– В порядке. – Рух швырнул черта через себя. Васька описал пологую дугу и приземлился почти что у дома.

– Погодь, я сейчас. – Бучила выбарахтался из сугроба и дал Ковешникову знак спускаться.

Под стеной дома собрались взмокшие, возбужденные и настороженные.

– Окно будем вскрывать, решеток нет. – Васька заглянул в темнеющее окно и вытащил из-под шубы гнутую железяку в локоть длиной. Затрещало ломающееся дерево.

– Держи-держи! – Васька засуетился, и Рух едва успел подхватить выпадающее стекло. Черт запустил руку внутрь, нашаривая шпингалет, щелкнуло, и окошко открылось.

Рух залез первым и чутко прислушался. Внутри стояла гробовая гнетущая тишина, ни голосов, ни звона посуды, ни шагов, ничего из того, что обычно слышится в нормальных домах. Может, и правда уехали? В полутьме просматривались мягкая мебель и книжные полки.

– Все спокойно. – Рух посторонился, пропуская подельников.

– Холодно как, – пожаловался Васька.

– Раз не топлено, значит, точно нет никого, – обрадовался Бучила. – Так, ваше благородие, где купец коллекцию прячет и чахнет над ней?

– Чего не знаю, того не знаю. – Ковешников зажег фонарь, разогнавший тьму на пару шагов. – Будем искать. Только чур разделяться не надо. Я один не пойду.

– Боишься?

– Есть такое, – признался Ковешников.

– А я вот ничего не боюсь. – Васька бесстрашно полез вперед. Пьяный, что ли? Вроде не пил…

Дверь вывела в залитый чернотой коридор, украшенный гобеленами со сценами волчьих облав и видами разных слюнявых собак. Рух невольно поежился. Не к добру такие картины, ох, не к добру, их обожают охотники, и будет неприятно, если хозяин вдруг все же дома и у него есть ружье…

Васька сунулся в первую попавшуюся дверь, раздался сдавленный вопль, бесстрашный черт вылетел обратно, с размаху убился об стену и упал, то ли потеряв сознание, то ли притворившись мертвым.

Рух вытащил один из позаимствованных у Альферия Францевича пистолей и осторожно заглянул внутрь, готовясь к самому худшему. И сам с трудом подавил рвущийся крик, когда навстречу из темноты выросла огромная оскаленная фигура. Какая-то сука догадалась поставить медвежье чучело прямо возле двери. Стены комнаты были густо завешаны головами невинно убиенных зверей. Вот никогда херни этой не понимал. Бучила громко сглотнул и закрыл проклятую дверь.

– Что там? – с придыханием спросил Ковешников.

– Трофеи охотничьи. – Рух легонько пихнул Ваську ногою под зад. – Вставай давай, смельчак недоделанный, медвежьего чучела испугался.

– Чучело? – Васька тут же вскочил. – А я подумал, хана чертушке разнесчастному. Зашел, а он как напрыгнет, а я… а я… Больше первым хрен куда я пойду. Погибну, и вы погибнете без меня.

– Я почему-то так и подумал. – Бучила пошел дальше по коридору. Чутье подсказывало, если тут собрание всякой добычи, то и коллекция диковин может быть рядом совсем. Он успел краем глаза увидеть, как Васька снова шмыгнул в комнату. Раздался шум, что-то упало. Рух закатил глаза. Геройский черт мстил коварному чучелу.

В следующей комнате была чья-то спальня, в соседней – чулан, забитый старой мебелью, корзинками и тряпьем. За поворотом открылся обширный холл с камином, мягким диваном, креслами и наряженной елкой. Интересно, какой дурак придумал деревья в дом тащить и пакостью всякой блестящей увешивать? Мода эта года как три из Европы пришла.

Рух прошел еще немного вперед, не ощущая никакого присутствия людей. Дом напоминал тихое, хорошо ухоженное, богатое кладбище.

Кладбищем он, впрочем, и был. Бучила толкнул очередную дверь и оказался на кухне, с печью, огромной плитой и длинным столом. Прямо у порога в луже замерзшей крови лежал безголовый труп в черном платье и белоснежном фартуке. Кто-то из прислуги, скорее всего.

– Ох, ёпт. – Васька зажал рот рукой.

– Самое подходящее слово, – согласился Бучила. – Такое ощущение, что тут уже побывали до нас.

– Страх какой. – Ковешников посветил фонарем. – Голову зачем отрезать?

– Ну мало ли, вещь в хозяйстве полезная. Студень знаешь выходит какой? С хреном да под водочку, ммм…

– В тебе хоть капля святого есть? – вздохнул Ковешников.

– Да она из меня ажно брызгает, ты, на свое счастье, со мной просто еще мало знаком. – Рух переступил мертвеца, опустился на одно колено и не без труда перевернул тело. Противно хрустнул кровавый ледок. Женщина была зарублена в спину, скорее всего, топором, из страшной раны торчали осколки ребер и переломанный, смятый в крошку хребет. На полу валялся поднос и разбитые вдребезги чашки. И это было только начало.

Второе тело отыскалось в соседней с кухней кладовке. Тучная, широкобедрая женщина лежала ничком, присыпанная сверху горохом, гречкой и белой мукой. Кроме головы, у этой не хватало куска ягодицы.

– Все интереснее и интереснее, – шепнул Рух. – Вот вам и огни не горят, и снег не чищен.

– Я за домом сколько следил, а они мертвые были, – выдохнул Ковешников.

– Хреново следил, – усмехнулся Бучила. – Есть предложение – кладем клят на статуэтку эту задратую и валим тем путем, что пришли. Если нас тут заметят, станем первыми и единственными подозреваемыми. По мне, так лучше от Шетеня прятаться.

– Ни в коем случае, – возразил Ковешников. Вот от кого от кого, а от чиновника Рух такого не ожидал.

– Я без бабы золотой не уйду, – поддакнул Васька.

– Сговорились, да? Ну смотрите, потом не жалуйтесь. – Бучила пожал плечами и двинулся дальше. Нет, ну ладно Васька, этому без статуэтки верная смерть. А Ковешников какого хрена кобенится? Не из-за полугривенника же? А если из-за этой мелочи, то значит, мозги вообще не ночевали в башке.

Он приметил на полу тоненькие и прерывистые ниточки крови. Неизвестный убийца забрал головы с собой. Ну ёб твою мать, что за народ? Дом ломится от добра, бошки на кой черт кому-то сдались? Извилистый след тянулся по коридорам и привел к неприметной двери, открывшейся без малейшего скрипа. Вниз, в густую, чернильную темноту уводили ступени, и спускаться туда отчего-то никакого желания не было. Но уж раз назвался груздем…

Рух поглубже вдохнул, словно собираясь нырнуть, и осторожно пошел вниз, держа пистоль наготове. Позади сопела и шмыгала гвардия. Ступеньки закончились небольшой площадкой и еще одной дверью с четко очерченным оранжевым контуром. За дверью горел свет.

– С боков прикрывайте, – распорядился Бучила, рванул за ручку и залетел в огромный подвал. В лицо ударила волна пахнущего гнилью сырого тепла, свет неприятно резанул по глазам. Саженях в трех впереди, у стены, моргала россыпь толстых свечей, окружая стоящую на постаменте, мягко поблескивающую золотую фигуру обнаженной женщины с отталкивающими звериными чертами лица. А между свечами, лицами к статуэтке, покоились пять тронутых разложением, изляпанных кровью голов. Четыре женские и мужская, лохматая и с бородой. На одной женской голове топорщилась шелковая наколка – головной убор всякой горничной богатых домов, две простоволосые, а четвертая была украшена ажурной серебряной диадемой. Жуткий, вселяющий ужас алтарь.

– Ну вот, а я предлагал по-тихому смыться, – печально сказал Рух.

Васька как-то странно икнул, подергал его за рукав и прошептал:

– Рушенька. Рушенька, дорогой, глянь, там кто-то есть.

Бучила отвлекся от кровавого алтаря, уже и сам уловив потаенный шорох во мраке. Ковешников, бледный как смерть, закусивший губу, поднял фонарь повыше, но жидкие отблески умирали во тьме. Темнота шла рваными клочьями, сгущалась и искривлялась, и в этой темноте прятался зверь. Уши заложило от истошного крика, пахнуло потом и нечистотами, мелькнула горбатая тень, и Рух успел выстрелить в последний момент. На границу зыбкого света выскочила черная фигура, схватила пулю и грянулась на пол. Под ноги Руху подлетел топор с запекшейся кровью на лезвии и клочьями налипших светлых волос.

– Васька, иди погляди, – заорал полуоглохший Бучила, готовя второй пистоль.

Черт что-то неразборчиво проблеял в ответ и поспешно спрятался в тень.

– Я по-смо-трю, – голос Ковешникова донесся урывками, он тяжело, с присвистом задышал и мелкими шажками направился к любителю топоров. В левой руке фонарь, в правой невесть откуда взявшийся пистолет. Вот сука, все это время был при оружии и ничего не сказал. И стрелять не стал. Какая скотина. Под телом, безвольно раскинувшим руки, набухало багровое, пахнущее медью пятно.

– Погодь. – Рух, не привыкший доверять мертвецам, пальнул еще раз, целя в башку. Затылок лежащего лопнул осколками черепа и ошметьем мозгов.

– Вот теперь иди! – окончательно оглохший Бучила помахал пистолем, разгоняя едкий пороховой дым, и тут же принялся за перезарядку. Ковешников подошел вплотную и осторожно ткнул тело стволом, намеренный отскочить при малейшей опасности.

– Готов! – Слух постепенно возвращался.

Рух убрал пистолеты и подступился к распростертому мертвецу, Ковешников как раз перевалил убитого на спину. Неизвестный был гол, дороден и безволос, не считая редкой спутанной бороденки и грязного колтуна на простреленной голове. Тело, заплывшее жиром, сплошь покрывали прежде невиданные угловатые знаки, вырезанные на плоти чем-то острым, наверно ножом. Кровь в порезах давно запеклась, странные знаки, а может и буквы, приковывали внимание и будили в голове похабные, будто вложенные кем-то мысли, сплетаясь в слова на чужом языке. Ковешников, видимо, почувствовав то же самое, замотал башкой и покачнулся на внезапно ослабевших ногах.

– Чуешь? – спросил Бучила.

– Мутит меня, – охрипшим голосом сообщил чиновник. – Щас упаду.

– Нечисто тут что-то. – Рух поморщился. В висках тюкало, надсадным звоном отдаваясь в ушах. И дело было совсем не в стрельбе…

– Вы чего, слабачки? – Васька как ни в чем не бывало прочапал мимо, заглянул в лицо мертвеца и ахнул. – Ого, да вот этот хрен статуйку у меня и купил!

– Это купец Жиборов, – подтвердил Ковешников. У него из-под треуголки тянулись струйки пота.

– То есть это как? – удивился Бучила. – Выходит, наш купчишка обзавелся золотой поганью, на радостях затворился в доме, порубал всех, кого смог, и устроил в подвале поганое капище?

– Выходит так, – согласился Ковешников.

– Чудны дела твои, Господи. Ну или кто там задумал такое дерьмо. – Бучила встряхнулся, прогоняя липкую дурноту. – Ладно, тут уже явно никому не помочь. Васька, хватай статуэтку и валим.

Васька не двинулся, как-то странно кося глазами хрен знает куда. Ого, видать, и чертушку пробрало, уж на что они стойки ко всякой колдовской мутотне.

– Василий! – повысил голос Бучила.

– Василий останется стоять, – голос Ковешникова донесся словно издалека.

Рух повернулся и увидел сначала дикие глаза чиновника, а потом направленный в живот пистолет.

– Это зачем? – задал первый попавшийся идиотский вопрос Рух.

– Я заберу артефакт, – сообщил Ковешников. – Запру дверь, вы посидите в подвале, а потом как-нибудь выберетесь, вы же взломщики. Не дергайся, упырь, у меня заряжено серебро.

– Все предусмотрел, наш пухляш! – изумился Бучила. – А прикидывался поборником чести, про полугривенник плел и прочую хероту. Я одного не понял, зачем тебе мы?

– План был простой, – усмехнулся Ковешников. – После ограбления я бы сдал вас полиции. Элегантно и очень умно. Кто ж знал, что тут такое произошло.

– Так тебя бы самого упекли, – сказал Рух.

– А вот это уже мое дело. – Ковешников указал пистолетом. – Оба, быстро туда.

– Рушенька, сделай хоть что-нибудь, – взмолился Васька. – Он же хреновину заберет!

– И пусть забирает. – Рух демонстративно поднял руки. Лезть на рожон из-за статуэтки очень уж не хотелось. Как известно, пуля-дура и по извечному закону подлости прилетит в сердце или в башку. И чего, прикажете помирать в самом расцвете лет?

– Да как же, Заступа! – Васька заистерил. – Да он же… а меня… Шетень шкуру спустит!