– Каждый раз, когда я тебя вижу, ты всё больше и больше напоминаешь мне свою мать, – говорит он.

Элинор кажется, что дядя Роберт слишком сильно любил жену брата.

Она опускает глаза и разглаживает подол платья, чувствуя, что дядя наблюдает за ней.

Он прочищает горло:

– А где же твой вероломный братец?

– Рад видеть тебя дома, дорогой дядя, – разносится по лестнице голос Хита, и Элинор чувствует в нем фальшь. Дядя Роберт тоже чувствует. Его глаза сужаются. Ее брат не торопится спускаться, и это еще сильнее раздражает дядю Роберта.

Между ними мгновенно возникает напряженность. Хит утверждает, что их дядя – убийца, но пока он распоряжается их наследством, они должны ему подчиняться. Или рисковать, молча демонстрируя, что они всё знают. А пока они проводят вместе выходные, притворяясь идеальной семьей. Остальную часть недели дядя Роберт позволяет им спокойно жить своей жизнью.

Дядя делает угрожающий шаг в сторону Хита. Он крупный мужчина, но и Хит уже не ребенок. В свои двадцать он выше дяди и шире в плечах. Если раньше Хит был молодым деревцем, то теперь это большой дуб. Дядя Роберт хмурится, и Элинор уверена: он думает то же самое.

– Я купил ужин в городе в ресторане, – объявляет он. – Принеси из машины и разогрей. Подашь в столовую.

Хит преувеличенно подобострастно кланяется.

Мускулы на руке дяди Роберта напрягаются, и у Элинор перехватывает дыхание. Но он поворачивается на каблуках и уходит, стуча дорогими кожаными туфлями по твердому дереву.

– Зачем нужно его дразнить? – шепчет она.

Хит встречается с ней взглядом:

– Я же говорил: не спускайся без меня.

– Но почему?

Он берет Элинор большим пальцем за подбородок и поднимает ее лицо к своему:

– Потому что он хочет то, чего не может получить. Элинор чувствует, как ее губы дрожат.

– И что же это?

– Ты.

4
Кейтлин Арден

Когда я возвращаюсь домой из бара, Оскар работает у себя. Тихонько закрывая входную дверь, я замечаю свет лампы в его кабинете дальше по коридору. Он веб-дизайнер на фрилансе, может сам устанавливать график и в последние несколько месяцев работает допоздна. Сейчас только начало одиннадцатого, и я не хочу ложиться одна. Буду лежать без сна, отсчитывая часы до годовщины, и задыхаться от воспоминаний, как похищали Оливию, пока я бесполезно топталась рядом. Я ставлю на пол сумку, сбрасываю босоножки, босиком направляюсь к приоткрытой двери кабинета Оскара и заглядываю внутрь, гадая, когда он закончит. Он сидит за столом в наушниках, спиной ко мне, и что-то печатает на ноутбуке, время от времени бросая взгляд на толстую папку с заметками.

Я толкаю дверь, но Оскар не слышит. Смахнув с лица печальное выражение, как пыль с книжной полки, я нацепляю улыбку, подхожу сзади и склоняюсь за плечом, игриво прикрывая ему глаза руками. Оскар взвизгивает как собака, которой дали пинка, и вскакивает со стула. Я отскакиваю назад, пораженная вспышкой гнева. Оскар оборачивается, вскинув руки, готовый отразить нападение. Я зажимаю рот рукой, чтобы подавить смешок.

Страх в его глазах исчезает.

– Господи, Кейт, – выдыхает он, снимая наушники.

– Прости, – сдавленно говорю я из-под руки. – Не хотела тебя пугать. Опять работаешь допоздна.

Подхожу к ноутбуку – поинтересоваться новым проектом, в который Оскар вкладывается по полной. Но он хватает меня за запястья и притягивает к себе:

– Раз ты вернулась, я могу прерваться.

Я улыбаюсь, радуясь, что не придется уговаривать его лечь в постель.

– Как ты? Как себя чувствуешь?

Он спрашивает искренне, и это пугает. В отличие от большинства, Оскар не ждет в ответ дежурного и неискреннего «хорошо». Он правда хочет знать. Но сегодня вечером у меня нет сил говорить правду. Я не могу признаться, что чувствую ярость и вину, что одиночество, такое густое и черное, затмевает всё остальное. Что в это время года я испытываю необъяснимую сильную ярость ко всем, у кого есть сестры. Поэтому выбираю другой, более приемлемый вариант ответа:

– Я очень-очень скучаю по ней.

Оскар кивает, прижимая меня к себе. Я утыкаюсь головой в изгиб его плеча и медленно вдыхаю запах шампуня и одеколона, цитрусов и древесины, кофе и чернил. Я погружаюсь в них и тону. Ладони Оскара обхватывают мою спину, и их тяжесть успокаивает, он прижимает меня к груди. Его мощные сильные руки обнимают меня, я ощущаю их тепло и твердость и чувствую себя в безопасности.

А потом в сознании, как вспышка молнии, возникает лицо Оливии. Ее широко раскрытые, полные ужаса глаза в жутком серебристо-голубом свете той ночи. Ее палец прижат к губам, предупреждая: молчи. Ужас зарождается в подушечках пальцев ног и распространяется по телу, как огонь, пожирающий всё на пути.

– Кейт, да ты вся дрожишь. – Оскар пытается отстраниться, чтобы заглянуть мне в лицо, но я только крепче прижимаюсь к нему. Цитрусы и древесина. Безопасность и сильные руки. Тепло и твердость. Этого мало. Я всё еще вижу ее лицо. И человека в маске с длинным носом и нахмуренными бровями. И нож в его руке, приставленный к горлу сестры.

Одиночество грозит снова захлестнуть, накатывая огромной волной. Я убегаю от него. Я страстно целую Оскара, запускаю руки ему под футболку и провожу вверх-вниз по спине, царапая ногтями кожу. Оскар чувственно стонет, уткнувшись губами в мой рот.

– Я хочу тебя, – говорю я ему. Потому что секс – это то место, куда не дотянутся мрачные проблески той ночи, когда пропала Оливия. Оскар поднимает меня словно пушинку.

Я обвиваю ногами его талию и целую, пока он несет меня наверх в постель.

Потом Оскар погружается в глубокий, удовлетворенный сон. Я лежу без сна, положив голову ему на грудь и слушая ровный стук его сердца. Когда мы познакомились, мне было двадцать один, я только что окончила университет. Пока большинство подруг подавали заявления в аспирантуру, я втайне планировала путешествие с рюкзаком по Европе. Я накопила достаточно, чтобы путешествовать по крайней мере четыре месяца, но боялась, что родители будут против, поэтому скрывала это от них. А потом познакомилась с Оскаром на сырно-винной вечеринке в местном фермерском магазине. Хотя это не в моем вкусе: в студенчестве я предпочитала коктейли с «Малибу»^[8], кока-колой или дешевой водкой. Но мне хотелось почувствовать себя изысканной и взрослой, и я пошла. К тому же мне прислали по электронной почте бесплатные пригласительные: я выиграла их в конкурсе, в котором на самом деле даже не участвовала. Оскар помогал родителям вести хозяйство. Теперь он говорит, что наша встреча – это судьба.

Он сразу обратил на меня внимание. Мы ели хороший сыр и запивали хорошим «мерло». Мне понравилось, что он не стал смотреть на меня свысока, когда я призналась, что ничего не смыслю в вине, хотя, с точки зрения людей, которые его производят, это равносильно признанию в собственной неграмотности. Оскар был красив: копна пшеничных волос, темные глаза и еще более темные ресницы, подтянутое худощавое тело. Он был харизматичным и интересным, но при этом каким-то нервным. Он так нервничал, что пролил на меня напиток, рассыпался в извинениях и настоял, чтобы я дала свой номер: он оплатит химчистку. Я согласилась, хотя в жизни ничего не отдавала в химчистку. На следующий день Оскар пригласил меня на свидание. Мы встретились в баре. Он оказался игривым, образованным, много путешествовал. Мы говорили о его приключениях. О лете в Египте и в Перу, о годичной стажировке в Берлине. Я рассказала о тайных планах на осень. Он был рад за меня. Предложил помочь спланировать поездку. Я не хотела влюбляться. Но то лето оказалось чередой пикников, экзотических баров и отличного секса. Купаний на природе и ужинов при свечах. Приятных вечерних прогулок и барбекю. С Оскаром было легко разговаривать. Казалось, я знаю его всю жизнь. Он почти ничего не слышал о знаменитом исчезновении в Блоссом-Хилл-хаузе. Оскар ровесник Оливии, но его семья переехала в Стоунмилл только через несколько месяцев после ее похищения. Я рассказала о сестре, и он всегда поддерживал меня. Проявлял интерес, но не назойливость. Задавал вопросы, но не настаивал на ответах. А когда я отвечала, слушал внимательно и запоминал до мельчайших подробностей. И однажды меня ужаснула мысль, что я могу потерять его.

Я беспокоилась, что, если уеду путешествовать, наши отношения закончатся. К тому же я все еще слишком трусила, чтобы рассказать о поездке родителям. И потому выбрала самый простой вариант: осталась. И вот пять лет спустя мы с Оскаром помолвлены. Каждый год мы приходим на сырно-винную вечеринку в фермерский магазин его родителей, где и познакомились. Где судьба свела нас вместе.

Смотрю на обручальное кольцо на прикроватной тумбочке. Я всегда хотела выйти замуж. В детстве мы с Оливией играли в свадьбу. Мы брали белые махровые банные полотенца в качестве фаты, вытаскивали из шкафа мамины белые туфли на шпильках, собирали на лугу цветы для красивого букета.

Я люблю Оскара. Хочу быть его женой. Наши семьи тоже этого хотят. Оливии больше нет, и моя свадьба – единственная, которая будет у их детей. Мама похожа на гончую собаку, в нетерпении ожидающую сигнального выстрела, чтобы рвануть вперед. Ей отчаянно хочется обсудить сервировку стола и цветочные композиции, развлечения и канапе. Пойти вместе на шопинг – мать и дочь. Купить широкополую шляпу. Но кого увидит мама, когда я надену белое платье? Меня или Оливию? Прольет слезу потому, что вне себя от радости, что ее младшая выходит замуж? Или потому, что старшая никогда этого не сделает? И что почувствую я в тот день, когда пойду к алтарю без сестры? Зная, что у нее никогда не будет «долго и счастливо». Что она лишена всего этого. Потому что я не спасла ее, когда она спасла меня.

– Мне так жаль, – шепчу я в темноту.

* * *

Рано утром меня будит телефон. Оскар хмыкает и переворачивается на живот. Я собираюсь сбросить звонок и спать дальше, но вижу, что это мама. Наверное, хочет знать, во сколько я сегодня приду. В первые годовщины исчезновения Оливии собирался весь город. Пресса и телевизионщики приезжали осветить это событие. Крупные планы красных глаз и изможденного лица матери. Стиснутые челюсти и нахмуренный лоб отца. Кадры с мерцающими свечами и букетами цветов. Я ненавидела журналистов: они допускали, что в похищении замешаны мои родители. Ненавидела незнакомцев со слезящимися глазами, которые не знали мою сестру, но хотели вонзить свои зубы в наш траур. Тем не менее мы прошли через это ради Оливии. Чем шире транслировалась ее история, тем больше шансов, что ее найдут. Конечно, этого не случилось. Я была рада, когда эти ежегодные службы прекратились, сменившись встречами для более узкого круга в родительском доме.

Телефон перестает вибрировать в руке, и я чувствую облегчение. Я перезвоню сама. После кофе. Телефон звонит снова. Только это не мама. Это отец. Он никогда не звонит. Никогда. Пульс учащается от волнения, я сажусь в кровати и отвечаю.

– Кейтлин, – властно произносит он. – Тебе нужно приехать.

Я откидываюсь на спинку кровати. Ну, разумеется: раз я немедленно не ответила на мамин звонок, она попросила папу.

– Я перезвоню. Во сколько все собираются?

– Нет. Ты должна приехать сейчас. Немедленно. – Его голос дрожит и срывается, и у меня по шее стекают капельки холодного пота.

– Папа… – медленно произношу я, пытаясь успокоить мечущиеся мысли. – Что случилось?

Оскар ворочается рядом.

– Приезжай.

– Папа, – я говорю это так резко, что Оскар приподнимается на локтях и одними губами спрашивает:

– Ты в порядке?

В трубке тишина. Я представляю папу на кухне, вижу его через французские двери, чувствую его недовольство мной, и от этого словно начинаю покрываться волдырями. Но неважно. Я должна знать.

– Она вернулась, – отвечает он.

Мое дыхание учащается.

– Вернулась? Кто вернулся?