– Хватит, ты прекрасно знаешь, где вы меня заживо похоронили и где я сам похоронил себя, знаешь, какая там протекает река. Перестань валять дурака и переходи к делу, не то мы тут скоро совсем закоченеем.

– Отставка плохо на тебе сказывается, как, впрочем, и на всех. Раньше ты был выносливее. Все вы слишком быстро привыкаете к спокойной жизни – без риска и потрясений. Любое неудобство выбивает вас из колеи.

По его реакции (и презрительному “все вы”) я понял, насколько уязвили его слова “перестань валять дурака”. Он должен был непременно поквитаться со мной и восстановить отношения “начальник – подчиненный”, хотя с ними и было покончено два года назад.

– Знаешь, Невинсон, я не стану тебя обманывать, как и просить о чем‐то невозможном или действительно сложном. Секретные службы теперь не те, что раньше. Надеюсь, однажды они станут прежними – как только кто‐нибудь всерьез нападет на нас. Но сейчас и вправду нет сложных дел. Падение Берлинской стены не только лишило нашу работу привлекательности. Мы еще и расслабились, перестали видеть вокруг постоянную угрозу, незатихающие войны и грозных врагов. Не скажу, чтобы мы остались в вакууме, потому что в такой профессии вакуума не бывает, то есть его не бывает для тех, кто остался в активе. – Он снова метнул в меня едва заметную стрелу. – Нельзя забывать, само собой, про Ольстер, этот нескончаемый и осточертевший всем кошмар; но и там дела идут лучше, идут, надеюсь, по правильному пути: Мейджор под шумок сделал довольно много. – Джон Мейджор правил Великобританией с 1990 года, и как раз тогда шли последние месяцы его пребывания на посту премьер-министра. – Следующим станет Блэр, почти наверняка станет, и возможно, он в течение двух-трех лет сумеет положить этой истории что‐то похожее на конец, потому что все мы истощили свои силы и устали, и они тоже, хотя долго считали свои силы неистощимыми. Но остаются и другие проблемы, всегда есть проблемы, и всегда есть те, кто нас не любит. Остаются дружественные нам страны вроде Испании, а у вас до окончания войны с ЭТА еще далеко. – Теперь он вдруг заговорил со мной как с испанцем. – И действовать надо очень аккуратно. – Он замолчал, словно решил закурить третью сигарету. Потом глянул на мои руки: – А ты что, неужто бросил курить?

– Да нет, не бросил. – Я достал портсигар. – Просто лень было снимать перчатки.

– А в перчатках ты курить не умеешь? Чего уж легче! Посмотри на девушку.

Я краем глаза глянул на нее: она действительно курила, сняв только одну перчатку. А вот Тупра курил в перчатках.

– Умею конечно. – Я не очень ловко достал сигарету и осторожно поднес к ней зажигалку. К счастью, ветра не было. Было просто холодно.

– Что ты куришь, не могу разобрать марку?

– Немецкие, очень слабые. Как‐то уже успел привыкнуть к таким.

– Немецкие? – повторил он возмущенно, как человек, услышавший что‐то оскорбительное.

И я не понял, было это предубеждением против немецкого табака или против всей немецкой нации. Он ведь чаще, чем я, бывал в Восточной Германии в прежние суровые времена.

– Ладно тебе, там уже нет ни Запада, ни Востока, и как ты сам только что сказал, вы остались без врагов.

– Ну, это еще надо посмотреть, надо подождать, как поведут себя эти роботы, ведь люди больше всего тоскуют по тоталитарности, – произнес он скептически, после чего решительно вернулся к прежней теме: – Наказание – дело второстепенное, хотя пренебрегать им все‐таки не стоит. И не только чтобы поквитаться или восстановить справедливость, называй это как хочешь. Но и для того, чтобы внушить страх другим и вовремя остановить других – ведь многие готовы продолжать их дело, устраивать жестокие теракты, распространять самые вредоносные идеи. – Он снял одну перчатку и провел пальцами по губам, словно ему понадобилось стереть с них влагу. Губы у него были такие пухлые, что вечно казались чуть мокрыми. Не надевая перчатки, он закурил очередную сигарету. – Подлость, она очень даже прилипчива и легко передается от человека к человеку. Подлость родителей непременно передается детям, в крайнем случае внукам. Отвратительно, когда во время войны уничтожают целые семьи, но посмотри на Югославию, и мотивы станут понятны, с историко-параноидальной точки зрения: во время войны лучше вовсе не знать истории, поскольку тому, кто ее знает, известно, как наверняка поведут себя эти беззащитные детишки, когда вырастут. – Надо сказать, что югославские войны тех лет доводили меня до безумия, я почти не мог смотреть телевизор и читать газеты. И сейчас надеялся, что Тупра не попросит меня ни о чем, связанном с ними. – Кроме того, мы‐то с тобой хорошо знаем: ничто не уходит с концами и навсегда, и даже то, что кажется ушедшим, рано или поздно возвращается, пусть через тридцать или пятьдесят лет. Но в любом случае оно возвращается, накопив злобы и набрав весу на искусственных кормах, потому что злобу лучше всего подпитывает воображение. А также воспоминания о том, как пострадали предки – обычно далекие и неведомые. Этих своих предков начинают считать невинными жертвами, хотя почти все они были еще и палачами, но воображение этого не учитывает, отбрасывает неприятную часть истории и носится с той, какая его больше устраивает. Иными словами, надо всегда помнить: любое зло возвращается, и если не мы, то кто, скажи, кто будет об этом думать? Люди хотят верить, что, как только тот или иной конфликт улажен или в нем одержана победа, проблема канула в лету и можно успокоиться. Из этих самых людей и формируются армии. А вот мы твердо знаем: то, что было, продолжает быть и только ждет своего часа, впав в тупое оцепенение. Сражаться надоедает всем, и все рады почувствовать облегчение; любой солдат боится погибнуть в последний день войны, перед самой капитуляцией или объявлением перемирия, воины спешат разойтись по домам, если уже не видят очевидной опасности. И тем самым дают врагу шанс восстановить силы, как это было с Германией после Первой мировой, и посмотри, что случилось потом, всего двадцать лет спустя. Разгромленная, разрушенная страна восстала как мифическое чудовище.

– Знаешь, есть такая испанская поговорка: “Убегающему врагу – серебряный мост”. – Я перевел ее дословно и объяснил смысл. – Это считается добрым и даже мудрым советом: надо облегчить врагу бегство, после чего можно будет вздохнуть спокойно. Не надо его преследовать, унижать и добивать. То есть ликвидировать.

Теперь Тупра расстегнул пальто полностью, до самого верха. Видно, наш разговор разгорячил его, что с ним бывало редко. Или ему хотелось свободнее чувствовать себя на этой не слишком просторной скамейке. Он повернулся ко мне:

– Это непростительная ошибка, как бы вы ни ценили свои пословицы. А конкретно эта годится только для страны-самоубийцы, вот почему в вашей истории все и всегда шло наперекосяк. Никто вам не даст гарантий, что враг, перейдя на другой берег по серебряному мосту, не разрушит его за собой, прихватив заодно и все ваши деньги. А без моста вы не сможете его настичь, даже если одумаетесь, к тому же враг уже получил от вас самих средства на свое восстановление. На ваши деньги он привлечет наемников и с новыми силами возьмется за прежнее.

– Нет, ты понимаешь пословицу слишком буквально, Берти. – Я неожиданно назвал его так, как звал многие годы. Может, потому, что его ответ показался мне слишком наивным, то есть ответом иностранца.

Тупра был настоящим англичанином, а я нет. А здесь речь шла о метафоре. Но он снисходительно рассмеялся, заставив меня самого почувствовать себя наивным простаком. Очень уж ловко он умел, как я уже говорил, перевернуть все с ног на голову.

– Разумеется, Том. Но и я тоже говорил метафорически. А ты как думал? Что я поверил, будто можно вот так запросто построить серебряный мост? – Он опять глумливо рассмеялся. – Да и откуда взять серебро в ходе сражения? Или время, чтобы построить мост? За кого ты меня принимаешь, мосты не возникают по мановению волшебной палочки. Ладно. Мы рассуждаем совсем иначе, но нам помогают не пословицы, а Шекспир:

Поранили змею.
Она жива и будет нам по‐прежнему угрозой, —

говорит Макбет супруге. И добавляет:

Пусть оба мира, тот и этот, рухнут,
Чем будем мы со страхом есть свой хлеб…^[9]

Имей в виду, он говорит это сразу после того, как убил короля Дункана, и тем не менее понимает, что и этого убийства недостаточно, уверенности в будущем оно не дает:

Змея убита, а змееныш жив
И будет мне со временем опасен,
Когда нальется ядом.

Я никак не мог привыкнуть к тому, что столько агентов спецслужб обоего пола, которые в силу служебных обязанностей должны действовать решительно и часто идти напролом, – это люди весьма образованные, хотя сам я тоже был из таких. Что не мешало им ловко плести интриги, для чего, кстати сказать, тоже полезно знать историю и литературу, знать как следует. Не случайно на тренировочных курсах нам преподавали самые разные предметы. Не случайно нас часто вербовали в лучших университетах (возможно, так было в другие времена, а самые талантливые никогда не попадались на эту удочку, поскольку были нацелены на то, чтобы зарабатывать побольше денег, чего не обещает служба родине, во всяком случае одна только служба родине). И у меня, и у Тупры в прошлом все‐таки был Оксфорд, а значит, мы получали знания не только по избранной специальности, мы учились почти всему понемногу, но в достаточной степени, чтобы при случае продемонстрировать свою эрудицию. А также применить ее на практике, если повезет.

– Да? – сказал я. – Разве просто уничтожить врага недостаточно? Тогда что еще нужно, чтобы почувствовать себя в безопасности?

– А это объясняет леди Макбет в той же сцене, и тебе должно быть стыдно не вспомнить в данных обстоятельствах ее слова, Невинсон. – Теперь он держал себя как учитель, который отчитывает нерадивого ученика. —

Конца нет жертвам, и они не впрок!
Чем больше их, тем более тревог.

– Нет, Тупра, я этого не понимаю. – Мы с ним опять стали Тупрой и Невинсоном. – Наверное, я просто слишком замерз.

– Да и Макбет придерживается того же мнения, вспомни.

Однако и этого я не помнил, но подумал, что вот Берта знает все цитаты отлично, она досконально изучила английских классиков, преподавая этот предмет в университете.

– “Завидней жертвою убийства пасть, / чем покупать убийством жизнь и власть”. И она даже начинает завидовать королю Дункану, которого трусливо убили, заколов кинжалом, когда он спал и был беззащитен:

Теперь Дункан спокойно спит в гробу.
Прошел горячечный припадок жизни.
Пережита измена. Ни кинжал,
Ни яд, ни внутренняя рознь, ни вражье
Нашествие – ничто его теперь
Уж больше не коснется.

Тупра немного помолчал, я тоже – задумавшись и погрузившись в воспоминания. Мне не было нужды отвечать ему, поскольку он высказал вслух мои мысли.

А он продолжил:

– Ты сам это знаешь и знаешь, что это правда. Знаешь, что единственная возможность быть в безопасности – быть мертвым. Вот почему ты столько времени пользовался безопасностью – и никто не искал тебя ни с ядом, ни с кинжалом, да и впоследствии наши враги до тебя не добрались.