Теперь я видел их перед своим мысленным взором. Как они собрались, точно стервятники, у моего дома в ночь, когда в дверь постучался их ужасный отец. Кестрел. Моргана. Альба. Алина. Этьен. Дантон. Окутанные угрозой и злобой, эти дьяволы пришли, чтобы стать свидетелями мести Вечного Короля за убийство их младшей сестры Лауры.

Они стояли и смотрели. Они смеялись, когда мои ангелы умирали. И я поклялся, что увижу, как сдохнут они все. Но сейчас я сосредоточился на чернилах на костяшках своих пальцев, оставленных женщиной, которую я любил, в честь красоты, которую мы вместе создали. И ее имя было молитвой – и я шептал ее, чтобы заглушить рев мести в моей голове.

Пейшенс. Терпение…

Я вскочил на Медведя, Феба уселась за спиной Диор на Пони, а Селин не сводила с меня глаз. Застегивая воротник на лице, я заговорил:

– Поехали. Закат угодников не ждет, а нежить быстронога.

– В каком направлении – вот в чем вопрос, – сказала Феба.

Диор глубоко вздохнула, переводя взгляд с Селин на Фебу, затем на меня. Я понимал, какой трудный выбор стоял перед ней, видел все варианты, которые она могла избрать. На юг, к разоренным войной пустошам Оссвея, и к защите, которую обещала ей в горах Феба. На северо-запад, в Леон, крепость, которая предлагала безопасность, но не давала столь нужных ответов. Или на запад, к мастеру Дженоа, к истине и испытаниям, которые ждали нас, если мы доверимся моей сестре.

Выбор был прост. Рискнуть своей жизнью. Или рискнуть миром.

Для такой девушки, как Диор Лашанс, выбор вообще не был выбором.

Она прикрыла лицо платком, посмотрела мне в глаза и произнесла одно слово, которое и обрекло нас всех на гибель.

– Запад.

Последний угодник замолчал, уставившись на кубок в своих татуированных пальцах. Он изучал чернила, намертво въевшиеся в кожу, имя давно умершей дочери. Жан-Франсуа делал наброски в своей книге, заканчивая портрет Габриэля, пока его пленник собирался с мыслями. Но в конце концов тишина утомила его, и вампир нахмурился.

– Де Леон?

– Это чертовски тяжело, – пробормотал угодник. – Быть отцом. Ты хочешь оградить своих детей от худшего в мире, даже если знаешь, что из-за этого они не будут готовы тому, с чем им придется столкнуться в жизни. Но чем скорее ты позволишь им увидеть весь ужас происходящего…

– Oui?

Угодник-среброносец уставился на дно своего кубка, голос звучал тихо.

– Ты помнишь своего отца, холоднокровка?

– Прошу прощения?

– Отца своего помнишь? Ты же появился на свет не из кошелька своей мама́ благодаря магии.

Жан-Франсуа поднял взгляд, и глаза у него потемнели от раздражения. А то, что он почувствовал раздражение – вообще хоть что-то почувствовал по отношению к отцу, – еще больше разозлило. С его языка уже были готовы сорваться полдюжины упреков, но тут он вспомнил совет матери.

И он чувствует родство с тобой, милый маркиз.

Которое умный волк может использовать в своих интересах.

– Я помню его, – ответил историк. – Но особой симпатии не испытываю.

– Ты и на самом деле кажешься мне маменькиным сынком, вампир.

– Если тебе когда-нибудь посчастливится встретить мою темную мать, де Леон, у тебя не останется ни капли сомнения, почему так получилось.

Габриэль улыбнулся, закидывая одну длинную ногу на другую.

– А кем же тогда был у нас папа́? Какой-нибудь толстяк барон или пьяница лорд? У тебя вид состоятельного человека.

– Присмотрись повнимательнее, – ответил Жан-Франсуа, откладывая перо. – Мой папа́ был фермером с убогой окраины Сан-Максимилля. Без капли благородства в имени.

– Чушь собачья. Ты за всю свою жизнь ни дня честно не проработал.

– Признаю, что в раннем возрасте оказался несколько невосприимчив к деревенскому очарованию, – улыбнулся маркиз. – Папа́ был… полон энтузиазма в своих увещеваниях.

– Он бил тебя?

– Одни бы сказали, что бил. Другие, что мучил. Довольно сложно объяснить иногда. Борьба отцов и сыновей?

– Подумай лучше про отцов и дочерей, – усмехнулся Габриэль.

– Судя по тому, что ты рассказал мне о своей жизни, де Леон, я бы предпочел этого не делать.

Улыбка в глазах угодника-среброносца быстро погасла, но с губ сошла медленнее.

Выпрямившись, он допил остатки вина, морщась, как будто оно было горьким. В комнате внезапно стало холодно, и над химическим шаром снова запорхал призрачно-белый мотылек. Габриэль быстро поймал его в руку, быстрый, как нож в темноте.

Маркиз выругался про себя. Он знал, что здесь нужно было действовать поделикатнее.

– Прошу прощения, Габриэль. Это была неудачная шутка.

Угодник раскрыл темницу своих пальцев, и мотылек выпорхнул на свободу.

– Истина – самый острый нож, – ответил он.

Мотылек вернулся на свой бесполезный путь, тщетно трепеща хрупкими крылышками в фальшивом свете шара. Жан-Франсуа посмотрел на дверь камеры.

– Мелина?

Лязгнул замок, дверь распахнулась, и на пороге появилась его домоправительница, как всегда исполненная долга. Одетая в длинное черное платье, с рыжими локонами, каскадом спадающими на бледные плечи, Мелина присела в глубоком реверансе, опустив изумрудные глаза.

– Чего изволите, хозяин?

– Еще вина для нашего гостя, голубушка.

– Да будет воля ваша. – Она рискнула поднять взгляд, приоткрыв рубиновые губы. – А для вас?

Губы вампира изогнулись в мрачной улыбке.

– Позже, моя дорогая.

Мелина сделала еще один реверанс и вышла из комнаты. Вампир и его пленник снова остались одни, и в воздухе повис холод, омраченный тенью пустого маяка и бормотанием призраков, которых все еще помнили.

– Я сбежал.

Последний угодник оторвал взгляд от своего кубка.

– Что?

– От папа́. Сбежал. – Жан-Франсуа изучал свои длинные ногти, разглядывая воображаемое пятнышко. – Я был молод. Глуп. Думал устроиться учеником к известному художнику. Вот и отправился на легендарные улицы Августина, чтобы найти там свое счастье.

– Нашел?

– Меня нашла она, Габриэль.

В дверь камеры постучали.

– Входи, любовь моя, – разрешил Жан-Франсуа.

Домоправительница вернулась в комнату с новой бутылкой. Жан-Франсуа заметил, что Габриэль наблюдает за Мелиной, когда та наклонилась, чтобы наполнить его кубок. Серые, как грозовые тучи, глаза угодника блуждали по сокровищам, в изобилии вздымавшимся над ее корсетом, по изгибу ключицы и бьющейся на шее артерии. Жан-Франсуа видел, что пленник воспламенился при виде этого зрелища и теперь ерзал на кресле, а его пульс застучал сильнее. Взгляд вампира переместился с пуговиц ширинки, вспухшей на промежности угодника, на его сильные, мозолистые руки, и в сознании непрошеным образом всплыло воспоминание, как они обхватили его шею.

«Покричи для меня».

– Что-нибудь еще, хозяин? – спросила домоправительница.

– Пока нет, любовь моя, – улыбнулся он. – Пока еще нет.

Мелина сделала реверанс и молча удалилась. Габриэль осушил кубок, встретился взглядом с маркизом поверх него, и в воздухе повисло сердцебиение вместе с шепотом о том, что могло бы случиться.

– А почему ты сбежал?

– Прошу прощения? – моргнул вампир.

– Почему ты сбежал от отца, Честейн?

– Думаю, нам не стоит углубляться в мою историю, – улыбнулся Жан-Франсуа, похлопывая по фолианту, лежащему у него на коленях. – В конце концов, моя императрица уже ее знает. Назови это волей Вседержителя или капризом жестокого случая. Судьба этой бессмертной империи легла не на плечи сына скромного фермера, а на плечи бастарда баронессы, спустившегося с вершин Сан-Мишона, и дочери шлюхи из сточных канав Лашаама.

– И странницы по снам из снегов Высокогорья. – Габриэль забарабанил пальцами по кожаным штанам, откинувшись на спинку кресла. – Принцессы, которую никогда и не планировали усадить на трон. Заговор юродивых. И короля, который хотел, чтобы империя существовала вечно.

Габриэль улыбнулся.

– Вот только ничто в этом мире не вечно.

– Значит, ваша потрепанная компания благополучно добралась до Найтстоуна? Закатная плясунья и вампирша, падший рыцарь и Святой Грааль?

– О, да, до места назначения мы добрались. Но вот насчет благополучно… большой вопрос. Даже если забыть Восса, сидевшего у нас на хвосте, мы уже вступали в мир Эсани, вампир. Ложь, лежащая в основе всего. Ересь Аавсенкта. Красные походы против неверных. Войны крови.

Последний угодник-среброносец покачал головой.

– Никто из нас больше никогда не будет в безопасности.

Книга вторая. Тень сына

Прерванный род колдунов и каннибалов, про́клятых даже среди про́клятых. Сплюнь их имена, как сплевываешь кровь свиней, и береги свою собственную кровь, чтобы они не вытянули ее из твоих вен.

Эсани. Отступники.

Лузил Безъязыкий, «Наступление тьмы в Элидэне», бестиарий

I. Кэрнхем

– О, вы только посмотрите! – взревел я. – Еще одна непроходимая пропасть, какая прелесть!

Мы стояли на гребне замерзшего вала, вглядываясь в чернильно-темную бездну внизу. Холодный ветер хлестал изо всех сил, кусая нашу кожу, завывая на опасном горном перевале, который мы только что преодолели.

– Прекрати свое жалкое нытье, брат! – рявкнула, перекрикивая ревущий шторм, Селин, сидевшая в седле у меня за спиной.

– Я не ною, а выражаю недовольство – почувствуйте разницу! – рыкнул в ответ я, поплотнее закутавшись в плащ, и нахмурился. – Хочешь послушать, как я ною, просто подожди, когда у меня закончится водка!

– Мы ждем этого дня затаив дыхание!

– Воссы, должно быть, уже пристраиваются к нашим задницам. Где это чертово место?

– Мы ищем существо, древнее, как с-с-столетия! Существо, чье имя произносят шепотом заговорщики, которые называют тени с-с-своим домом! И ты жалуешься, что его трудно найти?

– Да, черт возьми, жалуюсь, потому что еще немного и у меня бубенцы отвалятся от холода!

– Как бы мне хотелось, чтобы и твой язык разделил их участь!

Диор тоже причитала, склонив голову под слепящим снегом.

– Я уже не чувствую проклятых ног!

Я покачал головой, стуча зубами, когда мы повернули.

– Я уже вообще ничего не чувствую!

Такова была наша жалкая участь в течение почти двух недель. Расставшись с Лакланом, мы пустились галопом на запад, отчаянно пытаясь опередить Железносердов, которые уже дышали нам в спину. Холод обжигал, но наши звери были тальгостской породы, да еще Селин в течение трех ночей подпитывала их своей кровью. Я опасался, что они превратятся в рабов моей сестры, но, честно говоря, нам нужно было двигаться в хорошем темпе, и, поддерживаемые ее силой, Медведь и Пони быстро пронесли нас через ледяную тундру Нордлунда, через замерзшие Скармуры и доставили в горы Найтстоуна.

Путь к этим мрачным вершинам был трудным с самого начала. Мы преодолели многие мили покрытых снегами валунов и зазубренных вершин в окружении пронизывающего смертельного холода. Когда наступил мертводень, снега Элидэна стали серыми, а не белыми, как в зимы моей юности. Полуденное небо было темным, как в сумерки, и весь горный хребет, казалось, окутывал замерзший пепел, воняющий серой.

Я старался поддерживать хорошее настроение, периодически поддразнивая Диор, пока мы взбирались все выше и выше, а лошади пробирались сквозь серые замерзшие сугробы глубиной им по самые плечи. Но страх неизвестности, страх того, что нас ждет, в сочетании с угрозой, исходящей от высококровок, что шли за нами по пятам, заставлял меня сильно напрягаться. До сих пор нам удавалось ускользать от Воссов, но я понимал, что пройдет совсем немного времени, и они нас настигнут. По мере того как мы поднимались все выше, навстречу пронизывающим ветрам и усиливающемуся снегопаду, наши запасы истощались, а вместе с ними и боевой дух. У нас оставалось все меньше времени.

– И спиртного? – улыбнулся Жан-Франсуа.