– Вы оба? – Подруга явно не верит.

– Да, – снова вру я.

– Отлично! Как интересно. И что за место?

– Пристон Милл, – на ходу выдумываю я.

Она медленно кивает. Я вижу, как в мозгу подруги крутятся шестеренки: она пытается понять, говорю ли я правду. Но укол вины из-за вранья тут же исчезает, когда Флоренс продолжает:

– А какие планы на медовый месяц?

Я прикрываю глаза от дурного предчувствия и накатившей усталости.

– Никаких.

– Что? – с наигранным удивлением интересуется подруга.

– Ты уже знаешь. Мне довольно поездки в Йорк.

– Разве ты не хотела бы поехать в Нью-Йорк? – с энтузиазмом расспрашивает она, подавшись вперед. – Или на Мальдивы? Или в Грецию? Или в Италию?

Думаю, да.

– Нет, – вру я.

Она протестующе закатывает глаза:

– Не похоже, что ты сильно ограничена в деньгах.

– Флоренс, пожалуйста. – Я знаю, ей не все равно. Знаю, что она просто хочет для меня самого лучшего. Но у меня нет сил продолжать этот разговор. Не сейчас.

– Это же бессмысленно, – продолжает подруга, не обращая внимания на мою мольбу. – Клара так волнуется, когда ты путешествуешь, уезжаешь слишком далеко, но ее дочь похитили прямо из дома. Из собственной спальни. Так какая разница, в Мексику вы поедете или в Тимбукту?

Мы уже говорили об этом, и, хотя я знаю доводы наизусть, приходится сделать усилие и повторить:

– Тревога очень редко бывает рациональной.

– Из-за матери ты не поступила туда, куда хотела. А теперь просто ради ее спокойствия проведешь медовый месяц в унылой старой Англии.

– Мама не просила меня не ездить за границу в медовый месяц.

– А ей и не нужно. Достаточно просто прикусить нижнюю губу, чтобы ты сдалась.

В целом Флоренс понимает меня лучше других. Она знала Оливию. Любила. И думает, что я у нее как на ладони: что желание нравиться людям – в основном матери – перевешивает мои надежды и амбиции. Но есть то, чего она не замечает. То, что я загоняю на самое дно. Правда настолько уродлива, что иногда мне трудно смотреться в зеркало или оставаться наедине с собой. Это моя вина, что Оливия пропала.

Если бы я начала действовать раньше, если бы не застыла в дверях как вкопанная, если бы побежала вниз и позвонила в полицию или родителям вместо того, чтобы прятаться, пока они не вернулись, Оливию бы нашли. А человека в венецианской маске поймали. Вот почему я подчиняюсь воле матери. Родители лишились дочери из-за меня. Это из-за меня ее так и не нашли.

– Кейт, ты в порядке?

Я пытаюсь отогнать мрачные мысли, но они клубятся как черный дым:

– В порядке. – И сама не верю в то, что говорю. – Но ты нарушила наше единственное правило. Ты говорила о ней.

– Не напрямую. Не совсем, – Флоренс опускает глаза, помешивая коктейль металлической трубочкой так, что лед звенит. – Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Ты заслуживаешь счастья, Кейт. – Она встречается со мной взглядом. – Ты же веришь мне, да?

И хотя я не верю, я киваю. Меня так и подмывает признаться, что именно я чувствую на самом деле. Но она начнет утешать меня. Уверять, что это не моя вина. Мне не нужна ложь во спасение. Я знаю правду. Она живет во мне – острая и режущая, как бритва.

3
Зима
Элинор Ледбери

Элинор просыпается и обнаруживает, что он ушел. Перекатывается на его сторону кровати и вдыхает знакомый запах. Ее сердце уже колотится. Она ненавидит, когда он уходит. Особенно без предупреждения. В груди словно жужжит улей разъяренных пчел, вызывая тошноту. В свои семнадцать Элинор знает, что должна уметь справляться с одиночеством. Тем более она остается всего на несколько часов. Хит говорил с ней об этом, но у нее не получается. Пчелы не перестают жалить. Хочется выцарапать их из груди. Вместо этого она кричит, уткнувшись в подушку. Никто не услышит ее страданий. Ледбери-холл расположен весьма и весьма уединенно. Двадцать минут ходьбы до ближайшего дома и полчаса езды до ближайшего города.

Она глубоко дышит, внушая себе: Хит вернется, – и голышом садится на кровати. Без его горячего тела по коже бегут мурашки. Элинор кутается в пуховое одеяло и угрюмо смотрит на тяжелые шторы в дальнем конце комнаты. Чтобы собраться с силами, встать с кровати и раздвинуть их, требуется минут десять. Слабый водянисто-голубоватый свет зимнего солнца просачивается в окно, лениво скользя по деревянному полу. Из спальни открывается вид на сад с большим прудом. Хотя это скорее озеро, а не пруд. В центре него – островок с каменной статуей двух влюбленных, сплетенных в объятиях. Мужчина прокладывает дорожку из поцелуев вверх по шее девушки, его руки скользят по ее обнаженному животу, устремляясь к груди.

Хит плавает в пруду каждое лето и всё пытается уговорить Элинор присоединиться. Она не соглашается. Она даже не уверена, что умеет плавать. Когда она была маленькой, дядя Роберт пытался научить ее. Но, едва зайдя в воду, Элинор представила, что тонет, как ее родители. Она чувствовала, как мутная вода затекает в горло, заполняет легкие, пока она не перестанет дышать. Сердце так неистово колотилось, что она была уверена: ребра треснут и расколются. Иногда ей снится родительская яхта, покачивающаяся среди океана, в центре огромного пустого пространства. Вот и Элинор чувствует себя такой дрейфующей яхтой, когда в Ледбери-холле нет Хита.

Она принимает душ и одевается, но к полудню он всё еще не вернулся. Завтра приедет дядя Роберт – девушка боится его визитов на выходные и его способности превращать огромное поместье в георгианском стиле в спичечный коробок. Она волнуется, потирая кожу вокруг ногтей. Только в трех из семи спален есть свежее белье. Предполагалось, что Хит сменит его – без него придется делать это самой. Дядя Роберт давным-давно уволил домработниц, но по-прежнему требует безукоризненной чистоты. Элинор и Хит начали уборку вчера вечером, но им надоело, и они решили отвлечься на пару прихваченных из погреба бутылок вина. Элинор задумывается, не для того ли Хит и уехал, чтобы купить бутылки взамен выпитых. Дядя Роберт пересчитывает бурбон, который хранится в бывшем кабинете ее отца, а иногда спускается и в погреб.

Когда кровати застелены, а в библиотеке вытерта пыль, Элинор позволяет себе присесть и скоротать время за чтением. Хотя она уже читала «Маленьких женщин»^[7], ее снова тянет к этой книге. Втайне она тоскует по сестре и верит, что она была у нее в прошлой жизни. Писательница, как Джо, или художница, как Эми. Но вскоре Элинор откладывает книгу, выходит в холл и смотрит на напольные часы. Уже четыре часа, а она по-прежнему одна. Ее охватывает паника. Она представляет, как машину Хита заносит по обледенелой дороге на встречную полосу. Она до мельчайших подробностей видит обломки. Хит внутри машины, в ловушке. Раздробленные ребра расщеплены как спички, кровь хлещет из висков, невидящие глаза широко раскрыты. Она трясет головой, пытаясь избавиться от наваждения. Она знает, что это глупость… А если нет? Сердце колотится, дыхание сбивается. Не в силах отогнать видение изуродованного тела Хита, Элинор меряет шагами гостиную. Хит как-то сказал ей, что они из тех людей, которые всегда будут принадлежать только друг другу. Если он не вернется, ее одиночеству не будет конца. Он опаздывает. Почему он опаздывает?

Страх перерастает в ярость. Он уже должен вернуться. Он мог хотя бы сказать, куда едет или как долго его не будет. Она обуздывает свой гнев, впивается в него ногтями, чтобы он не вырвался наружу. Лучше злиться, чем быть брошенной. Девушка снова и снова подходит к окну, надеясь увидеть фары автомобиля на подъездной дорожке. И каждый раз – разочарование. Элинор достает из погреба еще одну бутылку вина, решив, что выпивка успокоит нервы. Она садится на его кровать и делает медленные целебные глотки, пока комната не расплывается. Пока ее не затягивает в темноту.

Когда она просыпается, уже поздний вечер. Никогда за свои семнадцать лет она так надолго не оставалась одна. Без Хита ее словно режут на части, кусочек за кусочком.

Когда-то ее мир состоял из четырех человек, а потом в одно мгновение уменьшился вдвое. И может уменьшиться еще, если с Хитом что-то случилось. Где бы она была без Хита? Кем была? Наверное, страх потерять Хита навсегда – просто бессмыслица. Но для нее это такая же реальность, как холодный пол под горячей щекой. Она снова ищет внутри себя тот гнев. Но, подобно приливу, который возвращается к берегу, то же самое происходит и с ее страхом. Это мощное цунами захлестывает, заполняет уши, глаза, легкие, пока она не перестает слышать, видеть, дышать.

Чьи-то руки обхватывают ее запястья, и Элинор ставят на ноги.

– Я здесь. – Глубокий голос Хита заставляет прилив отступить. – Ты что, пила?

Она кивает. Жужжащие жалящие осы, которые гнездились утром в груди, переместились в голову. Она сразу чувствует себя глупо. Она смешна. И все-таки ей полегчало. Напряжение, скрученное в спираль, отпускает, и в руках Хита она становится мягкой как свечной воск.

Хит набирает ей ванну. Она раздевается и залезает в нее. Он сидит на краю ванны, пока она отмокает. Они молчат. Но это хорошая тишина. Элинор в ней уютно.

– Где ты был целый день? – шепчет Элинор, глядя на воду, которая покрывается рябью под ее дыханием.

– Ездил в город за продуктами. Дороги обледенели, поэтому ждал, пока они немного оттают, и вернулся.

Она не верит. Она знает: он лжет. Чувствует цветочный аромат духов другой женщины.

– Я весь день была одна, Хит.

После паузы Хит отвечает:

– Я не могу повсюду возить тебя с собой, Элли.

– Понимаю, – говорит она, хотя на самом деле не понимает. Она не покидает Ледбери-холл без него. Ему это не понравится. Они всегда вместе, пока Хит не решает иначе. Элинор хочет возразить, как это несправедливо, но она рада, что он дома, и не хочет всё портить.

– Тебе нужно научиться иногда оставаться одной. Принимать решения самой.

От его покровительственного тона негодование густым туманом застилает глаза. Элинор потирает лоб, чтобы туман рассеялся. Она не хочет, чтобы Хит снова уехал.

– Роберт будет сегодня вечером, – натянуто произносит Хит. – Он звонил рано утром.

У нее сводит всё внутри.

– Но ведь сегодня четверг.

Хит только пожимает плечами.

Она вылезает из ванны и заворачивается в толстое белое полотенце. Она надеялась, что у нее впереди еще одна ночь наедине с Хитом. Что будет шанс спросить, чьи это духи, прежде чем дядя Роберт снова вторгнется в Ледбери-холл.

Она расчесывает волосы, чувствуя на себе взгляд Хита. Она оглядывается через плечо. Он стоит у нее за спиной. Элинор снова поворачивается к отражению. Он подходит ближе, берет щетку из ее рук и принимается расчесывать ей волосы. В зеркале их взгляды встречаются. Когда ее волосы превращаются в гладкий золотистый водопад, Хит кладет щетку и запускает в них пальцы. Как приятно. Она откидывает голову назад, прижимаясь к нему. Все ее тело покалывает от вина в крови, от ощущения его пальцев в ее волосах, прикосновений его горячего тела к ее обнаженной спине.

Она дрожит.

Внизу звякают ключи в замке входной двери: а вот и дядя Роберт.

Руки Хита задерживаются в ее волосах и скользят к плечам. Он целует ее в затылок, совсем как те влюбленные в саду.

– Не ходи вниз без меня, – инструктирует Хит, прежде чем выскользнуть из ванной. Ее кожа все еще поет от его прикосновений, пока его шаги затихают в коридоре.

Она поспешно одевается. Дядя Роберт зовет их. Она задерживается на верхней площадке лестницы, бросив взгляд на закрытую дверь спальни Хита.

– Элинор! – кричит дядя Роберт уже сердито.

Она больше не может ждать Хита и сбегает вниз, в холл, чтобы поприветствовать дядю. Он не любит, когда его заставляют ждать. Но раздражение на его лице быстро сменяется другим выражением. Какой-то печальной тоской.