– Поднимайтесь! – услышал он свой голос. – Поднимайтесь, черт возьми! – Затем добавил жалобным голосом: – Встаньте с пола и скажите что-нибудь!

Эйвори Хьюм вставать не собирался. Он лежал на левом боку между окном и столом (откинутая правая рука почти касалась ножки, как будто он пытался ее схватить). Ансвелл перевернул его на спину. Нечто повернулось вместе с телом, и Ансвелл резко дернулся назад. В этот момент он заметил кровь. Длинная узкая стрела торчала из груди Хьюма, погруженная в сердце на восемь дюймов. На ее конце трепетали лохматые пыльные перья.

Мужчина был мертв, но еще не успел остыть. На суровом лице застыли удивление и злоба; высокий воротник и галстук смяты, руки покрыты пылью, на правой ладони – свежая царапина.

Пытаясь встать на ноги и одновременно отпрыгнуть подальше от тела, Ансвелл повалился на спину. В этот момент он почувствовал в заднем кармане брюк под пальто некий предмет (что это было, он выяснил потом). Ситуация была невероятная: Хьюм лежал на ковре посреди своего кабинета, в перепачканном кровью пиджаке, насаженный на вертел, как цыпленок. Настольная лампа деловито освещала бумаги на столе, светло-коричневый ковер и раскрытый рот мертвеца.

Молодой человек в панической растерянности оглядел комнату. Позади него располагалась дверь. Слева – два забранных железными ставнями окна. Справа у стены стоял буфет. На стене прямо перед ним висели стрелы – теперь только две. Та, что составляла основание треугольника, с датой «1934», торчала из мистера Эйвори Хьюма. Ее древко было окрашено в пыльный желто-коричневый цвет, оперение состояло из трех перьев. Половина центрального синего пера была оторвана.

С того момента, как Ансвелл вошел в этот дом, он почувствовал: что-то здесь неладно. Его беседа с Хьюмом представлялась ему фантастичной. Седой дворецкий, большие часы, отмеряющие время в холле, женщина на лестнице – все это казалось отдельными частями ловушки, иллюзии. Кто-то пришел сюда, пока он лежал без сознания, и убил Хьюма. В таком случае где убийца находился теперь? Было очевидно, что в комнате его нет: здесь совершенно негде спрятаться, нет даже шкафа.

Пятясь назад от тела, Ансвелл услышал громкий и настойчивый звук – то было тиканье его часов, которые он по-прежнему сжимал в руке. Он вернул их обратно в карман и направился к двери; безуспешно повернув дверную ручку несколько раз, Ансвелл осознал, что дверь заперта изнутри на засов.

Но кто-то же выбрался отсюда! Он медленно приблизился к окнам. Железные ставни на каждом окне были закрыты на плоские стальные щеколды, плотно задвинутые в пазы.

Ансвелл стал поспешно обходить комнату. Других выходов не было. Единственным предметом, который он не заметил прежде, был электрический обогреватель, стоящий за решеткой беломраморного камина. Через каминную трубу невозможно ни попасть в комнату, ни выйти из нее: дымоход казался не толще дюйма и был покрыт толстым слоем непотревоженной сажи. Ансвелл вдруг почувствовал, как ему жарко в пальто (будто на него дохнуло огнем из камина). Неужели Хьюм покончил с собой, сойдя с ума и решив исполнить причудливый танец смерти, чтобы повесить убийство на другого (расхожий сюжет в книжках, которые любил читать Ансвелл)? Чепуха! Тогда единственным подозреваемым был…

Разумеется, никто не поверит в то, что он это сделал? Зачем ему убивать Хьюма? К тому же он мог легко объясниться: ему подмешали что-то в напиток. Ансвелл не заметил, как это сделал Хьюм, однако виски наверняка был кем-то отравлен. Он мог это доказать. Пришла абсолютно ясная мысль: свой виски он не допил. Когда первая волна накрыла его, Ансвелл машинально поставил стакан на пол возле своего кресла.

Он поспешил взглянуть на то место, но стакан исчез, и Ансвелл нигде не смог его найти. Стакан, из которого пил Хьюм, тоже пропал.

С легким, несколько неопределенным чувством страха Ансвелл внимательно осмотрел буфет, обнаружив хрустальный графин с виски, сифон с содовой и четыре высоких стакана. Графин был наполнен до самой крышки; ни капли содовой не покидало, казалось, сифона; четыре стакана были чисты, прозрачны и, очевидно, никем не использовались.

Позже он припомнил, что в тот момент произнес вслух какие-то слова, не понимая их смысла, просто чтобы заглушить свои мысли, как будто разговаривая, он перестал бы размышлять. Однако размышлять было необходимо. Время не стояло на месте: он все еще слышал тиканье часов. Если дверь и оба окна закрыты изнутри, значит он единственный человек, который мог убить Хьюма. Казалось, его любимые романы превратились в ночной кошмар. Полиция реального мира ни за что не поверит в его невиновность – его повесят. Легко рассуждать о хитрых приспособлениях, с помощью которых запирают дверь изнутри, оставаясь при этом снаружи; он понимал, что на самом деле это невозможно.

Однако Ансвелл снова отправился взглянуть на дверь. Она была сделана из добротного тяжелого дуба и плотно сидела в дверном проеме, так низко, что при открытии царапала пол. Даже замочная скважина отсутствовала: раньше комнату закрывали на американский замок, который, однако, был теперь сломан и застыл в позиции «открыто». Дверь же была заперта на длинный тяжелый засов, настолько тугой (использовали его довольно редко), что Ансвеллу потребовалось потом приложить серьезное усилие, чтобы сдвинуть его с места.

После исследования засова Ансвелл принялся изучать свою правую руку. Он несколько раз сжимал и разжимал кулак, затем подошел к лампе, чтобы лучше видеть. Пальцы и ладонь были покрыты серой пылью, которая, когда он сжимал кулак, становилась шершавой, как песок. Откуда она взялась? Ансвелл точно знал, что не трогал ничего пыльного с тех пор, как зашел в комнату. Тут он вспомнил о предмете в заднем кармане брюк, однако не стал его доставать в полуосознанном страхе перед тем, что мог обнаружить. Затем он снова посмотрел на мертвеца, лежащего в гипнотическом свете настольной лампы.

Стрела, много лет висевшая над камином, вся покрылась серой пылью, за исключением узкой линии на той стороне, которая, очевидно, была прижата к стене. В одном месте, однако, пыль была стерта – примерно на середине древка. Склонившись над телом, Ансвелл заметил на стреле четкий отпечаток пальца. Невольно он перевел взгляд на свою ладонь, держа ее перед собой, будто после сильного ожога.

И в этот самый момент, рассказывал он, в его сознании забрезжила догадка, чтó именно мог означать тот телефонный звонок, а также бледность на лице Мэри, некоторые разговоры в Суссексе и торопливое письмо, написанное накануне вечером. То было лишь промелькнувшее облако или призрак, прозвучавшее имя, которое он пропустил мимо ушей. Он чувствовал себя абсолютно потерянным, находясь в кабинете Эйвори Хьюма, стоя над телом Эйвори Хьюма, ибо в этот момент возникли иные, более важные обстоятельства, требующие его неотступного внимания.

Нет, то был не шум крови в его голове.

Кто-то настойчиво стучал в дверь.

ВЕРХОВНЫЙ УГОЛОВНЫЙ СУД

4 марта 1936

КОРОЛЬ

против

ДЖЕЙМСА КЕПЛОНА АНСВЕЛЛА

Обвинение: преднамеренное убийство Эйвори Хьюма.

Судья: его честь Рэнкин.

Прокуроры: сэр Уолтер Шторм, К. Ю.^[1] (генеральный прокурор), мистер Хантли Лоутон, мистер Джон Спрэгг.

Адвокат: сэр Генри Мерривейл, К. Ю.

Две стрелы остались висеть вплотную к стене над камином.

Боковая дверь, ведущая из коридора на бетонированную дорожку между домами, найдена закрытой, но не запертой на ключ. Скорее всего, это не имеет отношения к делу; задняя дверь тоже была не заперта.

Дверцы буфета в кабинете заперты, ключ от них найден в кармане покойного; однако буфет пуст. (?)

Глава первая
«Достичь истинного примирения…»

– Всем лицам, имеющим что-либо сообщить Верховному уголовному суду его величества, следует приблизиться и принять участие.

– Боже, храни короля и Верховный суд его величества.

В зале заседаний номер один судья в красном^[2] занимал свое место. В своей яркой мантии с черными полосами судья Рэнкин, человек невысокий и упитанный, выглядел еще ниже и дороднее. Однако двигался он с удивительным проворством. Под белоснежным париком, сидевшим на его голове не хуже настоящих волос, светилось здоровым румянцем округлое лицо. В небольших узких глазках, которые легко было представить сонными, сквозило настороженное внимание, что делало его похожим на директора школы.

Мы с Эвелин занимали привилегированные места позади юристов; помещение отсюда больше напоминало школьный класс, чем судебный зал заседаний. Даже столы были расставлены наподобие школьных парт. Выкрашенный в белый цвет высокий купол завершался стеклянной крышей, затуманенной влажным мартовским утром. Стены были обиты дубовыми панелями. Скрытые под карнизами электрические лампы отбрасывали на купол желтые отсветы, высветляя дубовую отделку стен и придавая прочим деревянным предметам в зале желтоватый оттенок. Возможно, сравнение со школьным классом приходило на ум благодаря царившей в помещении казенной чистоте, а может быть, виной тому было отсутствие спешки и суеты, как в движениях маятника старинных часов.

С наших мест лица барристеров^[3] были не видны: лишь мантии и парики, несколько ярусов белых париков с кудряшками на кончиках. Будто школьники на уроке, они наклонялись друг к другу и о чем-то шептались. Слева от нас на возвышении располагалось место для подсудимого, в настоящий момент пустое. Прямо напротив, за длинным столом солиситоров^[4], в глубине зала, стояли скамьи присяжных, рядом с ними – кабинка для свидетелей. Справа – массивные высокие кресла судей; над центральным креслом вертикально висел Меч Государства^[5].

Его честь судья Рэнкин поклонился публике на галерке, судебным чиновникам и присяжным заседателям (то были поясные поклоны, наподобие восточного приветствия). Два секретаря, сидящих за столом под судейским возвышением, одновременно развернулись лицом к судье и поклонились ему в ответ. Эти очень высокие мужчины в париках и мантиях настолько четко и слаженно отреагировали на движение судьи, что на какой-то миг события приобрели характер сценки из представления Панча и Джуди^[6]. Затем все сели на свои места, и зал огласился покашливаниями. Судья Рэнкин занял место слева от Меча Государства (центральное кресло предназначалось для лорд-мэра или одного из олдерменов^[7]). Нацепив очки в роговой оправе, он взял перо и разгладил широкие страницы большой тетради. Свет мартовского дня, проникавший сквозь стеклянную крышу, на несколько секунд сделался ярче, но вскоре опять потускнел. В зал привели обвиняемого.

Невозможно долго смотреть на обвиняемого в зале суда. Я, во всяком случае, не могу: начинаю чувствовать себя невольным свидетелем чужого несчастья. В тот раз мы с Эвелин увидели Ансвелла впервые. Он показался нам вполне приличным молодым человеком, который мало чем отличался от присутствующих в зале. Обвиняемый был прилично одет и тщательно выбрит, однако что-то в его облике давало понять, что его мало волнует происходящее. Он застыл на своем месте чуть ли не по стойке смирно. Позади нас расположились несколько любителей скандалов, чьи имена нередко упоминались в светских хрониках. В нашу сторону Ансвелл не смотрел. Когда был зачитан обвинительный акт, он ответил «невиновен» голосом неожиданно вызывающим. Далее последовали казенные формулы; судья, казалось, управлял ходом событий с помощью специальных жестов.

Присяжные заседатели начали произносить свою присягу:

– Клянусь Всемогущим Господом, что буду добросовестно стараться достичь истинного примирения между нашим королем и обвиняемым, за которого отвечаю, и вынесу справедливый вердикт в соответствии с доказательствами.