Наконец бездумная гонка принесла желаемые плоды. Тяжесть, владевшая им последние три дня, если считать и день, когда сестра пропала, исчезла с души. На смену ей пришла некоторая легкость, и Михаил пустил кобылу шагом. Вот теперь можно было подумать без раздражения, что же делать дальше.

Метелица вышла на берег пруда, и Воронецкий натянул поводья. После спешился и направился к берегу. Там он накинул повод на обломок сука, торчавший из ствола березы, и уселся рядом. Потом и вовсе улегся, закрыл глаза и прислушался к звукам, окружавшим его. К шепоту листвы на деревьях, к шороху травы, когда по ней бежал ветер. И тихому плеску водной ряби о берег. И жужжанию шмеля, и к чириканью невидимой пичуги. Всё это помогало измученной переживаниями душе плыть по неспешным волнам творившегося в эту минуту бытия.

Михаил глубоко вздохнул и накрыл рукой лицо, прячась от солнца, светившего сквозь сомкнутые веки. Постепенно мысли Воронецкого вернулись в прежнюю колею, но уже без надрыва. Он снова думал о словах Осипа и Прасковьи и находил в них смысл. Верить в безумие сестры не хотелось, но ведь с ней и вправду происходило неладное. Не изменится человек без повода, а повод был! Значит, и душевное здоровье Глашеньки пошатнулось. И раз уж она не хочет открыться людям, которым всегда доверяла, так может, будет откровенна с чужим человеком? С доктором.

И если она найдет в себе силы поделиться с доктором, то он же и поможет вернуть добрую милую сестрицу. Но к местным докторам идти не хотелось. Даже если врач не расскажет кому-то по секрету, то его прислуга может проболтаться. Значит, надо ехать туда, где про Воронецких никто не знает, и где лучшие доктора – в столицу. В Петербург.

Да и Глаше, должно быть, тяжко здесь. Может, оттого и закрылась в себе, отгородилась от всех. Из дома совсем выходить перестала. Душно ей под отчим кровом, тайна собственная давит. Тогда и поездке рада будет. А там, глядишь, и доктор не понадобится, сама оттает вдали от поместья.

А мысль-то хороша! И Михаил почувствовал, что на душе стало не только спокойно, но и легче. Настроение заметно улучшилось, и Воронецкий улыбнулся.

– Как хорошо, когда человеку радостно, – услышал он незнакомый мужской голос и порывисто сел.

Рядом стоял мужчина лет сорока. Светловолосый, с глазами желтовато-зеленого цвета. Нет, вроде бы и зеленые были глаза, но у зрачка цвет переходил в желтоватый. И когда незнакомец на миг повернулся к солнцу, глаза и вовсе стали желтыми.

– Доброго дня, милостивый государь, – приподнял шляпу мужчина. – Разрешите представиться: Полянский Алексей Дмитриевич. Великодушно прошу простить, что нарушил ваше уединение, но я, знаете ли, заблудился. Вот такая штуковина вышла, – он как-то совсем по-детски наивно улыбнулся и развел руками. – Не возражаете?

Михаил указал на место рядом с собой.

– Извольте, – а после представился сам: – Местный помещик Воронецкий Михаил Алексеевич.

– Так мы с вами почти тезки, – ответил господин Полянский и рассмеялся собственной шутке, но вдруг заметно смутился: – Простите, я бываю нелеп, и, к сожалению, часто. Но каков уж есть, – и опять на его губах играла эта открытая улыбка ребенка, совсем неподходящая мужчине его возраста.

– Ну что вы, – улыбнулся в ответ Михаил, – шутка и вправду вышла забавной, не стоит возводить на себя напраслину.

Шутка его вовсе не позабавила, но Миша был воспитанным молодым человеком. Да и обижать Полянского не хотелось, он мог оказаться вполне приличным человеком, просто… слегка нелепым. И эта нелепость отражалась и в его одежде. Вроде бы строгий костюм темно-зеленого цвета, а галстук ярко-оранжевый и шляпа голубая. И трость старая сбитая, но явно недешевая… была, когда ее покупали. Набалдашником ей служило змеиное тело. Хвост в несколько витков оплетал древко, а верхняя часть туловища и голова загибались в виде ручки. Алексей Дмитриевич был довольно яркой персоной, но совершенно не имевшей вкуса.

– Благодарю, – собеседник Михаила приподнял шляпу, после снял ее и обмахнулся. – Однако жарко сегодня.

– Да, – согласился помещик, – погоды стоят нынче знойные.

Они немного помолчали. Михаил попросту не был готов вести светские беседы со случайным знакомцем, а тот, в свою очередь, не знал, что еще сказать.

– А я вот приехал к моим друзьям, у них дача, знаете ли, и весьма недурственная. Мне она очень понравилась. Они снимают ее у помещиков Долгохватовых. Сами Долгохватовы в Новгород перебрались, а дом вот сдают на лето. Знаете ведь, как бывшим помещикам приходится теперь.

– Непросто, тут вы правы, – согласился Воронецкий. – Только как же это вы в такую даль забрели?

– Неужто далеко? – захлопал ресницами Полянский, и Михаил кивнул, подтверждая. – Вот незадача. Да вроде и шел не то что бы долго, а, выходит, далеко… И как же мне назад добраться?

– Через лес намного ближе будет, – ответил Воронецкий, – но вы уж лучше больше туда не ходите. Не ровен час, забредете еще куда-нибудь. Да и опасно через лес. У нас и волки, и медведи водятся. Не дай Бог, нападут. Или же в чужой капкан угодите. Только как же вас угораздило, уж простите мое любопытство.

Алексей Дмитриевич легкомысленно отмахнулся и рассмеялся.

– Меня, Михаил Алексеевич, на приключения часто тянет, знаете ли. Найду их там, где другой пройдет без происшествий. А всё моя рассеянность. Так бывает, в театр иду себе, иду, а на всю дорогу одна-единственная лужа, так в нее и наступлю. И брюки оболью, и в туфли зачерпну. Какой уж тут театр? Или же остановлюсь на минуту, засмотрюсь на что-то. Назад, знаете ли, шаг сделаю вроде, и не замечу, как на мостовую выйду. А там экипаж… Ох, – он вновь махнул рукой. – Так что зря вы меня утешаете, нелепый и есть. Вот и сегодня. Вышел прогуляться, уж больно мне места очаровательными показались. А там и в лес зашел. Подумалось, а вдруг гриб найду? Найду и принесу показать, мол, смотрите, грибы собирать мастак. Вот анекдот будет! Шел себе и шел, тростью траву раздвигал. И гриба нет, и сам заблудился. Вот уж истинно анекдот! – воскликнул Полянский и рассмеялся в этот раз громко и заливисто.

Михаил, внимательно слушавший, усмехнулся и покачал головой.

– Вы, верно, в городе живете?

– Всю свою жизнь, – отсмеявшись, ответил Алексей Дмитриевич.

– Не время еще грибам, – пояснил Воронецкий. – Рано искать пошли.

– А вы ходите по грибы? – живо заинтересовался его собеседник.

Помещик отрицательно покачал головой.

– Нет, я не хожу. Охочусь, у пруда в детстве посидеть любил с удочкой. Сейчас как-то подзабылось это увлечение, дела всё больше времени занимают. А за грибами не хожу. Дед мой любил пройтись с дворовым, бабушка сказывала. Отцу уж не до забав было, а теперь и мне время пришло о семье заботиться.

– Вы женаты? – полюбопытствовал Полянский. – Должно быть, женаты. Раз уж о семье пришло время заботиться. Наверное, супруга ваша красавица. И, должно быть, дитя свое уже на руки взяли?

Михаил вновь усмехнулся и покачал головой.

– Нет, жены у меня нет.

– А как же тогда? – изумился Полянский. – Хотя, постойте. Это я истолковал ваши слова неверно. Должно быть, вы имели в виду бабушку, раз упомянули ее, и родителей, коли батюшка уже не может заниматься делами.

Воронецкий вздохнул и опустил взгляд в траву. Увидел небольшой камешек, подобрал его и, размахнувшись, закинул в пруд. С минуту полюбовавшись на круги, расходившиеся там, куда упал камень, он вновь посмотрел на собеседника.

– И вновь вы ошиблись. Мои родители умерли, и бабушка тоже.

– Ох, – Алексей Дмитриевич растерянно моргнул, а после сжал плечо помещика: – Простите меня, ради Бога, простите, Алесей Михайлович…

– Михаил Алексеевич, – поправил его Воронецкий, и собеседник окончательно стушевался:

– Да что же такое, – пробормотал он. – Сегодня я вовсе сам себя превзошел. То-то вы были неприветливы поначалу. Должно быть, такие как я часто досаждают вам.

– Что вы хотите сказать? – не понял Михаил.

– Да чего уж тут, – вздохнул Полянский. – Такие вот незваные гости, которые выходят из леса.

– Вы первый, – заверил Михаил и добавил: – Простите, я не хотел сказать, что вы мне досадили. И простите великодушно, если я показался вам неприветливым. Попросту растерялся. Ваше появление было неожиданным, только и всего.

– Выходит, другие незваные гости объявляют о визите прежде, чем выйти из леса? – весело улыбнулся Алексей Дмитриевич, перестав расстраиваться.

– Вы первый, – усмехнулся Воронецкий, – это я и имел в виду, когда сказал прежде. У нас тут только свои ходят.

– Вот как, – то ли спросил, то ли просто отметил собеседник, но взгляд его на мгновение стал задумчивым. – Стало быть, чужих не было.

– Не было, – подтвердил молодой человек.

Полянский вновь встряхнулся и щелкнул пальцами:

– И это хорошо! Хорошо, когда никто незваный не вторгается. А то ведь как бывает, явится такой и давай хозяев расстраивать, имена их путать, пугать, когда они от дел праведных в уединении отдыхают.

Он рассмеялся. Михаил моргнул, пытаясь понять, что хочет сказать собеседник, но осознал, что тот имеет в виду свое появление, и хмыкнул.

– Ну что вы, Алексей Дмитриевич, вы меня вовсе не расстроили. Напротив, даже скрасили досуг.

– Так о ком же вы заботитесь, раз родные ваши почили, а жены и детишек нет? – вернулся незваный гость к прежнему разговору.

– О сестре, – с рассеянной улыбкой ответил Михаил. – Мы с ней вдвоем остались. Родней Глашеньки у меня никого нет. Вот о ней и забочусь.

– Дитя еще совсем?

– Девица на выданье. Между нами разницы всего два года. Устрою ее счастье, после и о своем подумаю.

Полянский деловито покивал, а после спросил:

– В добром ли здравии Глафира Алексеевна?

Михаил, смотревший на пруд, порывисто обернулся и впился в собеседника пытливым взглядом.

– Что такое? – опешил тот. – Отчего вы так странно смотрите на меня.

Воронецкий выдавил улыбку:

– Простите, – и нашелся, чем скрыть свою подозрительность: – Вы назвали мою сестру по имени.

– Назвал, – развел руками Полянский, вдруг выдохнул и хмыкнул: – Вот ведь. Вы, должно быть, не заметили, что назвали сестру по имени, пока говорили. Глашенька. Стало быть, Глафира. А сестрица вам родная, выходит, Алексеевна. Только и всего.

– Да, признаться, не заметил, – усмехнулся Михаил и отвернулся, чтобы скрыть оставшуюся напряженность.

Однако быстро расслабился. И вправду, чего это он вспылил? Вопрос самый обычный, который задают из вежливости. И все-таки укол подозрительности на миг опять ощутил. Что если этот Полянский виновен в состоянии Глаши? Что если он вышел не случайно, и узнать пытается, какова сейчас его жертва, не сказала ль чего-нибудь, не помянула его?

– Глафира Алексеевна здорова, благодарю, – все-таки ответил Воронецкий. – Сегодня вот просила отвезти ее за новой шляпкой, – это уже вырвалось само собой. Но говорить о том, что сестра не здорова, совершенно не хотелось, имел ли незваный гость к этому отношение или нет.

– Ох уж эти дамы, – весело рассмеялся Алексей Дмитриевич, – что юные, что зрелые. Им то шляпку, то заколку. А если уж платье новое, так к нему всё разом! Но, – он поднял вверх указательный палец, – лишь бы были счастливы. И в добром здравии, разумеется. Не люблю, когда кто-то болеет. Даже когда мой слуга – Николашка, простывает, и то расстраиваюсь. Сам ему врача зову. Не дело это, когда человек в горячке мечется. Или еще чего. А ваши слуги здоровы?

– Здоровы все.

– И я вот вроде и здоров, а взял и заблудился, – со смешком ответил Полянский. – Вроде в своем уме, а вечно что-нибудь этакое сотворю. А у вас таких нет? Кто сотворит что-нибудь этакое? Возьмет и заблудится, к примеру, или вовсе уйдет, никому ничего не сказав?

Михаил поднялся на ноги и машинальным движением отряхнулся. Продолжать разговор ему окончательно расхотелось. И новый знакомый начал всё больше казаться подозрительным. Вроде и ничего такого не сказал, а вроде и вопросы странные задает. Впрочем, так Воронецкому казалось из-за Глаши, но может, и не казалось.