В древнем Кашмире существовали две различные метрические системы для поэтических произведений. Одна – для официальных, эпических стихов, где, как и в персидском стихотворном размере, характерном и для суфийской поэтической школы, используется ритм Bahar-e-Hajaj; другая система обычно использовалась в песнетворчестве, при написании стихов (как и Лалла вакх), в которых поэтический размер зависит исключительно от ударного акцента. Эта система отнюдь не так проста. Данный перевод ставил задачу транслировать смысловой, а не фонетический акцент произведений, и поэтому размерность стихотворного слога устанавливалась в русском переводе смысловым содержанием.

Женщина силы

Любая женщина-йогиня несет в себе силу Шакти, творческую энергию; заряд изначальной созидающей силы Лаллешвари, укрепленный ее аскезой, отразился в потоке мистической поэзии, установив новые планки культурной, языковой, социальной и религиозной трансформации тогдашнего кашмирского общества.

Она общалась с наиболее образованными учеными-мужчинами своего времени на равных, в их диалогах не было и следа гендерного неравенства, её словарный запас и разговорный стиль были под стать диалекту обычного человека. В творчестве Лаллы не было места элитарному, брахманическому выбору слов, фраз или метафор – все они взяты из словаря женщины-домохозяйки, хотя сама Лалла покинула и брак, и дом. Её поэзия передает поток силы йогини, в процессе своего повествования дающей голос всем тем, кто ищет Истину.

Древние мистики знали, насколько трудно передать обывателю трансцендентальные переживания без того, чтобы не прослыть колдунами или безумцами. Используя сумеречный язык в своих поэмах, обращенных к ученикам и искателям, Лаллешвари передает суть глубинных переживаний в йогасадхане тем, кто уже стоит на этом пути.

Осведомлённая о заботах и страданиях души-дживы, поэтесса-йогиня говорит о способах их преодоления в ходе духовной эволюции. С мирянами поэтесса общается прямым и доступным им языком, применяя понятные образы и метафоры, побуждая осмысление смысла человеческого бытия и напоминая о вечном присутствии Божественного в каждой песчинке.

Очистившая сознание огнём йогической практики и познавшая природу человеческой сущности, Лаллешвари и сегодня открывает сердца силой своих поэтических строк.

Я, ЛАЛЛА

* * *

За тонкую бечевку несвитого волокна
Тяну я свою лодку через море.
Мною повторенные молитвы
Услышит ли Господь?
Перенесёт ли на берег другой?
В чашу из необожженной глины
Вода течет;
Кружась и проливаясь, льётся
Моя ошеломлённая душа,
Чтоб медленно сосуд заполнить и растаять…
О, с какой охотой
Достигну этой цели я.

Переплыть океан сансары в судне человеческого тела и достичь другого берега удается не каждому. Тело подобно глиняной чаше, не способной без обжига (йогической садханы) удерживать нектар души. Пересечение на другой берег океана сансары – задача каждого воплощенного существа.

* * *

Я видела – от голода отшельник умирал,
Я видела – осенний лист на землю пал.
Я видела – дурак кухарку бил
За то, что вкус у пищи постный был…

С тех пор я жду прихода дня,
Когда любви разрежут пуповину
К безумью мира привязавшую меня —
И я смогу смахнуть самсары паутину.

Необъяснимые жестокости и несправедливости, преходящая и неустойчивая природа земного бытия подчас невыносимы – и все же Лалла говорит о любви, связывающей ее с этим миром. Оборвав привязанность ко всему мирскому, йогиня стремится избавиться от пелены майи, но в поздних своих произведениях она уже не тяготится миром, становясь невовлеченным наблюдателем.

* * *

Нечистоту ума в огне спалив,
Нож в сердце, повернув, вонзила,
И край одежды ветхой подоткнув,
У входа в дом Его колени преклонила.
С тех пор из уст в уста передавали
Мое земное имя – Лалли.

Практически все стихи Лаллы автобиографичны; рассказывая о духовном путешествии, в этой поэме она описывает очищение сознания и принятие своей участи – смирения в ожидании дара просветления у дверей истинного "Я". Только пройдя подобные метаморфозы, она становится известной как Лаллешвари, госпожой Лаллой.

* * *

Хотя не верила ни слову – но
Я собственного голоса вино
Глотками медленными выпила до дна
И бросившись на битву с тьмой
Гнездившейся во мне самой —
Повергнув ее, в клочья порвала.

Сомневаясь в их силе, Лалла все же "испивает вино" собственных поэтических слов. Именно они дают ей решимость противостоять демонам, живущим в сумерках души. Выбранные метафоры описывают борьбу c тамасом, гуной омрачения, и уничтожение тьмы разума.

* * *

Танцуй, обнаженная, в воздух одетая Лалла.
Пой, Лалла, носящая лишь небеса – покрывала.
Взгляните на это сияние вечного дня —
Какие одежды священнее света, в который укутана я?

Помимо термина digambara (одетый в небеса), применяемого к святым, существует и слово nagna «голый, нагой». В женском роде nagnā обозначает бесстыдную или безнравственную женщину – этим словом в начале ее садханы обыватели наверняка называли Лаллу.

Нагая женщина – олицетворение первозданной Шакти, ее обнаженное тело символизирует лишение индивидуальности, абсолютную женственность вечной Богини. Но нагота Лаллы носила другой характер: она убирала все барьеры в своем соединении с Абсолютом – она была всем, во всем, и все было в ней. Эпатаж или сексуальность не имели ничего общего с тем, как Лалла манифестировала себя миру и мир через себя. Священные тексты подчеркивают, что сама по себе нагота, как и другие внешние проявления садханы (обмазывание пеплом, питание травой, листьями и плодами, омовение в водах Ганги и др.), не является фактором, ведущим к освобождению: "Ослы и иные [животные], для которых лес подобен дому, ходят везде обнаженными без всякого стыда. Становятся ли они йогинами [благодаря этому]?" [Куларнава Тантра: 139].

* * *

Лалла знает – последнее сердца биенье
Отлетит как подкова с копыта коня.
Лебедь пленный дыханья
Помедлит мгновенье
И покинет гнездо
Для объятий огня.

Хамса – лебедь или дыхание жизни, Прана, удерживается в человеческом теле Апаной. Снова и снова Апана притягивает Прану, заставляя дыхание длиться. В момент смерти Апана освобождает пленную Прану и лебедь дыхания покидает гнездо тела. В момент кремации тела три грубых элемента из пяти, составляющих человеческое тело, уничтожаются (это элементы земли, воды, огня). Воздушный и эфирный элементы образуют новое астральное тело, которое и дает новое убежище сознанию и душе.

* * *

Через калитку в тайный сад
По воле собственной попала
Я, Лалла.
Там Шакти Шиву обнимала —
И с ликованием узрела диво я.
Там же и тогда
Я погрузилась в Озеро Нектара,
И из него пила.
И там же и тогда
Неуязвимой для вреда
Я, Лалла, стала.
И умерев для мира,
Ожила.

В одной из своих самых прекрасных поэм Лалла сравнивает собственный ум с тайным садом, куда она, наконец, смогла проникнуть, благодаря йогической садхане. Сцена, представшая в ее сознании – не галлюцинация или вымысел, а кульминационный момент тантрической философии и наивысший личный опыт преодоления двойственности, вознесение в состояние трансцендентности, запредельности – метафорически это передано как созерцание слияния Шивы и Шакти. Потрясенный увиденным, разум выходит за границы жизни и смерти, погружаясь в озеро нектара, воды бессмертия, amrita-saras. Так начинается истинная жизнь духа.

* * *

Коснулся Сиддханатх очей слепых —
Вокруг Немыслимое увидела,
Исчезли катаракты с глаз моих.
В себе себя нашла и бога отыскала
Во всем вокруг я, Лалла.
Так слепота была исцелена,
И так развеялись сомненья.
Куда бы не смотрела – всем была…
О Лалли! – Это истинное зренье.

Прозрение, наступившее в результате йогической садханы и аскетизма, можно сравнить с тем ощущением, когда в темной комнате внезапно загорается свет. Внезапное откровение истины может прийти в результате благословения гуру гуру крипа, шактипата, нисхождения божественной силы или в результате собственных бескомпромиссных усилий под руководством Наставника. Можно предположить, что Лалла испытала все три способа реализации адептов каулы в кашмирском шиваизме.

* * *

Я, Лалла,
Лишь вперед шагала,
Надеялась открыться,
Словно хлопковый цветок.
Но зубья барабана отделяли
Мои волокна от семян,
Бросая на лоток.

Скрутил прядильщик в пряжу,
Ткач повесил на станок,
А мойщик бил о камни,
Опуская в ледяной поток…

Путь к достиженью
Высшего Сознания
Помогли найти
Мне ножницы портного.

Спонтанное раскрытие, подобное распускающемуся цветку и, как результат, обретение прямого знания о Творении и Творце – то, на что надеется йогиня в начале своего пути. Мистики называют это состоянием сахадж (sahaz на кашмири) – спонтанным откровением. Это осознание как собственной природы, так и реальности, сокрытой иллюзорным миром. Но это состояние не всегда достигается с легкостью эго, персонификация, мирская, социальная маска должны быть отшелушены от ядра истинной личности. И метафора обработки пряжи, с последующим превращением ее в ткань, а затем в одежду проводит параллели со стадиями трансформации личности йогина.

* * *

Задолго перед смертью пнув ведро,
Я, Лалла, обожание в груди смирила,
У родника с водою истины бродила
Утратив самое себя, блуждала,
Подсказки, данной мне, не узнавала.
Но с наслаждением реальность разглядев,
Глубинное своё в себе я осознала.

Метафорическое выражение "пнуть ведро" обозначает смерть – поэтесса говорит о том, что уже при жизни смогла умертвить свое эго и мирские желания. Видеть истину бытия трудно, так как очевидное не очевидно, подобно очкам на лбу, которые разыскивает носящая их старушка… Но для того, чтобы по-настоящему найти что-либо, надо сначала потерять и осознать утраченное. Так, утратив привычную самость, йогиня осознает себя заново, узнав новую реальность мира, с которого спадают покровы майи. Различение не глазами, а сердцем – еще одно из качеств, которые развиваются в ходе практик высшей йоги.

* * *

Пожухла, как трава,
Ища Его повсюду, Лалла.
Но сил собравши,
Поиск продолжала.
Когда же наконец
Она достигла цели —
Закрыты были двери.
Но любопытство лишь росло,
И у ворот она присела —
Ждать Его…

Высший Атман, сам Шива, свое собственное "Я" – читатель волен трактовать поиски йогини по-своему. Одно остается неизменным – описания трудности пути к Нему. И достигнув входа в Непознанное, иногда приходится ждать еще несколько жизней, чтобы познать Его.

* * *

Муж:
Нет ярче сияния солнца,
Нет для паломника лучше дороги, чем к Ганге,
Нет ближе, чем брат, никого,
И никто, как жена, не утешит.

Сиддха Мол:
Нет ярче сияния глаз,
Нет достойней для странника места,
Чем его же колени.
Ближе нет ничего, чем свои же карманы
И нет утешения слаще, чем одеяла объятья.