас сделали все, чтобы я не смог увидеть, где расположено укрытие. Как же так, я ведь советский офицер, такой же гражданин, как и вы. А вы из-за тряпок, из-за одежды мне не верите…

Сорока прищурился:

– Александр, вы на моем месте тоже бы в каждом подозревали провокатора. Посудите сами, мы кое-как спаслись от наступающих немцев. В лесу уже третью неделю прячемся, думаем, как выйти к своим, от каждого шороха вздрагиваем, и вдруг появляетесь вы. Одеты, как зажиточный пан, никаких документов нет. Рассказываете какие-то сказки о побеге из концентрационного лагеря. Мы ведь ходили туда с Петром Василичем на разведку: убежать из лагеря нереально. По периметру часовые, колючая проволока, собаки, стена высотою в два метра. Ну не может обычный человек оттуда выбраться.

Александра затрясло, он остановился и хрипло выдавил:

– Не может. Только там были сотни людей. Они все пошли на смерть, пожертвовали собой, чтобы отвлечь охрану, замкнуть цепь и дать шанс немногим выжить. Поэтому у меня получилось сделать невозможное!

Сорока испуганно начал озираться и приложил палец к губам – тише! Прошептал не то с укоризной, не то с упреком:

– Из-за этого лагеря мы и сидим на местном болоте.

– Готовите нападение на концлагерь? – удивился Александр. – Я знаю, как расположены вышки, прожекторы по периметру. Правда, колючая проволока под напряжением. Но ее можно замкнуть – мы так и сделали. Я смогу нарисовать схему лагеря. Расписание охраны, в какой момент включается освещение, меняются посты.

Сорока удрученно махнул в ответ рукой:

– Бесполезно это. Глупая затея. Нас четверо, вы – пятый, хотя Елизавету и Игоря можно не считать. Женщина и подросток – считай, обуза, а не помощь. Теперь еще вот вы и тяжелораненый добавились. С таким отрядом какие диверсии! Глупость, бред. Петр Васильевич каждый день проводит вылазки к территории лагеря, распорядок мы и сами выучили, только… – особист метнул осторожный взгляд в чащу, где среди корней скрывался вход в подземное убежище, – …никаких подвижек. Без оружия, вдвоем или втроем с тюремной охраной не справиться. Никого мы не освободим. Только сами сгинем. Наше спасение – это железная дорога на восток. Ведь понятно, что только так можно добраться до границы. Вермахт все эти составы тащит через Польшу к границе с СССР. До своих можно добраться за неделю, а потом сражаться против фашистов.

Александр почти не видел собеседника, стоял, прислонившись к огромной сосне. Хотя по набирающему горячую досаду шепоту услышал, что осторожный энкавэдэшник не в силах сдержать внутреннее раздражение. Обволакивающий бархат его голоса превратился в звенящий металл:

– А мы торчим здесь. Потому что Романчук бредит идеей освободить узников лагеря. Понимаю, у них трагедия, горе. Когда нас окружили, мы вырвались из кольца, а его дочка не успела – немцы захватили. Поэтому мы торчим на этом болоте, прямо под носом у фрицев. Я понимаю, Елизавета – мать и женщина, но Петр Васильевич – опытный кадровый военный. Командир, коммунист. Он же должен понимать, что мы не сможем остановить машину смерти. Спасаться надо тем, кто остался на свободе. К своим идти. Мы там нужнее, вместо этого время теряем на фантазии! Они даже не знают точно, жива ли еще девочка!

Сорока внезапно замолк: между деревьями показалась темная, тонкая, как веточка, фигурка. Это была Елизавета. Лицо ее окаменело от горя, волосы с седыми прядями собраны в строгий пучок. Глухой голос позвал:

– Саша, это ведь вы, да?