Все эти противоречия на самом деле мнимые, ведь защита животных тесно связана с основополагающими убеждениями нацистской идеологии. К немногим историкам, занимавшимся до настоящего времени темой животных при национал-социализме, относится Марен Мёринг. В одном эссе она подробно исследует, как менялись отношения человека и животных в нацистской Германии. Мёринг пишет, что идею национал-социалистов о защите животных, парадоксальную на первый взгляд, нельзя рассматривать ни как чистое средство пропаганды, которое, по ее словам, не имело, в сущности, серьезной основы, ни как положительное явление, отколовшееся от прочей нацистской идеологии. В большей степени она представляла собой «неотъемлемую часть нового устройства общества на национально-расистской основе»^[21]. Другими словами: идеология, измеряющая ценность жизни по тому, какую «пользу» эта жизнь принесет «сообществу», проводит различие не между «человеком» и «животным», а между «полезной» и «не имеющей ценности» жизнью. Поэтому мысль взять некоторых животных под особую защиту, а некоторых людей объявить «вредителями» и систематически уничтожать их, вытекает из одних и тех же идеологических воззрений.

Особенно остро это проявилось в Бухенвальде: комендант Кох, так сильно пекущийся о благополучии животных в зоопарке, ради забавы приказывал бросать заключенных в медвежатник, чтобы посмотреть, как их растерзают звери ^[22]. После освобождения концлагеря один из выживших узников Бухенвальда Леопольд Райттер дал следующие показания для протокола: «Даже в 1944 году, когда в лагере царил страшный голод, хищные птицы, медведи и обезьяны ежедневно получали мясо, которое, разумеется, приносили с кухни заключенных и таким образом изымали из рациона узников»^[23].

Существует огромное количество подобных свидетельств. По ту сторону концлагеря животных упоминают в многочисленных дневниках, мемуарах, письмах и повседневных документах. Однако до сих пор в исследованиях национал-социализма они выступали в лучшем случае как второстепенные персонажи. И хотя с 80-х годов историки исследовали бесчисленное количество сфер повседневной жизни при национал-социализме – от моды и спорта до питания, ремесла и употребления наркотиков, – о животных в рейхе говорилось крайне редко.

Причины тому очевидны, и это подтверждает Мика Рошер, возглавляющая единственную на данный момент в Германии кафедру Human-Animal Studies (исследования взаимоотношений человека и животных) в Университете Касселя. По ее словам, исследования национал-социализма, в особенности со стороны немецких ученых, до сих пор страдают от «страха прикосновения», «поскольку ученые опасаются, что фокус на животных приведет к преуменьшению человеческих жертв»^[24]. Но именно потому, что якобы безобидная история зверей тесно переплетена как с повседневностью, так и с идеологией национал-социализма, ее важно изучать. Не в последнюю очередь она показывает, как в корне опасная система взглядов может укрепиться даже в далеких от идеологии сферах жизни и влиять на общество. Всякий, кто внимательно присмотрится к тому, как выглядела жизнь с домашними кошками в 30-е и 40-е годы, получит представление не только о типичной немецкой гостиной, но и непосредственно столкнется с национально-расистским мировоззрением, глубоко проникшим в повседневную жизнь. Всякий, кто исследует насекомых при национал-социализме, рано или поздно очутится в классе немецкой школы – и не сможет обойти стороной «черную педагогику» и социал-дарвинизм. И всякий, кто пожелает узнать о роли домашних свиней в то время, неизбежно натолкнется на рекламные плакаты предприятий пищевой промышленности, ранние формы промышленности вторичной переработки и также на странные извращения идеологии нацизма. Истории животных пересекаются со многими известными темами исследований национал-социализма и тем самым открывают другую, большей частью совершенно незнакомую сторону жизни в Третьем рейхе, которая ни в коем случае не преуменьшает ценности других исследований.

По следам животных

Террор был заметен не везде. Во многих местах коричневые будни скорее были серыми^[25]. Тем не менее, как мы увидим в следующих главах, во всех сферах жизни животным придавалось большое значение. Каждая глава на примере определенного вида животного высвечивает одну из граней национал-социализма. С помощью собаки и ее дикого предка волка мы взглянем на расовую теорию и увидим, как тесно связаны друг с другом повседневная жизнь и идеология, политика и «наука». При помощи домашней свиньи мы не только узнаем значение сельскохозяйственных животных в Третьем рейхе. Как важнейший поставщик мяса и жира для «питания населения», она играла ведущую роль в устремлениях нацистов создать государство, полностью независимое от зарубежных стран, и доказать собственную «арийскую пракультуру». Какие противоречивые чувства вызывали домашние животные, можно увидеть в первую очередь на примере домашней кошки. Для одних она была «еврейским животным», которое нельзя приручить; другие восхваляли ее как охотника за мышами и «помощника по гигиене и сохранению здоровья нации». В этой главе нам встретятся разные владельцы кошек, например филолог Виктор Клемперер, который, живя с женой в Дрездене, беспокоился лишь о жизни своего кота Мужеля – но скоро забеспокоился и о своей собственной.

Значимый след оставили животные в педагогике и воспитании 30–40-х годов. На примере гусениц шелкопряда и колорадских жуков мы увидим, как уже с младых ногтей детей готовили к войне и сражениям. Судя по школьным и детским книгам, насекомые использовались помимо прочего для объяснения детям, что – но прежде всего кто – является «вредителем», «нахлебником» или «паразитом».

При этом единой по форме идеологии национал-социализма не существовало. То, насколько произвольно сочетались идеологические воззрения между собой, можно проследить на примере отношения национал-социалистов к охоте: если Гитлер высмеивал охотников и называл их зелеными масонами, то имперский егерь Герман Геринг, как известно, не знал удержу в трофейной охоте. В центре этой главы находится благородный олень Драчун, который пал жертвой пристрастия Геринга к трофеям. Отлитая в бронзе скульптура оленя пережила 12 лет Тысячелетнего рейха и сохранилась до сих пор – так же как и идеологическое наследие Геринга, чье влияние на егерство не ослабло и в наши дни.

И наконец, если речь идет о роли животных при национал-социализме, нельзя не упомянуть об одном виде: Вторая мировая война, в первую очередь Восточная кампания, была бы невозможна без миллионов лошадей. В последней главе мы сопроводим тракененского жеребца Зигфрида, участвовавшего в нападении на Советский Союз летом 1941 года и отправившегося дальше на восток в то время, когда двигатели и механизмы давно испустили дух на русском морозе. В этой главе показано, каким сложным, неоднородным было символическое значение лошади для картины мира национал-социалистов – и какую длинную тень отбрасывает этот символ вплоть до сегодняшней ФРГ.

Установить границы

В своем сборнике афоризмов и коротких эссе «Minima moralia. Размышления из поврежденной жизни» Теодор Адорно писал, что «негодование по поводу совершённых ужасных преступлений тем слабее, чем меньше их жертвы похожи на обычных читателей». Из этого он делал вывод: «Возможно, социальный схематизм восприятия у антисемитов устроен так, что они вообще не видят в евреях людей. Постоянно встречающееся высказывание, будто дикари, чернокожие, японцы – все равно что животные (например, обезьяны), уже содержит в себе предпосылку к погрому. Возможен ли погром, решается в тот момент, когда смертельно раненное животное встречается взглядом с человеком. Упорство, с которым последний игнорирует этот взгляд – “Ведь это всего лишь животное!”, – неизбежно повторяется и в злодеяниях против людей, при совершении которых преступнику приходится вновь и вновь уверять себя в том, что это “всего лишь животное”, хотя еще в случае с животным он не был полностью в этом уверен»^[26].

Для Адорно в обращении с животными отражалось отношение человека к самому себе. В этом смысле история и истории животных при национал-социализме – не только свидетельства своего времени. Они являют также картину мира и образ человека, порожденные этим временем, и в конечном итоге являются гораздо бо́льшим, чем просто немыми второстепенными героями.

Глава 1
Кровные узы

Я дал своей боли имя и зову ее «собакой».

Фридрих Ницше, «Веселая наука»

Словно из ниоткуда появился незнакомец, возник так внезапно, что он его поначалу даже не учуял. Правда, он был целиком занят выслеживанием крысы. Бежал за ней через окопы, проползал под проволочными заграждениями, видимо в какой-то момент потерял направление и, сам того не заметив, оказался на стороне противника – и вдруг перед ним вырос этот мужчина. Незнакомец хватает его, он впивается зубами со всей силы, но мужчина не отпускает и тащит его в темное помещение под землей, где воздух влажен, свеж и пахнет человеком.

Незнакомец – 23-летний немецкий ефрейтор. В тот день, весной 1915 года, ефрейтор, как обычно, возвращается в свою часть – Королевский баварский 16-й резервный пехотный полк, который стоял лагерем в подвалах замка Фромель в Северной Франции, в нескольких километрах от Западного фронта. Солдат дивится маленькому перебежчику с белой шерстью и черным пятном на глазу и левом ухе. Поскольку собака прибежала со стороны английских позиций и похожа на английского фокстерьера, солдат называет ее Фоксль ^[27].

Прибыв в расположение части, он печеньем и шоколадом пытается завоевать доверие Фоксля. Молодой мужчина плохо разбирается в собаках, иначе бы знал, что для собаки шоколад – яд, а для такого маленького щенка даже в минимальных дозах может быть смертельным. Содержащийся в какао-бобах теобромин вызывает у собак повышение давления и сужение сосудов, что может привести к судорогам, нарушениям сердечного ритма и в итоге – к остановке дыхания. Но в условиях войны шоколад в продовольствии солдат низкого качества, поэтому, к счастью для Фоксля, в нем почти нет какао. Вскоре щенок оставляет свою изначальную пугливость и постепенно привыкает к спокойному мужчине, который учит его прыгать через веревку, забираться и спускаться по лестнице.

Солдат служит связным; в его задачи входит доставка донесений из штаба полка в штабы батальонов. Таких, как он, солдаты на фронте пренебрежительно называют тыловой крысой, поскольку он в основном передвигается по окопам и может избежать попадания вражеских пуль и гранат. Это очень задевает и злит связного, поэтому в последующие годы он непременно будет выставлять себя храбрым фронтовиком и прилагать все усилия к тому, чтобы не осталось никаких сомнений в его доблести.

Полк многократно перебрасывали, и всякий раз Фоксль отправлялся вместе с ним. Он своего рода талисман, с которым любят фотографироваться мужчины. Когда его солдат отправляется на передовую, Фоксль на поводке остается в расположении части и терпеливо ждет его возвращения. Однако с осени 1916-го солдат отсутствует дольше обычного.

В начале октября солдаты заняли позицию между городками Бапом и Ле-Барке, примерно в 15 километрах к северу от реки Сомма. С начала июля 1916 года британские, французские и немецкие войска пытаются измотать друг друга, ведя битву на истощение. После четырех с половиной месяцев боев с обеих сторон полегло в общей сложности свыше миллиона солдат. Это сражение стало одним из самых разрушительных в Первой мировой войне. Солдату Фоксля везет, и он оказывается в числе выживших: на третий день в бою связного ранило осколком гранаты в левое бедро, что подарило ему почти два месяца в военном госпитале в Белице под Берлином ^[28].