Клыки, вонзившиеся мне в ногу, моментально разжимаются, я слышу знакомый звук отключения солнечной батареи. Зачем ему понадобилось выключать робопса? Я же собираюсь сбросить нас с Дравиком вниз. Он должен отбиваться. Тело под его вышитым жилетом должно дрожать, напрягаться, силиться вырваться, но он даже не пытается пошевелиться. Он невозмутим, как тростник в бурю. Вежливая улыбка у него на лице словно затягивает меня глубже.

– Похоже, насилие для тебя – дело привычное, – замечает он.

– А чего еще вы ждали, забрав с улицы никчемную девчонку из Нижнего района?

Его голос обретает твердость.

– Никчемная – это не про тебя.

– Прошу вас! – умоляюще взывает Киллиам от пульта управления на другом конце мостика. – Пожалуйста, барышня, давайте не будем ссориться…

– Тихо! – огрызаюсь я через плечо. – Вы что, не понимаете? – обращаюсь я к Дравику. – Боевые жеребцы благородных намного лучше этого, я глазом моргнуть не успею, как они разорвут меня в клочья. И все окажется напрасным!

Дравик негромко смеется:

– Похоже, ты быстро поддаешься отчаянию.

Я стискиваю зубы. Что знает его раззолоченная задница об отчаянии? Не успев подарить мне надежду, он безжалостно отнял ее, показав это барахло вместо боевого жеребца. Киллиам бормочет что-то неразборчивое себе под нос.

– А ведь он прав, – признает Дравик.

– В чем же это, интересно? – Мы так сильно навалились на перила, перегнувшись через них, что они поскрипывают. Но ни капли испарины не блестит у него на лбу, взгляд не мечется по сторонам. Он непроницаем, и за это я его ненавижу. Теперь, находясь так близко от него, я впервые вижу в его серых глазах еле заметные крапинки, похожие на пиксели, когда он переводит взгляд на боевого жеребца. Следы от операции на радужке. Дорогостоящей. Болезненной. Верноподданная знать делает такую, чтобы в большей мере соответствовать своему Дому и цветам его эмблемы. Он изменил цвет глаз – со своего естественного на серый.

– Но ведь с ними мы выиграли Войну, верно?

Я замираю, потом обвожу боевого жеребца медленным взглядом.

Так об этом говорят священники: сатана послал врага, чтобы уничтожить нас.

История повествует, что нам неизвестны причины нападения врага, мы знаем только, что он на нас напал. Передвигаясь в океанах, в среде, наиболее близкой к привычной ему космической невесомости, он всего за два десятилетия уничтожил три четверти населения планеты. Но затем мы построили семь Станций – гигантских металлических ковчегов, прикрытых твердосветными ячеистыми экранами, и они зависли высоко над разоренной Землей. А потом мы создали человекоподобных боевых жеребцов. Станции спасли и сохранили нас, а боевые жеребцы переломили в нашу пользу ход Войны, которая грозила нам полным уничтожением, и принесли нам победу. Врага сокрушили тысячи боевых жеребцов, как этот, и их доблестные наездники, которые убивали и погибали сами, – рыцари Войны.

Такова история старой Земли – раньше на ней велось много войн. Но когда явился враг, осталась лишь одна. Должно быть, когда-то наездником этого боевого жеребца был рыцарь.

А вот история, которую я рассказываю сама себе: когда-то давным-давно этому жеребцу боевой раскраской служила кровь врага.

Его серые руки повисли, длинные хилые ноги изогнулись и вывернулись в тазобедренных суставах. Голова, закрытая шлемом в форме полумесяца, безвольно поникла, опустилась на побитый нагрудник. Он выглядит ненадежным, сломанным, бессильным. В металле его покрытой вмятинами брони мелькает мое изможденное отражение – ненадежное, сломанное, бессильное. Двое, которые друг друга стоят. Семеро, которые должны поплатиться. Это не время для милосердия.

Я разжимаю пальцы, отпуская Дравика.

– Где же команда механиков? Наверняка ваши инженеры способны на большее.

Он легким движением оправляет шейный платок.

– Они прибудут утром, но прежде, чем смогут приступить к работе, от тебя им понадобится импринт боевого жеребца.

– Импринт?

– Чтобы ты хотя бы раз села в седло, – поясняет он. – Твое нейронное рукопожатие будет зафиксировано, систему боевого жеребца перезапустят, поскольку им не пользовались триста шестьдесят два года.

– Где вы вообще откопали такое старье?

На его лице вновь появляется улыбка, которая заменяет ответ:

– Как я уже говорил, твоя единственная забота – верховая езда.

Киллиам нажимает кнопку на пульте, подвешенный боевой жеребец содрогается, его нагрудник со скрипом открывается, расходясь на две половины, обнаруживая внутри кромешную темноту. От мостика отделяется трап, он, лязгая, выдвигается и закрепляется на выступе разверзшейся груди боевого жеребца. Глубоко внутри у него что-то потрескивает, словно напряжение в миллион вольт. Во мраке грудной полости разгорается свет – хорошо знакомое мне сияние бледного сиренево-голубоватого геля с кишащими в нем серебристыми вихрями, в цилиндре размером с гроб, рассчитанный на троих.

В седле.

Дравику удается вызвать во мне раздражение преувеличенно галантным поклоном.

– Милости прошу, Синали. Если, конечно, ты все еще готова удостоить меня чести и соблюсти условия нашего соглашения.

Боевой жеребец громадный. Я маленькая. Он старый, а я молодая. Я новичок, а остальные наездники – нет. Делаю один осторожный шаг по трапу, потом другой – по обе стороны от меня бездна, передо мной сиренево-голубоватое сияние, позади – ничего, кроме боли. Мне не стоило ни на что рассчитывать. Но эта тень, обрамленная странным сиянием, притягивает меня к себе. Дравик дал мне боевого жеребца. Мы могли бы. Я могла бы. Вместе нам, возможно, удастся сделать так, чтобы мир забыл о Доме Отклэров.

Бросив взгляд на Дравика, я предупреждаю:

– Никакой чести в этом нет.

Он улыбается шире:

– Знаю, храбрая девочка. Но это даже к лучшему.

Содрогаясь, нагрудник с глухим стуком захлопывается за мной.

Часть II
Паутина

10. Гумо

Humō ~āre ~āuī ~ātum, перех.

1. хоронить

Я одна. Здесь темно, как в космосе. Я паникую. Успокойся – сжимаю в кулаке подвеску матери и шагаю вперед.

Внутри у боевого жеребца резко пахнет аккумуляторной кислотой, шарнирной смазкой и цитрусом. Кабина просторнее, чем я думала, – пожалуй, размером с мое жестяное жилище. Присущей Призрачному Натиску мраморной гладкости здесь нет и в помине, в этом боевом жеребце повсюду металлические выступы, неровные и необработанные, ржавчина покрывает их, словно сухая красная плесень. Здесь так же пыльно, как в Лунной Вершине, но с примесью гнили и тлена – не выбеленный временем скелет, а то, что еще продолжает умирать.

Седло ждет посреди кабины, слегка пульсируя. Словно маяк из чистого сиренево-голубоватого сияния и медленно двигающихся в нем серебристых вихрей, не ограниченных никакими проекционными барьерами. Странно… но ведь это старая модель, может, в то время твердый свет еще не изобрели. Я опасливо тянусь к сиянию и протыкаю пальцем поверхность геля, гель меня не удивляет, но вихри взволнованы неожиданным вторжением, становясь ярче. – Ну и как мне попасть внутрь? – бормочу я.

– Продави себе дорогу, – отвечает Дравик по внутренней связи, и я вздрагиваю. – Поверхность нейрожидкости поддастся, если приложить достаточно усилий.

– Нейрожидкости? Значит, вот как это называется?

Он не отвечает. Я проталкиваю в седло всю ладонь. К ней сразу же слетаются серебристые вихри, словно стая мух на запах. Я внезапно замечаю, что здесь что-то есть. Наблюдает за мной. Нечто более сильное, чем в первом жеребце, настолько, что я чувствую его взгляд, устремленный мне в затылок, даже без ударов током внутри геля. Кабина сразу кажется слишком тесной. А воздух в ней – тяжелым, мне становится трудно дышать, будто это нечто находится прямо надо мной.

– А… – я сглатываю, – а разве мне не нужен костюм наездника?

– Костюмы наездников предназначены для длительного воздействия, а ты сейчас просто перезапускаешь его.

Для длительного воздействия. Воздействия чего?

Воспоминания об убийстве Отца уже не обжигают меня изнутри, и я начинаю колебаться… но что такое эти сомнения, если не трусливая отговорка? Изо всех сил я вдавливаюсь в гель, и он поддается с всхлипом, захватывая меня своим вязким, неотвратимым притяжением. Сердце почти выскакивает из груди, беззвучное давление усиливается в ушах, на коже, и вдруг нечто оказывается прямо здесь. Раньше оно витало надо мной, а теперь схватило меня обеими руками за горло. Мое дыхание становится неглубоким и частым, гель ощущается во рту и в носу, как плотный кислород, мне страшно повернуть голову – я вижу только, как роятся вокруг серебристые вихри, собираясь там, где моя кожа открыта. Почему этот боевой жеребец настолько отличается от первого? Или так он и должен ощущаться без костюма?

– Сейчас я включу в нейрожидкости поток перезапуска, – предупреждает приглушенный голос Дравика. – Возможно, на краткое время станет больно.

Это не боль, а вторжение – словно захлебываешься водой, только все это ощущается ментально. Будто дежавю, только навязанное извне, и при этом то, что прежде наблюдало, проникает в меня. И не нащупывает мягко путь, как делал Призрачный Натиск. Это не протянутая рука, а заполнение пустоты. Это нож, вонзающийся в мою ключицу, космический вакуум, взрывающий грудную клетку Отца, которого я вытолкнула в шлюз, бесконечный кошмар смерти матери. Это мужчины в борделе – без сочувствия, без жалости (прекрати), и я чувствую, как коченею, как веки резко поднимаются и опускаются, и начинаю видеть: белый свет. Лучи. Они прорезают черное пространство, как блестящие пули, останавливаясь лишь при столкновении с ячеистыми проекционными щитами. Сотни серебристых боевых жеребцов летят в поле моего зрения, кружат в космосе, как элегантные осы, не оставляя плазменных следов – сияющие новые модели этого древнего жеребца.

А потом они поворачиваются ко мне.

Сотня гигантских стрел обращается в мою сторону и указывает точно на меня. Охотники в поисках добычи.

Они надвигаются.

Я ощущаю укол глубинного инстинкта и понимаю, что эти боевые жеребцы ринутся убивать меня с той же готовностью, как и наемные убийцы. Блеск кинжала. Блеск копья. Они прервут мое существование. Я кручусь, падаю, вращаюсь в невесомости, звезды размываются перед глазами. Хуже страха умирания оказывается острый, неослабевающий страх, который вопит, что я совершенно одна. Я точно знаю это. Неизвестно, почему или как, но мне известно, что все мои друзья мертвы.

Я осталась последней.

– …завершен. Ты слышишь меня, Синали? Перезапуск завершен. Можешь выйти из седла.

Голос Дравика становится ножом, перерезающим пуповину, – образы и страх меркнут, мое тело ускользает из тисков… неизвестно чего. Тяжело дыша, я выбираюсь из седла. И это – боевой жеребец? Нет, это демон, дьявол, взламывающий мой мозг и препарирующий его. Я видела там нечто… и оно видело меня. Без моего согласия.

Я стучу в грудь боевого жеребца, и она открывается, но недостаточно быстро. Я почти вываливаюсь на трап к Дравику.

– Зачем он так? Неужели так перезапускаются все боевые жеребцы?

Дравик не спрашивает, что я имею в виду, – значит, ему известно, о чем я говорю. Он просто отвечает: «Нет».

– Тогда зачем вы загнали меня в этот кусок дерьма?

– В Разрушителя Небес, – спокойным голосом поправляет Дравик. – Зови его по имени.

– Да меня не заботит, как его зовут, – выпаливаю я.

– Я и не прошу тебя заботиться о чем-то. Только прошу сражаться. Каждому бойцу следует знать имя своего меча. Разрушитель Небес.

Наполненную яростью тишину нарушает лишь шмыгающий носом Киллиам, морщинистыми руками прижимая к лицу носовой платок. Дравик вдруг подает слуге знак следовать за ним вверх по лестнице, ведущей из бункера. Киллиам медлит, а робопес послушно семенит за хозяином, отчаянно виляя хвостом.