Литератор покачал головой.

– Жаль только, этому проекту суждено остаться на бумаге. Вы же понимаете, что вопрос тут…

– …как всегда, в деньгах. – Греве согласно кивнул. – А в чём же ещё?

– Верно. Даже обычный воздушный шар, неважно, монгольфьер, или наполненный лёгким газом – крайне дорогая игрушка, а уж управляемый аэростат… Боюсь, мало кто сможет выложить такие средства ради удовлетворения научного любопытства!

– Да, такое по карману только государству. – согласился барон. – И, знаете что, мсье? У меня возникли кое-какие мысли на этот счёт. Пока, правда, говорить об этом рано…

Он поднял бутылку – портвейна в ней оставалось пальца на два. Барон вздохнул и разлил остатки по обоим бокалам.

– Вы ведь задержитесь в Петербурге ещё на пару недель?

– Да, если позволите и дальше пользоваться вашим гостеприимством.

– Да сколько душе будет угодно, мсье! Мой дом в полном вашем распоряжении. Развлекайтесь, осматривайте город, посещайте музеи, театры. В Михайловском дают оперетку Оффенбаха «Какаду» – милая вещица и на французском, вам будет понятно… А недели, скажем, через полторы мы, с вашего позволения, вернёмся к этой теме.

* * *

Одним из ценных качеств Остелецкого граф считал умение в сжатом виде излагать самый обширный материал, сохраняя при этом самое существенное. Вот и сейчас доклад вышел совсем небольшим – хотя свободно мог быть раздут и втрое, впятеро и вообще, до объёмов солидного тома. Василий Васильевич Юнкер, младший сын основателя Московского и Санкт-Петербургского банкирского дома «И. В. Юнкер и К°», стал первым русским исследователем Африки. Он участвовал в этнографических экспедициях Русского географического общества; вместе с Эмин-пашой, тогдашним губернатором египетской Экваториальной провинции поднимался к верховьям Белого Нила, посещал район Великих Озёр. Путешествия Юнкера по Чёрному Континенту продолжались с семьдесят пятого года, принеся ему заслуженную известность в научных кругах, звание Почётного члена Императорского русского географического общества и золотую медаль Королевского Географического общества Великобритании.

В.В. Юнкер (справа) со своими спутниками.

Менее известна была другая сторона карьеры географа. Как и многие его коллеги, Юнкер сотрудничал с военно- картографической службой и, хотя до недавних пор интерес этого департамента к Африканскому континенту был весьма ограниченным, стоявшая за его спиной разведка Империи старалась не выпускать путешественника из виду. Получалось это не всегда – около года назад, Юнкер пропал где-то в Судане и лишь недавно объявился в Буганде, к западу от озера Виктория, или Виктория-Ньяза, как именовал его в своих записках русский путешественник.

Но, так или иначе – доклад закончен, передан по назначению, и теперь следовало дожидаться, когда граф, ознакомившись с ним, примет меры, которые сочтёт необходимым. Какими они могут быть, Вениамин мог только гадать, а пока – у него имелось ещё одно незаконченное дело. Юлдашев, в принципе не делавший ничего случайно, не зря упомянул о Бёртоне – и Остелецкий, не дожидаясь предметных указаний, занялся петропавловским узником всерьёз. И вот, кажется, подошло время обобщить накопленные материалы, – и те, что были добыты полтора года назад, когда англичанина доставили на допрос и свежие, полученные совсем недавно, на днях, на конспиративной квартире, куда Бёртона возили в арестантской карете под охраной жандармов.

Юлдашев, упомянув о своём интересе к узнику больше о нём не вспоминал. Но интуиция, шестое чувство, чуйка опытного аналитика говорили Вениамину: количество в полном соответствии с законами диалектики, сформулированными немцем Гегелем, вот-вот перейдёт в качество – и если не упустить этот момент, можно, как говорят игроки, сорвать банк. Иначе – недели, месяцы копания в мелочах без особой надежды на результат.

И был ещё момент, который Остелецкий сознательно отодвигал на задний план. Случайная оговорка англичанина о некоем таинственном месте в самом сердце Чёрной Африки, которое он обнаружил во время одного из своих путешествий. Обнаружил – и скрыл от всех. Почему? Что там было такого, о чём узник не говорил, сразу замыкаясь в себе? И почему во время единственной оговорки он чуть ли не выкрикнул: «вы не понимаете! Это не для людей. И уж конечно – не для Британии, мне страшно подумать, как наши политики им распорядятся…»

Тогда Вениамин отнёс эту странную откровенность на счёт нервного срыва, последовавшим за провалом в Басре и заключением в тюрьму, и более к ней не возвращался, откладывая на потом. Что ж, пожалуй, пришло время навести в этом вопросе ясность?

Ладно, об этом он подумает завтра, а сейчас – можно отправиться домой, сварить глинтвейн, посидеть возле камина с книгой. Неделю назад из Англии прислали вышедшую недавно в лондонском издательстве повесть Роберта Стивенсона ««Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», и Вениамину никак не удавалось выкроить для неё время. Книжица так и лежала неразрезанной на письменном столе рядом с чернильным прибором и серебряным, с рукояткой из слоновой кости, ножиком для бумаги.

Предвкушая удовольствие от знакомства с новым творением знаменитого шотландца, Вениамин не заметил, как добрался домой – он снимал квартиру в доходном доме на Литейном, – и уже на лестнице столкнулся с посыльным в малиновой форменной фуражке. В полученном от него конверте была записка от Карла Греве – старый друг сообщал, что он уже несколько дней, как в Петербурге и предлагал встретиться для обсуждения некоего «прелюбопытного дельца»…

Глава пятая

В которой барон Греве и его гость посещают зоосад, Вениамин Остелецкий обещает подумать, а узник Александровского равелина пытается не упасть духом.

Слон взмахнул просторными лопухами ушей, поднял хобот, изогнутый на манер латинской буквы «S», и затрубил. Звук отразился от дощатых стен павильона тропических птиц и улетел в противоположную сторону, где над купами деревьев высился украшенный ангелом шпиль собора Петра и Павла. Зрители – а их перед слоновьим загоном набралось не меньше двух дюжин, – захлопали в ладоши, зазвенели восторженные детские крики. Мальчуган в коротеньких штанишках и матроске швырнул животному половину сдобной булки. Гостинец не долетел, зацепился за железные пики, увенчивающие решётку, но умное животное сняло его кончиком хобота и отправило в широченную розовую пасть. Толпа снова разразилась аплодисментами.

– Бобо – так зовут слона – исключительно умён. – сообщил служитель зоосада, коренастый, рыжеволосый тип в форменной фуражке. – От роду ему два десятка лет – для слонов, можно сказать, молодость. Слона преподнёс в дар императору Александру Второму персидский эмир. Покойный государь отдал его в наш зоосад, а заодно и придумал ему имя. Так что, Бобо, можно сказать, царский крестник. А ещё – говорят, баснописец Крылов как раз про Бобо сочинил «Слона и моську»!

– Лишний раз убеждаюсь, барон, какой замечательный город Санкт-Петербург. – заметил литератор. – такой прекрасный парк, да ещё и с зоосадом – чуть ли не в самом центре города!

– Верно, Александровский парк разбит на бывшем гласисе Петропавловской крепости. – согласился Греве. – Правда, зоосад появился сравнительно недавно, около двадцати лет назад, и с тех пор это одно из любимых мест для прогулок петербуржцев, тех, что попроще. Знатная публика традиционно предпочитает Летний сад.

С утра, отвезя Матвея (молодой человек квартировал в доходном доме на Екатерингофском, напротив казарм Гвардейского Флотского Экипажа), они решили побродить по городу. Пообедали в «Дононе», после чего, взяв извозчика, направились на Петербургский остров, в Александровский парк.

– В Париже тоже есть зоосад. – сказал спутник барона. – Расположен он в городском ботаническом саду, который разбили в первой половине семнадцатого века лекари короля Людовика Тринадцатого. Сам зверинец открылся уже после Революции, в девяносто четвёртом, а обустроен в нынешнем виде уже при Императоре.

Уточнять, что речь идёт о Наполеоне Бонапарте, он не стал – для истинного француза существует только один Император…

– Но обитателям парижского зоосада очень не повезло. – продолжал свой рассказ литератор. – Когда пруссаки осадили столицу и подошли к концу запасы провианта, руководство зверинца объявило, что не в состоянии прокормить животных и стало предлагать их на мясо. В итоге в кастрюли парижан попали почти все звери, в том числе и два слона, Кастор и Поллукс. Владелец мясной лавки на бульваре Осман, приобрёл их за двадцать семь тысяч франков и недурно на этом заработал. За мясо со слоновьего тулова брали по сорок-сорок пять франков за фунт, а с других частей – от десяти до четырнадцати.

– Солидно… – Греве обозначил ироническую усмешку. – А публика победнее ела бифштексы из обезьян и фрикасе из выдр и морских свинок?

– Блюда из обитателей зоопарка подавались только в ресторанах для богатой публики. Парижская беднота ловила кошек, крыс и голубей.

– Между прочим, офицеры «Рынды», на котором мы пришли в Кронштадт, тоже поучаствовали в пополнении этого зоосада, подарив ему белого медведя. – сообщил барон. – Случилось это года два назад – тогда наш общий знакомец Казанков ещё не командовал корветом. А сейчас… – он звякнул крышкой карманных часов. – простите, я ненадолго вас покину. Не успел вам сказать, у меня здесь назначена встреча. Это ненадолго, вряд ли больше четверти часа – а вы пока посмотрите на белого медведя, в Парижском зверинце таких нет… Вот, кстати, и мой друг – он, как всегда, точен, минута в минуту!

И приветственно помахал свёрнутой в трубку газетой мужчине в форме флотского офицера, возникшему в противоположном конце аллеи.

* * *

– Я в курсе, конечно, что наш с тобой, Гревочка, протеже увлёкся воздухоплаванием, и даже поспособствовал тому, чтобы он попал в Воздухоплавательное бюро к Ренару и Костовичу. Но я не представлял, что дело зашло так далеко!

Двое друзей прогуливались по аллее вдоль загонов с антилопами и африканскими буйволами. Народу здесь было поменьше, чем на соседней аллее с обезьяньими вольерами, так что говорить можно было, не перекрикивая детский галдёж и верещание мартышек, выпрашивающих посетителей подачки.

– А вот представь себе! – ответил барон. – Насколько я понял из его объяснений, довольно, надо сказать путаных – впрочем, я не виню его за это, парень был потрясён встречей с самим Жюлем Верном, – он сумел связать воедино изобретения двух своих наставников и добавить кое-что своё. Изюминку, деталь, которая как раз и позволяет рассчитывать на успех предприятия. А уж я постараюсь, чтобы сей прожект не остался на бумаге!

Греве, как и Остелецкий ещё со времён восточного вояжа внимательно следили за судьбой Матвея. И не просто следили – Остелецкий помог молодому человеку поступить на механическое отделение Технологического института императора Николая Первого. Греве выплачивал ему стипендию от имени супруги, которую Матвей спас во время мятеж – тогда Камилла вместе с остатками экипажа французской канонерки оказалась заперта в горящем пакгаузе, окружённом осатаневшими от ярости аннамитами. Вчерашний гимназист на руках вынес беременную баронессу из здания, чем и заслужил вечную признательность четы Греве. Барон рассчитывал, что Матвей, закончив учёбу, поступит на службу в его пароходную компанию и сделает блестящую карьеру корабельного инженера, но Остелецкий поставил на этих замыслах крест, заявив, что талантливые инженеры нужны в России, и не только во флоте. И, похоже, не ошибся в оценке – добиться признания у таких мэтров воздухоплавания как Шарль Ренар и Огнеслав Костович (оба, помимо инженерных талантов отличались неуживчивыми характерами) было, ох, как непросто…