Уильям наблюдал за ней из-под полуопущенных век, спрятав лицо за бокалом, и гадал, к какому персонажу должен отсылать ее наряд. Красное платье в греческом стиле с чувственно глубоким декольте намекало на Афродиту, но смущал излишне мрачный оттенок и обруч в темных кудрях. Он представлял собой венок в виде золотых стрел. В форме стрелы было выполнено и кольцо на указательном пальце, кончик которого задумчиво поглаживал ножку бокала, пока она изучала собравшихся – так же, как Уильям изучал ее.

Герцогиня была права: мисс Харрингтон отличалась от прочих. В ней не было нежности и невинности, не было восторга от явно удачного бала. Когда она повернулась к нему, Уильям заметил в почти черных глазах смесь усталости и сочувствия. Но эти эмоции скоро сменились удивлением и… насмешкой?

– Мне казалось, в высшем обществе не принято столь откровенно рассматривать леди, – у нее был приятный голос, который не портила даже легкая хрипотца. – Тем более, если вас как следует не представили.

– Почему вы думаете, что мы не были представлены?

Она повернулась к нему и отставила полупустой бокал.

– Вас выдало любопытство. Те, кто меня знает, смотрят иначе.

– Как же? – вежливо поинтересовался Уильям.

– О, по-разному. Я привыкла к презрительным взглядам, к раздраженным, порой – к праведно возмущенным. А когда никто не смотрит – к завистливым: многие полагают, что у меня есть свобода, им, к сожалению, недоступная.

Если мисс Харрингтон и была свободна, то прежде всего – в изъяснении своих мыслей. Ее прямолинейность обескураживала, но, признаться, и освежала. Заинтригованный, Уильям вслед за ней отодвинул бокал в сторону: он хотел сосредоточиться на беседе.

– Что ж, вы правы, мы мало знакомы. Я не вижу в вас ничего раздражающего или возмутительного, по крайней мере пока. Но точно могу пообещать, что не позавидую – мою свободу никто не ограничивает.

– Тогда вы исключительный человек.

Уильям склонился в шутливой благодарности:

– Почту это за комплимент.

Мисс Харрингтон в ответ медленно и величаво опустила голову. Нет, подумал Уильям, на Афродиту она походила в последнюю очередь: чтобы выбрать подобный образ, нужно чтить идеалы нежности и невинности, а они мисс Харрингтон явно были чужды. Она скорее нарядилась бы Артемидой, но в таком случае ее наряду недоставало воинственности – а значит, Уильям в своих рассуждениях снова уткнулся в тупик.

– Позволите задать вам еще один вопрос?

– Только один? Я думала, ваше любопытство сильнее.

– О, я спросил бы и больше, но меня останавливают правила приличия.

– А говорили, вас ничто не ограничивает.

Она лукаво улыбнулась, явно довольная тем, что смогла подловить Уильяма. Но он был не из тех, кто легко поддается.

– Я не считаю правила приличия ограничением.

– И вам никогда не хотелось их нарушить? Высказать кому-нибудь из великосветских снобов все, что вы о нем думаете? Отказаться от танца, не придумывая витиеватые отговорки? Подойти к девушке, не будучи ей представленным?

– Туше, – допустим, теперь она и впрямь его поймала. – Но мне не составило бы труда найти того, кто смог бы нас познакомить.

– И все же это маленькое нарушение ускорило процесс и нисколько не навредило ни одному из нас. Так и со многими другими приличиями: они как будто бы безобидные, их не сложно соблюдать, но, когда их так много и ты не можешь забыть даже об одном, иначе твоя репутация тут же окажется под угрозой… – Мисс Харрингтон покачала головой. – Вас это не выматывает?

– Ничуть. – Уильям пожал плечами.

Признаться, он никогда не смотрел на окружавшие его правила под таким углом. Не мог взглянуть и теперь – он попытался представить мир, в котором каждому мужчине будет дозволено без расшаркиваний заговаривать с каждой женщиной, и воображение тут же подкинуло неприятный исход.

– Я думаю, приличия помогают нам. Защищают честь леди, напоминают джентльмену о существующем у него долге.

– Вам не кажется, что это звучит унизительно по отношению к леди и джентльменам? Словно женщина не может самостоятельно постоять за себя, а мужчина не способен на достойное поведение без лишних напоминаний.

– Но ведь из правил мы и узнаем, что такое достойно.

– Разве? Нынешние правила приличий заявляют, что недостойно снять с себя перчатки во время бала. – Мисс Харрингтон подняла руку и аккуратно потянула за шелк на указательном пальце. – Но что ужасного произойдет, если вы увидите мою руку? В женских пальцах нет ничего недозволенного.

– Хм. – Уильям не нашел что ответить.

В словах мисс Харрингтон была своя правда.

– Рада, что заставила вас задуматься. – Она улыбнулась, впрочем, безо всякого самодовольства. – И буду еще более рада, если вы обратите внимание вот на что: правил приличия для юных леди подозрительно больше, чем для джентльменов.

– Это потому, что общество стремится вас оберегать, – не задумываясь ответил он и сразу захотел взять свои слова обратно: мисс Харрингтон ясно дала понять, что не считает женщин такими уж хрупкими.

Предсказуемо она покачала головой.

– Или заставить петь в золотой клетке.

Уильям промолчал. Легкомысленная светская беседа, на которую он рассчитывал, явно свернула не туда. Поднятые темы никак не соответствовали атмосфере окружавшего их веселья. Слова мисс Харрингтон заставляли чувствовать себя неуютно, не так, как хотелось бы в праздничную ночь, и из-за этого Уильям начал понимать тех, кто ее сторонился. Расслабиться рядом с этой женщиной было не так-то просто.

– Простите, кажется, я излишне вас озадачила, – она трактовала его молчание на удивление правильно. – Балы всегда действуют на меня подобным образом. Когда я наблюдаю за этими поклонами, слышу извечные полунамеки, я не могу перестать думать о том, как было бы проще, если бы все говорили то, что на самом деле хотят. «Мне кажется, моя дочь составит вам прекрасную партию», «Боюсь, я не заинтересована в ваших ухаживаниях», «Не рискуйте – я отвратительно танцую». Что плохого в этих словах?

– Они смущают своей правдивостью.

– Не мы ли виноваты в том, что истина заставляет нас испытывать стыд?

Мисс Харрингтон вновь потянулась к бокалу.

– Еще раз простите. Давайте сменим тему, пока и вы не сбежали от меня куда подальше. Что вы хотели спросить?

Уильям растерялся от неожиданности:

– О чем вы?

– Вы хотели задать какой-то вопрос, – напомнила она. – До того, как я огорошила вас рассуждениями относительно приличий и этикета.

Да, конечно, вопрос. Тот уже казался Уильяму незначительным и даже глупым. С другой стороны, женщина, столь рьяно отстаивающая право на честность, должна была его оценить.

– Я хотел узнать, кем вы одеты.

Если мисс Харрингтон и удивилась, то не подала виду.

– Это Эрос. Бог любви и…

– …влечения, – договорил за нее Уильям.

Конечно. Бордовый цвет, стрелы любви и ненависти – после ее слов все встало на свои места. Даже дерзость задумки: то, что мисс Харрингтон оделась божеством традиционно мужского пола, явно было сделано не случайно.

– Вы потрясены?

– Впечатлен, – поправил Уильям. – Вам идет. Не только платье, я имею в виду, но весь образ, сама идея.

– Жаль, что она не так уж просто угадывается. Надо было надеть брюки.

А она ведь могла, Уильям почти не сомневался. Он начинал понимать, что имела в виду герцогиня, называя мисс Харрингтон опасной. Ее отношение к незыблемым правилам дарило увлекательное ощущение новизны, граничащее с восторгом. Такому зову хотелось поддаться – попробовать что-то на грани разумного, совершить безумство, исполнить мечту.

– Нет. – Уильям покачал головой. – Вы ошибаетесь: из вас получился прекрасный Эрос. Я уже чувствую его влияние, словно вы ненароком пронзили меня одной из этих крохотных стрел.

– Надеюсь, стрелой любви, а не ненависти?

– Скорее стрелой заинтригованности. Я не претендую на вашу руку, мисс Харрингтон, но был бы рад однажды назвать вас своим другом.

– Значит, все это время вы знали, кто я?

– Лишь имя. Один человек посоветовал обходить вас стороной, назвав красивой, умной и расчетливой женщиной, знающей себе цену.

Мисс Харрингтон просияла, будто услышала изысканный комплимент.

– Надеюсь, наша дружба однажды позволит вам познакомить меня с этим человеком. Лучшего описания себя я и не слышала.

– Я жду и страшусь того дня, когда это знакомство свершится. – Уильям не кривил душой: он боялся представить, какую силу могут представлять герцогиня Сазерленд и мисс Харрингтон, если им удастся достаточно сблизиться. – Пока же позвольте представиться самому: лорд Уильям Вудвилл, граф Кренберри.

– Кренберри? – Уголки ее губ поползли вверх, на щеке наметилась очаровательная ямочка.

– О, не смейтесь. Я выслушал достаточно шуток по этому поводу^[3] в юности.

– Что ж, постараюсь сдержаться. Но не могу ничего обещать.

К сожалению Уильяма, он не мог провести весь вечер, обмениваясь колкостями и рассуждениями с мисс Харрингтон, хотя такой досуг и сделал бы маскарад более сносным. Но как бы мечты о мире, лишенном слухов, ни прельщали Уильяма, до претворения их в жизнь было еще далеко. Он не хотел, чтобы какая-нибудь из сплетниц, выяснив его личность, принялась болтать о чрезмерной благосклонности графа Кренберри к скандальной мисс Харрингтон. Тем более официально они так и не были представлены – легкомысленные поклоны и реверансы за бокалом шампанского не в счет.

Откланявшись, Уильям направился в игральную залу, представлявшую собой неплохое укрытие от трепетных дебютанток. Но на полпути его поймали: та самая маркиза Шиптон, кою герцогиня советовала по возможности избегать. Однако наличие трех дочерей на выданье сделали леди весьма настойчивой.

– Граф Кренберри! – Уильям поморщился: зря он надеялся сохранить инкогнито. – Что за неожиданная встреча! Давно вы не радовали нас появлением на людях. Кого следует поблагодарить за перемену ваших привычек?

Вопрос был задан с опаской: незамужние девы и их матушки, имевшие на Уильяма вполне определенные планы, не желали, чтобы кто-нибудь опередил их и привлек внимание завидного жениха. Тот был вынужден утешить маркизу:

– Единственная, кого стоит благодарить, это хозяйка сегодняшнего вечера. – Уильям бросил взгляд на герцогиню. – Я перед ней в долгу.

– Вот как? И этот долг может быть уплачен визитом?

– О, маркиза, далеко не одним.

Когда отец умер, оставив Уильяма и его мать наедине с тянущимся за ними шлейфом долгов, именно герцогиня Сазерленд пришла на выручку. Она дружила с овдовевшей графиней еще до того, как та обрела этот титул, и с готовностью возобновила отношения. Мать Уильяма стала ее компаньонкой, благодаря чему они оба получили кров, хлеб и достойное положение в обществе, пошатнувшееся было с потерей состояния. Долги их отца герцогиня выплатила с лихвой.

Порой Уильям думал, что она нашла в них давно потерянную семью. Герцогиня рано лишилась мужа, ее повзрослевшие дочери к тому времени уже обрели счастье в браке, а сама она осталась одна в пустом доме, который не могли заполнить ни все ее деньги, ни статус. Когда мать Уильяма умерла от болезни, герцогиня фактически заменила ее: оплатила обучение, а по возвращении из колледжа – ссудила внушительную сумму под невысокий процент. Он смог выгодно вложить эти средства, встать на ноги и вернуть ей все, что взял. Но только деньги, потому что за любовь, заботу и внимание, которые герцогиня дарила ему все эти годы, невозможно было расплатиться.

– Что ж, должна отметить, герцогиня умеет заводить удачные знакомства, – маркиза Шиптон сделала из услышанного свои выводы. – Далеко не одна семья хотела бы, чтобы граф Кренберри с таким теплом отзывался о ее главе.

– Но, увы, благосклонность сильных мира сего еще нужно заслужить.