Чужак из ниоткуда – 3 (страница 9)
Стайка девчонок лет одиннадцати-двенадцати играла в «классики», расчертив их мелом на асфальте. Несколько парней из девятых и десятых классов, отойдя подальше, за угол школы, курили. Мелкотня носилась в догонялки. Кто-то читал учебник. Кто-то книгу. Несколько раз я поймал на себе заинтересованные взгляды девчонок и оценивающие пацанов. Однако никто к новенькому не подходил, а моя единственная знакомая – Таня Калинина осталась в классе, учить домашку к очередному уроку, видать, накануне совсем не до этого было.
– А ну стой, очкарик! – услышал я чуть гнусавый голос Длинного (почему они все гнусавят, специально, чтобы противнее было?).
Жертва – белобрысый пацан лет десяти-одиннадцати, в серой школьной форме и очках с толстыми стёклами покорно замер. Я видел, как он хотел незаметно проскользнуть за спинами неприятной компашки, но один из подпевал Длинного заметил маневр и толкнул солиста в бок.
– Иди сюда.
Пацан сделал два шага к своему мучителю и остановился. Даже не думал, что это меня так заденет, но прямо по сердцу резануло, когда я увидел, как за стёклами его очков блестят слёзы.
– Мамка денег сегодня дала? – продолжал Длинный.
– Дала, – шёпотом ответил малёк.
– Сколько?
– Гривенник… – ещё тише.
– Тебя мамка не учила, что врать старшим нехорошо?
Подпевалы заржали. Длинный самодовольно ухмыльнулся. Мне это всё надоело.
Незаметно для всех я очутился за спиной Длинного (он и впрямь был длинный, выше меня на полголовы) похлопал его по плечу:
– Отцепись от малька, Длинный.
– Чего? – Валентин повернулся ко мне. – А, новенький. Стой, где стоял, новенький. Целее будешь.
– Тебя как зовут, малёк? – спросил я у белобрысого мальчишки.
– Дима, – ответил тот тихо. – Дима Малышев.
– Ты в школу шёл, в класс?
– Да.
– Вот и иди.
Он неуверенно посмотрел на меня, перевёл взгляд на Длинного.
– Иди, иди, – сказал я ласково. – Я разрешаю. И не бойся, никто тебя больше не тронет.
– Вот так хочешь? – вкрадчиво осведомился Длинный.
Видя, что внимание его врага переключилось на меня, Дима тихонько попятился. Но, молодец, не убежал, остановился чуть в стороне, наблюдая за развитием событий.
– Ага, – сказал я. – Вот так.
– Тогда с тебя рубль. Этот малёк мне рубль должен. Теперь его долг на тебя перешёл.
– Ру-убль? – протянул я.
– Ага.
– Завтра, – сказал я. – Или послезавтра. Спросишь у Пушкина Александра Сергеевича.
– Ты не понял, козёл, – Длинный протянул руку и попытался взять меня за грудки.
Ну, это совсем просто, если не бить.
Правой рукой берём противника за запястье, переносим локоть ему за плечо, подставляем правую ногу и резко поворачиваем локоть на себя, одновременно, заламывая противнику кисть левой рукой.
Раз-два, и Длинный падает на спину.
Я упираюсь ему коленом в грудь и заламываю запястье так, чтобы почувствовал. Он пытается вырваться, но это бесполезно, – я намного сильнее.
– Больно! – вопит он. – Пусти!
– А вы, шакалы, – я чуть поворачиваю голову к подпевалам, один из которых делает неуверенный шаг вперёд, – кто рыпнется, ноги из жопы повыдёргиваю.
В моём голосе – металл. Такой, что им можно запросто рубить железные рубли.
Шакалы это слышат и благоразумно отступают. Всё правильно, так и должно быть, – шакал с хорошей чуйкой сразу понимает, когда добыча превращается в хищника.
– Пусти, сука! – уже не вопит, а шипит Длинный. – Пусти, хуже будет?
– Хуже – это как, так? – спрашиваю я, усиливая залом.
– А-а-а! Руку сломаешь!
– Запросто. На хрена тебе рука, скажи, пожалуйста, у маленьких и слабых деньги отнимать?
Длинный молчит, рожа красная, в глазах слёзы пополам с ненавистью.
– Значит, так, – говорю. – Повторяй за мной. Сергей Петрович, клянусь жизнью своей матери, что больше никогда не обижу слабого.
– Да пошёл ты… мой отец тебе устроит весёлую жизнь, обещаю, сволочь…
Надо же, упорный. Ну тогда так.
В два движения переворачиваю его лицом вниз. Заламываю классическим приёмом руку в плече, хватаю за волосы, тычу лицом в пыльный и грязный асфальт:
– Ещё раз. Повторяй за мной. Сергей Петрович.
– Сергей… Петрович.
Ага, дошло кажется.
– Клянусь жизнью своей матери.
– Клянусь… жизнью своей матери…
– Что больше никогда не обижу слабого.
Он покорно повторяет.
– Вот и молодец. Теперь свободен.
Я его отпускаю, поднимаюсь. Длинный встаёт, не глядя на меня уходит, держась за руку. Отойдя на несколько шагов, оборачивается.
– Ты ответишь, – слышу я. – Это я тебе точно обещаю.
– Я-то отвечу, – говорю. – Но ты клятву дал. Не забывай об этом. Сначала будет трудно, но потом полегчает, тоже обещаю.
Шакалы неуверенно топчутся на месте, они совершенно не понимают, что им теперь делать.
– Брысь отсюда, – говорю чётко и внятно.
Пятятся, поворачиваются, исчезают.
Дима Малышев восторженно смотрит на меня.
Я улыбаюсь ему, подмигиваю, треплю по плечу, и мы вместе идём в школу. Звенит звонок. Большая перемена закончилась.
На уроках Длинный уже не появился. Шакалы бросали на меня опасливые взгляды, шептались по углам. К концу занятий вся школа знала, что произошло, о чём мне и поведала моя соседка Таня Калинина.
– Зря ты с Длинным связался, я же говорила про его папеньку. Жди теперь неприятностей. Блин, даже не знаю, что делать… У тебя отец кто?
– Начштаба Кантемировской дивизии, полковник.
– Неслабо. Ну, тогда, может, и пронесёт.
– Отца впутывать не буду, сам разберусь.
– Сам ты не разберёшься, поверь, – вздохнула Таня. – Пробовали уже и не раз.
– Тебя он не обижал? – спросил я. – Длинный?
– Нет. Я стараюсь не лезть и вообще не его уровня. У меня отца и вовсе нет, мама в библиотеке работает… – она умолкла.
Ясно, подумал я. Семья бедная, живут вдвоём на зарплату мамы. У нас в Советском Союзе, конечно, все равны и любой труд в почёте, но негласные кланы и касты существуют, я давно заметил. Ничего странного и ужасного – даже на Гараде они имеются. Просто в силу того, что люди разные, сколь бы прекрасные общие идеи и стремления их не объединяли. Как говорят в России, кто любит арбуз, а кто свиной хрящик – вот уже и разделение. Главное, чтобы условное разделение не перерастало в реальное, а нелюбовь к свиным хрящикам или арбузам не переносилась на людей, которым они нравятся.
– Понятно. А где у нас РОВД, далёко от школы?
– Недалеко, на соседней улице. Ты что задумал? – с тревогой осведомилась она.