– Пришла ко мне дочь моя старшая на рассвете, рассказала, что гость у нас появился, – говорит женщина, взглядом тёмным и непроницаемым на Врана смотря. – Да не просто гость – проситель. Некий Вран из Сухолесья, якобы волками при рождении благословлённый и в доме своём родном места не нашедший. Хочет, сказала, этот Вран из Сухолесья к нам присоединиться, с нами свою жизнь прожить, волком стать и до самой смерти законам волчьим подчиняться. Сразу у меня вопрос возник, Вран из Сухолесья: неужто тебе законы эти известны? Какие законы ты соблюдать собрался – наши или тобой же и придуманные?

Странно всё-таки, что женщина с ним разговаривает, а не мужчина. Всегда при решениях важных, при гостях из деревень соседних и дальних старейшины в общине Врановой дело в свои руки брали, а женщины изредка разве что для красоты в стороне стояли. Может, недостойным Врана пока считают для того, чтобы настоящий глава им занимался, поэтому жена его Врана допрашивает?

Забавно. Никогда бы Вран не подумал, что Бая в дочках у местного старейшины ходит. Больно… свободолюбивая она для этого какая-то, дикая – ночами по лесам бегает, со Вранами всякими знакомится. Много общего у них, оказывается, с Баей – но Вран об этом позже подумает.

– Если свои собственные законы соблюдать, то и не законы это вовсе, хозяйка, – замечает Вран. – Если бы хотел я по своей только правде жить, то с ней бы в чащу лесную один и ушёл – и долго бы там не продержался, потому что мимолётное, опасное удовольствие это – свои правила придумывать, а с другими не считаться. Рассказала мне Бая, по каким правилам вы живёте, – не в подробностях, но суть я уловил, и согрела мою душу суть эта, как ни один костёр на солнцеворот летний не грел. Стоял я, и сердце моё пело, когда рассказы я её скромные слушал – о том, как силу вы свою на дела добрые тратите, как всем, кто нуждается в этом, помогаете, как… как за других переживаете, даже не зная их. Сразу Бая, как только я ей о мечте своей поведал, о родных моих забеспокоилась, о матери с отцом, и многое это о вас говорит. Слышал я с детства рассказы о племени вашем, да не ведал, что не племя это, а сказка настоящая. На всё я был готов, чтобы к вам присоединиться – но если бы знал, как у вас устроено всё, ещё ребёнком бы неокрепшим в лес сбежал, чтобы поскорее вас найти, восемнадцатого года жизни своей ждать бы не стал.

Говорит Вран, и удачно вроде бы слова изо рта льются, складно, красиво – да только, когда заканчивает он, снова ничего мужчина высокий не говорит. И лицо его ничуть не меняется.

– Детей нам неокрепших точно не надо, – хмыкает женщина. – Хотя стоит передо мной сейчас такое же дитя малое, разве что говор как у взрослого. Басота приглядится, а ум пригодится – говорить ты научился, только язык здесь у всех есть, не впечатлишь этим меня. Что ещё умеешь?

Мужчина наконец взгляд Врана замечает – и лишь шире ему улыбается. Врану кажется, что издевается он попросту. Или немой, может?

– Охотиться умею, – говорит Вран первое, что на ум приходит. Охота – это хорошо, волки охоту уважать должны.

Вздрагивают губы женщины едва уловимо, словно усмехается она мимолётно – но ни тени усмешки этой на лице её не остаётся, когда спрашивает она Врана:

– И ты думаешь, что так уж необходим в семье волчьей охотник человеческий?

Да уж. Наверное, не особо.

– Мёд собирать умею, – говорит Вран, хотя совсем уж как-то жалко это звучит – но что ему ещё делать остаётся? – И не только мёд – всё, что захотите, в лесу могу найти, хоть ягоду самую редкую, хоть корень целебный.

– Пчёлки с птичками мёд с ягодами собирают, а не волки, – замечает женщина спокойно. – Что-нибудь ещё?

Вран нервно губы облизывает. Честно говоря, на этом и заканчиваются его подвиги трудовые – ничем он больше в деревне не занимался, ничем другим похвастаться не может.

Хотя, если по сусекам поскрести…

– С деревом работаю ладно, хозяйка, – заявляет Вран, решив играть по-крупному. – Хоть топор мне в руки дай, хоть нож – всё, что нужно, сделаю, да так, что к другим больше не захотите обращаться. Кожу любую выделать могу, что сапоги придумать, что плащ зимний – а ещё…

А ещё, ещё, ещё… Топор Вран в руках только тогда держал, когда силком ему древко впихивали, нож в основном от скуки в стену избы кидал, шкуры звериные пару раз видел, как вымачивают, да чуть от вони всё нутро его не вывернуло. Заканчиваются у Врана даже воображаемые занятия – но продолжать же надо как-то?

– …со скотом я домашним всегда на короткой ноге, любит меня животина, всегда слушается, – находится он, честно женщине в глаза глядя. – Догадываюсь, нет у вас скота, скорее всего – вот и начнём, может? Вы мне курочку с петушком приведите, я вмиг сделаю, чтобы скоро у вас десять курочек с петушками ходили. Вы мне корову найдите – столько молока с простоквашей у вас будет, что ни в одном ручье столько воды не вычерпаете. Вы мне…

– Жар-птицу поймайте, а я с неё перья соберу, – продолжает женщина насмешливо.

– Запросто, хозяйка, – кивает Вран. – Всё, что попросите.

Закатывает глаза парень вечно недовольный, улыбается Бая, всё потолком земляным любуясь. Только вторая девушка никак на слова Врана не реагирует – скучающе она на него всё это время смотрит, равнодушно, словно дождаться не может, когда же всё это наконец закончится.

– Всё, что попрошу? – прищуривается женщина.

– Да, – твёрдо Вран отвечает.

И приближается вдруг к нему женщина стремительно, так, что плащ её в воздухе чёрным крылом вздымается, и вплотную к нему оказывается, и с трудом Вран шаг назад не делает – слишком уж внимательно она ему в глаза своими вперяется, слишком уж нехороший огонёк в них появляется.

– Никогда таких обещаний незнакомцам не давай, Вран из Сухолесья, – чеканит она, пальцем под подбородок ему упираясь и вверх его голову запрокидывая. – Ни имени ты моего не знаешь, ни часа ты со мной не знаком, а уже чуть ли не в службе верной мне клянёшься. Просьбы и помощь – вещи важные, друг от друга неотделимые, да только один дурак другого о глупости несусветной попросит, и вместе они дурь свою до конца жизни расхлёбывать будут, а то и после смерти. Нет у вас таких историй?

– Ну я не думаю, что вы… – бормочет Вран.

И чуть кое-что совсем неуместное не ляпает.

– …дура? – подсказывает ему женщина.

Да, именно это.

– …о глупостях меня просить будете.

– Глупость уже дочь моя старшая совершила, – говорит женщина, туда-сюда, влево-вправо голову Врана за подбородок поворачивая. – Обратился к ней за помощью мальчишка деревенский, наплёл с три короба о судьбе своей нелёгкой, а она и рада хвостом махнуть да беды все его несуществующие от него смести. Нет в тебе души второй, Вран из Сухолесья. Не почувствовала её Мора этой ночью, не зря ты под сводом деревянным родился, а не под небом лесным. Нет в тебе ничего нашего – а значит, и…

– Души второй? – перебивает её Вран, не удержавшись. – Как может во мне вторая душа быть – двоедушником я, по-вашему, родиться должен был?

Говорит это Вран – и насилу по сторонам не оглядывается: двоедушники – они как волки, понапрасну звать не стоит, а то ночью на зов придут. Только в отличие от волков, пощады от них не жди. В ведьмах всяких по две души обычно живёт, в колдунах да просто в людях нечистых – если ведьмы и колдуны с душами своими злыми в единое целое слились, то в людях обычных тёмная сторона по ночам просыпается, когда те в глубокий сон погружаются. И встанет у постели твоей она, разбудит тебя да спросит: что ты хотел-то от меня, милок?

Впрочем, здесь этим душам в очередь становиться придётся – есть уже у Врана одна поклонница.

– Должен, – отвечает женщина спокойно. – Душа человеческая в тебе есть, но на душу волчью – ни намёка.

– А в вас, значит, есть, – негромко говорит Вран.

– Есть, – говорит женщина.

– И в каждом из вас, значит, есть. И были.

– Именно так.

– Но как же тогда… – Вран с силой голову опускает, не обращая внимания на то, что палец женщины больно ему в низ челюсти впивается, словно вот-вот насквозь его проткнёт. Вран в глаза женщине хочет глядеть. – Как же тогда первые из вас лют… волками стали? Как же первым из вас волки силу эту дали? Неужто хотите сказать мне, что души чужие волк в вас подселил? Душа – она же не семя, нельзя её в человека посадить и ждать, пока ростком сквозь землю пробьётся. Она либо есть, либо нет её. Правильно вы сказали – со вторыми душами рождаются. Рождаются. Но разве могло племя целое со второй душой, да ещё и волчьей, уродиться? Удивительное это совпадение.

– Ты кого в незнании истории нашей упрекнуть решил? – щерится парень голубоглазый мгновенно. – Главу рода нашего? Вышвырни его, Лесьяра, вышвырни за границу да пояс Баи отбери, надоело уже бредни его слушать!

– Я никого ни в чём не упрекаю, – говорит Вран. – Я просто уточняю то, что непонятно мне. Мало что о вас в нашей деревне известно, а я разобраться хочу. Разве за такое выгоняют? И не ты мне пояс дал, чтобы забирать его приказывать.

Режет ему уши эта «глава рода нашего» – мысль одна странная на ум приходит, и уже по-другому он на женщину смотрит.

А она смотрит на него – и меняется что-то в лице её. Кажется Врану на миг, что одобрение на нём мелькает неуловимое – но тут же к обычной непроницаемости возвращается.

– Ты задал хороший вопрос, – говорит Лесьяра. – Только слышал ты звон, да не знаешь, где он. Не такая уж редкость душа вторая, как ты думаешь. Если в твою деревню Мору пустить да проверить всех её попросить, много нового ты для себя откроешь. Ничего плохого в двоедушниках нет – кроме того, что застрять они здесь второй душой своей могут, если при жизни ей применения не найдут. Был бы таким ты – без разговоров бы тебя взяла, лучше при жизни помочь, чем после смерти с твоим горем разбираться. Но нет у тебя горя и не будет – поэтому и помощи у нас не ищи.

Начинает у Врана голова кругом идти от разговоров этих. По деревне походи – сотню лишних душ найди, а нечистками, оказывается, не те становятся, кто не своей смертью умер да в месте неподходящем, а просто те, кто душе своей второй угодить не смог. Дивные байки эта Лесьяра ему рассказывает – даже от самых пьяных менял из соседних деревень, мёда по горло напившихся, Вран такого не слыхал.

– А может, единственная душа моя – волчья, – говорит он упрямо.

Впервые Бая на него взгляд скашивает – и тут же на другую девушку его переводит, звонко фыркнувшую вдруг.

– Ну это уже совсем сновиденья лихорадочные пошли, – заявляет девушка, и парень с кривой усмешкой кивает – довольная эта усмешка, говорит как бы Врану: вот ты сам себя и похоронил. – Может, и хвост у тебя есть волчий невидимый?

– Не хвостами, думаю, души меряют, – говорит Вран, взгляд Баи поймать снова пытаясь: посмотри же на меня, посмотри, хоть глазами поддержи. Пожалуйста. – Может… может, ошиблась ваша… Мора, так ли сильно она в тонкостях душ разбирается? Углядела у меня одну, поняла, что человек я, и дальше смотреть не стала, но вот я, перед вами стою, человеком никак себя не вижу. Душа моя человеком себя не видит. Сказали вы, что после смерти маются вечно те, кто к душе своей прислушиваться не стал, кто раскрыться ей не помог, так как же, получается, ошибаться я могу, если тянет меня в лес, тянет к вам, тянет сюда неотвратно? Если человеком я был, с людьми кров и пищу делил, да только сбежать мне куда подальше из-под крова этого хотелось, а кусок в их обществе в горло не лез?

Смотрит Бая на него вновь где-то на середине речи его – да так глаз и не сводит. И видит Вран: хотя бы она одна ему верит. Хотя бы ей одной его слова в сердце отдаются, а не свистом бредовым сквозь уши пролетают. Хотя бы она одна понимает, что донести он им всем хочет, – а это уже что-то.

– Никак волком истинным себя назвать пытаешься? – спрашивает Лесьяра, и нехотя Вран взгляд на неё переводит. – В деревне историю услышал такую или на ходу её сейчас выдумал?