Он теребит шов на занавесках.

– Да.

– Мистер Томас. Прекрасно. Замечательно, – говорит она с облегчением, как будто целый день только о том и мечтала, как бы поскорее с ним поговорить. – Это Стефани Лерэй. Из «Далтон Эстейт». По поводу Ти Гвидра.

«Ти Гвидр» она произносит неуверенно и с неуклюжим английским произношением: «Тхии Гуиддр». Гет чувствует, как в голове начинает гудеть.

– Слушаю вас.

– Так вот. У нас есть восхитительные новости относительно данного объекта. Как вы знаете, семейство распоряжается Ти Гвидром уже довольно давно, а Обри Далтон, к несчастью, в прошлом декабре скончался.

Обри Далтону было за девяносто. Начиная с семидесятых годов этот объект был не основным его домом, а вторым (или, если точнее, пятым или шестым). У Гета не возникло внутреннего порыва передать близким искренние слова соболезнования.

– Так вот, с момента его кончины прошло шесть месяцев, и дети мистера Далтона пришли к соглашению, что наилучшим решением будет дом продать.

Гет понимает, что где-то там, в лондонском офисном пространстве, Стефани Лерэй продолжает говорить и что благодаря магии телефонных линий и сотням миль проводов и кабелей ее милый и исполненный энтузиазма голос льется из пластмассовой трубки в его убогое крошечное бунгало на Форт-ир-Орсав. Он вроде бы даже слышит собственное хриплое подобие «спасибо», но на самом деле больше не в силах разобрать ни слова из того, что говорит она или он сам. Он отдается на волю автоматического мышечного импульса и позволяет коленям подогнуться. Слова раздуваются в мутные, не поддающиеся расшифровке звуки. Повесив трубку, Гет идет в ванную, и там его рвет.

Часть первая
Зеленый пласт

Где-то в коробке на чердаке у Марго Йейтс или в убогой симфонии грязной пластмассы, противостоящей гниению на свалке, есть видео, на котором Гетин сидит на берегу озера рядом с Ти Гвидром. Он молод – девятнадцать или, может, двадцать. Поздняя весна, закат, и на горизонте за темной грядой деревьев просачивается белое свечение низкого солнца. Снимает Олуэн. Родители купили ей на день рождения видеокамеру Hi8. Идет 1999-й, и многие боятся, что меньше чем через год сбой в работе компьютерных часов приведет к уничтожению человечества. Гетин смотрит в камеру, прищуривается. Ее бесплотный голос говорит ему: мне здесь нравится. Он отвечает: отлично. Это место – наше.

2016

Приблизительно через месяц после того звонка в Ти Гвидр прислали фотографа – сделать снимки дома. Секретарь объяснила Гетину, что за этим стоят агенты по недвижимости, причем не какие-то «обыкновенные агенты по недвижимости», а «знатоки изысканного дизайна, представляющего культурно-историческую ценность». The Modernist выпускал собственный ежеквартальный архитектурный дайджест, а в одной из социальных сетей у них было 600 тысяч подписчиков. Об этом факте Гет узнал благодаря тому, что секретарь любезно прислала ему восторженное электронное письмо со множеством прикрепленных ссылок, и он убил двадцать минут жизни на проматывание картинок «впечатляющих двухуровневых квартир с тремя спальнями, светлыми кухнями увеличенной площади с полами терраццо, где исконный викторианский стиль сочетается с элегантными инновационными решениями». Гет изумленно кликал на образцы поэтажного плана. Полтора лимона за семьдесят пять квадратов в Южном Лондоне, да это еще и долгосрочная аренда, а не владение! В основном у этих жилищ и двора-то не было. Интересно, сколько они попросят за Ти Гвидр, лес, озеро.

В тот день, когда должен был явиться фотограф, Гет приехал пораньше. Сидел на пристани, скинув ботинки, и смотрел на воду. Размером озеро было с два больших бассейна, и на дальней его стороне, там, где водную гладь разрезали бледные камыши, он увидел силуэт цапли. На дороге, ведущей к дому, зарокотал двигатель. Птица распустилась, будто цветок, – и взлетела.

1987

Гет впервые увидел Ти Гвидр, когда ему было семь. Он знал это точно, потому что на всю жизнь запомнил, как на следующий день в школе нужно было описать увиденное в сочинении. Теперь он уже не был уверен в том, что действительно помнит об этом, – возможно, за следующие три десятилетия сознание сфабриковало это воспоминание, ведь в детстве он так много времени провел, глядя на бумажный листок, который мама гордо пришпилила на пробковую доску над кухонной рабочей поверхностью. Гетин написал сначала на валлийском, потом на английском, а внизу указал дату, какое-то число в марте восемьдесят седьмого года: «Вчера Я, Данни и Мама поехали в Ти Гвидр это стеклянный дом в лесу и моя мама будет там иногда работать». В английском он допустил ошибку – в слово «поехали» проникла незваная «й». В его классе пока никто больше не учился писать на двух языках одновременно, но Гетин, несмотря на патологическое нежелание прилагать усилия, был, как с подозрением говорила о нем учительница миссис Прайс, «чрезвычайно способный».

К 2013 году, когда умерла мать, Гет успел напрочь забыть о существовании письменного отчета о том далеком дне. Школьный листок он нашел в одном из ящиков туалетного столика Фионы вместе со спичечным коробком, полным молочных зубов, и полосой фотографий, которые он подростком сделал в фотоавтомате: лицо с недавно заострившимися чертами обрамляют нечесаные волосы, разделенные на прямой пробор. Он был там с Меган. Она тогда только проколола себе нос. Он надел клетчатую рубашку и изо всех сил старался выглядеть маргиналом. Увидев фотографии, он и этот день тоже вспомнил. Была у Гета такая проблема: он слишком хорошо все помнил. И был из-за этого очень сентиментален. Бумажка, на которой он сформулировал, по всей видимости, одни из первых своих предложений, истерлась почти до прозрачности. Карандаш едва читался, и Гет не сразу сообразил, что за листок держит в руках, а когда сообразил, тут же вспомнил желтые стены и большие окна в классе миссис Прайс. Вспомнил запах цветных карандашей и гуаши и сладость новеньких пятен травы на школьных рубашках. Звон футбольного мяча, ударом ноги отправленного через поле. Кислую колючесть оранжада.

Как-то после школы они втроем впервые отправились в Ти Гвидр. Из-за того, что шел дождь, дневной свет был гуще и напоминал вечерний. В воздухе сильнее пахло землей. Краски пейзажа были будто насыщеннее, зелень деревьев приобрела синеватый глянец. В машине по дороге в сторону Койд-и-Грига Фиона сказала, что им нужно встретиться с Нерис Уильямс и взять у нее ключи, потому что теперь Фиона станет присматривать за домом – это будет одна из ее работ. Нерис стареет, и ей уже сложновато ходить взад-вперед по дороге.

– Это особняк? – спросил Гет.

– Это просто шикарный дом.

– Шикарнее, чем у Хав и Йестина?

Данни скривился.

– Дурак, у Йестина и Хав дом не шикарный.

– Они богачи, – возразил Гетин, упираясь маленькими ступнями в лысеющую ткань автомобильного сиденья брата. – И Хав считает, что она шикарная.

Он наблюдал за отражением Фионы в зеркале заднего вида и был собой доволен, потому что она явно с трудом сдерживала улыбку. Йестин был ее старшим братом и жил в Брин Хендре – на ферме на окраине деревни, где Фиона выросла. Теперь она с мальчиками жила в бедном квартале на окраине города, и Гетин был еще слишком мал, чтобы понимать, почему между ними из-за этого возникает напряжение.

– Потом поедем в Брин Хендре – проведаем бабулю, – сказала Фиона. Она ездила на ферму только для того, чтобы повидаться с матерью. Мальчишки же не отходили от Йестина. Данни его боготворил, потому что тот научил его водить трактор. Йестин надеялся, что обе его дочери окажутся сыновьями, и оба раза был разочарован. Йестин вообще много чем бывал разочарован.

Когда они заехали на обочину трассы, дождь хлестал сплошными полотнищами. Окна старенького «Рено-5» запотели, а лобовое стекло растворилось, превратилось во что-то жидкое.

– Мальчики, дальше придется пешком. Машина не справится.

– Мам, там же чертов дождь!

– Данни, следи за языком!

Гетин был не прочь прогуляться через лес.

– Дан, чего ты как девчонка!

– Вот говняшка!

– Данни!

Гет выскочил из машины, перемахнул через закрытые ворота и побежал по тропинке среди деревьев. Воздух, прохладный и влажный, был полон запахов. Подошвы кроссовок скользили по мокрой земле. Он бежал, пока не закончились силы, к просеке на гребне холма, где навес из деревьев был менее плотным. Он сгибался пополам, не в силах перестать смеяться. Куртку он оставил в машине, темные кудрявые волосы облепили голову. Голые ноги были по колено забрызганы грязью. Гет вытер о них ладони, выпрямился и впервые в жизни увидел Ти Гвидр.

Они пробыли там приблизительно час, и за все это время он не проронил ни слова. Он осознавал, что к нему приближаются мама и Данни; чувствовал перемещение воздуха, когда Фиона набросила ему на плечи непромокаемую куртку; слышал, как Данни бурчал себе под нос угрозы, когда мама ушла далеко вперед, – что-то вроде «только не думай, что тебе это так просто сойдет с рук, придурок», еще одно запрещенное ругательство. Голос Данни отрикошетил от брата точно так же, как отскакивали со стуком пули дождя от поверхности озера. Когда Нерис встретила их троих на веранде, она спросила, всегда ли Гет такой стеснительный.

– Обычно у него рот часами не закрывается, – сказала Фиона.

* * *

В бабулиной гостиной Гет и Данни сидели на полу у электрообогревателя и слушали, как разговаривают старшие. Мальчики съедали верхний слой бурбонского печенья и зубами соскабливали крем с нижнего. От обогревателя пахло сырым металлом.

– Это, конечно, так только, на карманные расходы, – говорила Фиона своей матери, – но там и делать почти нечего. В саду немножко. И просто присматривать за домом. А деньги – наличными на руки.

– Сами-то они туда совсем не приезжают, а? Ты их вообще помнишь? Ты тогда совсем маленькой была.

– Почти не помню. У них, кажется, сын был моего возраста? Но, по-моему, он уехал учиться, когда они там жили.

Бабуля состроила физиономию:

– Ну еще бы. – Она сделала глоток чая. – Как там их фамилия, говоришь?

– Далтоны – так Нерис сказала.

– Ynde. Точно. Далтоны. Теперь вспомнила. Земля в деревне им принадлежала с доисторических времен. И не только Койд-и-Григ, но и те старинные викторианские дома тоже, знаешь, в сторону Керрига. Я помню, как они построили Ти Гвидр. Прямо перед твоим рождением. Сама я там не была, но твой отец к ним ходил, сразу как они заселились. Сказал, дом – без слез не взглянешь.

– Что значит без слез не взглянешь? – спросил Гетин.

Бабушка переплела пальцы рук, опустила руки на колени.

– Уродливый.

* * *

Когда они собрались уезжать, во дворе им встретился Йестин. Было примерно полшестого, значит, он, скорее всего, как раз управился с дойкой. Он стоял, прислонившись к двери «Рено», в выцветшем синем комбинезоне и с перекинутой через правое плечо ковбойской курткой. Смотрел прищурившись на то, как они втроем идут к машине от дома бабули. Снял с головы плоскую кепку и стал мять ее в руках. Волосы у него были как у Гетина, густые и блестящие, как новенькая кинопленка. В городке считалось неоспоримым фактом, что Йестин Томас – красавец. И что до той неприятной истории с полицией он был завидным женихом. Данни побежал вперед, чтобы с ним поздороваться. Йестин взъерошил племяннику волосы, не сводя глаз с Фионы.

– Привет, – сказала она.

– Вы, говорят, были в Ти Гвидре?

– Кто это, интересно знать, говорит?

– Хав в воскресенье видела Нерис в магазине.

Фиона вздохнула.

– Ты что, правда станешь работать на этих английских ублюдков?

– Iesu mawr, Йестин. Не лезь, а? Работа не пыльная, а деньги мне нужны.

Он скривился в усмешке.

– Может, ты лучше поднапряглась бы и заставила этого твоего кочевника выплачивать алименты на детей?

– Мальчики, в машину. Едем домой.