Последними из леса мать с отцом Врана вышли – совсем чёрным небо уже было. Шёл рядом с ними безрадостный Ратко, Вран сразу его спину вытянутую узнал. Шёл да за плечи мать Вранову ободряюще придерживал.

А Вран только на отца и смотрел. Смотрел – и нож у него перед глазами маячил. Глаза волчьи прозрачно-голубые.

Дождался Вран, когда последний человек за забором окажется. Дождался, когда в большинстве изб огни погаснут, а в сторожке, наоборот, зажгутся. Дождался, когда все спать разойдутся.

И только тогда колени разогнул и выпрямился кое-как – задубело всё тело опять, снова почти ног он не чувствует.

– Ну наконец-то, – торжествующе выдыхает Сивер. – Подарок всем наутро хочешь сделать? Или… а, лес с тобой – ты только иди, иди да не расстраивайся, всякое бывает, ничего страшного! Ещё раз повторяю: язык тебе в глотку засуну и головой в грязь болотную окуну, если хоть слово кому…

– Бая, подожди меня, ладно?

Кашляет Сивер, словно словами подавившись.

– Я не понимаю, сколько это продолжаться-то будет?

– Бая, – повторяет Вран в который раз за этот день, как обычно, на Сивера и не смотря. – Дождёшься меня? Я всё быстро сделаю. Ты только никуда не уходи.

– Зачем? – коротко спрашивает Бая.

И мог бы Вран, в сущности, хоть сейчас уверенным шагом в деревню ступать: понимает он по её глазам, что дождётся, даже если Вран ничего не объяснит.

Вран и не объясняет.

– Увидишь, – так же коротко отвечает он. – Если с русалкой вам не помог… то хоть с другим помогу.

– С головой себе помоги! – не выдерживает Сивер, с шипения почти на полную громкость переходя. – Как же ты меня затрахал, Хрен из Тугодумья! Одно и то же, из пустого в порожнее! Никто тебя обратно не пустит! Повторяю: никто тебя обратно не…

Вран до последнего надеется: обманули.

Вран короткими перебежками через поле до щели в заборе добирается, волей одной ноги переставляя, и надеется: обман это был или несчастье настоящее. Вран в щель просачивается, под окно избы соседней ныряет, чтобы не заметил никто, и надеется: не сработал пояс Баин, задурила его русалка, а с ним вместе – и Баю с Сивером. Вран к другой избе перебегает и надеется, на плохое совсем надеется: наплели ему Бая с Сивером с три короба, действительно Латута там была, действительно её русалка под воду утащила, а они просто решили его в деревню под шумок спровадить да там и оставить – самому с гибелью Латуты разбираться, не поверит ведь никто. Опять.

Вран готов, готов даже на такое надеяться, потому что не может Вран другой мысли в голове своей позволить место занять. Никогда, никогда в деревне от детей не избавлялись, не в их это правилах было, не в их это законах – никогда бы девочку новорождённую никто в болоте не утопил, да и сколько идти до него, болота этого? Нет, нет, даже об этом Вран думать не хочет – какая разница, сколько идти, если никто и не пошёл бы изначально?

На что угодно Вран надеется, пока до третьей избы не добегает и в окно её не заглядывает.

И не видит там Латуту.

Живую и невредимую. Над горшками какими-то бабкиными недовольно скривившуюся. Волосы рыжие в косу тугую заплетены, палец безымянный на правой руке на месте. Кожа бледная, но не зеленоватая – просто всегда у Латуты лицо такое было, белое, мигом на солнце сгорающее. Отражается в глазах её зелёно-коричневых огонёк свечи – но нет в них безумия никакого.

Медленно-медленно Вран обратно на корточки опускается. Заставляет себя – потому что так бы стоял и стоял, и плевать бы ему было, заметит ли его Латута опять. Может, даже закричит, как ночью прошлой.

Пусто Врану. Ни смятения внутри нет, ни неверия, ни споров внутренних – ничего. Жива Латутка. Наверное, даже в лес сегодня не выходила – зачем ей ради Врана мёрзнуть?

Режет пустота эта Врана, по сердцу острым ножом проходится, в горло наотмашь вонзается – снова трясти Врана начинает, но другая дрожь это уже, злая, сил придающая. Вот, значит, как. Вот, значит, как у деревенских дела делаются.

Рывком Вран с земли поднимается – и к дому своему широкими шагами идёт, ни от кого не прячась. Не заметят – хорошо, заметят – им же хуже. Вран отсюда без своего не уйдёт.

Вернее, без чужого.

Молчит Сивер. Молчит Бая.

Молчит и Вран – нечего ему сказать.

Всё за него двенадцать шкур волчьих говорят, на зимнем снегу осторожно сложенных.

И нож с волчьей мордой на рукояти.

Не знает Вран, не помнит, как всё это из деревни сам донёс. Понятия не имеет, как никто его не увидел. Может, благодаря опыту его прошлому: много чего он из изб соседских для дела своего так же ночами глубокими таскал и возвращал незамеченным. Может, сам волк ему помог, любимый его, остромордый, на капище вечным деревом стоящий, или волчица напротив, или вовсе кто-то неизвестный. Может, всё сразу. Смазался у Врана весь путь его, не вспомнит он даже, в какой дом после отцовского пошёл – просто во все старейшинские залезал, тихо, быстро, скрытно, как он это умеет. Не тяжело ему было, хотя шкур всё прибавлялось и прибавлялось, не холодно даже – никак. Злоба его вперёд по домам гнала, но злоба стылая, бесчувственная, ледяная – тронул бы его кто, да отпрянул бы сразу, как Вран от руки русалки отдёрнулся. Пригляделся Вран к изнанке первой шкуры всё-таки.

И сразу несколько швов грубых обнаружил, широкие прорези стягивающих.

Как только раньше не замечал?

– Тот нож? – Вран тихо спрашивает.

– Тот, – надтреснутым голосом Сивер отвечает.

Вран кивает.

Так он и думал.

А Сивер не на нож смотрит – на одну из шкур верхних.

И Врану не нужно спрашивать, чья она.

– Не мог я ничего с русалкой сделать… – начинает он.

– Нет, – вдруг Бая его прерывает. – Не нам тебе это говорить. Сивер, помогай. Поровну разделим. Вран… надень.

И вытаскивает Бая из-под ножа шкуру ту самую. И Врану её протягивает.

Вран изумлённо на Баю смотрит. Потом – на шкуру. Потом – снова на Баю.

– Но это же…

– Тепло это твоё по дороге к нам, – мотает головой Бая, к нему со шкурой в руках шагая – и действительно ему на плечи её накидывая. – Не спорь. Не осквернишь ты его – нет разницы для него, в руках ли наших или на плечах твоих домой возвращаться. Думаю, не против он был бы человеку в последний раз помочь. А коли мать мою обидеть боишься – не волнуйся, снимем мы с тебя всё перед границей.

– Не мог я ничего с русалкой сделать, – Вран ещё раз говорит, и уже с трудом его язык шевелится. – Неправду я вам сказал: никогда я с ними не связывался, впервые я её сегодня встретил. Неправду я вам сказал, а сам в правду верить отказывался: рассказал мне Сивер, откуда одежды обрядовые наши берутся, откуда ножи красивые иноземные появляются, а я всё твердил себе: быть такого не может. Не могут люди мои…

В сторону Врана ведёт, Бая его с одной стороны под руку подхватывает, а Сивер, неожиданно – с другой. Скачут мысли у Врана. Холод, кажется, даже в разум его проник, а уж в глаза и подавно: еле Вран на лице Лесьяры сосредотачивается, расплывается оно перед ним, словно опять люты туман свой волшебный призвали.

Но не туман это – просто сознание от Врана потихоньку ускользает.

– …но не мои это люди, – продолжает Вран упрямо, не замечая, что половину речи заготовленной проглатывает. – Не могу я своими тех называть, кто подобное спокойно совершает. Тех, кто волков о помощи просит, волколаком своего сына увидеть мечтает, а сам без раздумий ножи рядом с мёртвым волком подбирает и в шкуре его потом на праздниках танцует. Кто детей в реках топит, дочерей, в один час родившихся, разлучая, а потом вид делает, что и не было дочери второй. Кто… Веш… мальчик, которого Сивер нашёл… Я вспомнил: ходила у нас лет десять назад на сносях одна, рожать должна была – да уродом посмертно ребёнок родился, таким уродом, что сжигали его, в тряпки завёрнутого, никто лица его не видел – а вдруг…

А вдруг, а вдруг, а вдруг…

У Лесьяры взгляд другой совсем – такой же пронзительный, но отличающийся чем-то от утреннего, только вот чем – никак Вран не разберёт. Смотрит на него Лесьяра снизу вверх: как только шкуру ту самую на земле увидела, сразу на колени перед ней опустилась, пальцами в шерсть её клочковатую, неухоженную совсем зарылась – да так от неё пальцев и не отнимала. Шерсть цветом – совсем как волосы Сивера. Один в один.

Не улыбается больше великан, не смотрит на Врана с безразличием усталым сестра Баина. Тоже другие они сейчас – жаль, что Вран никак в толк не возьмёт, как именно. Ничего уже Вран не соображает. Какие ему оттенки чувств на лицах человеческих?

– …мальчик этот… – всё равно Вран пытается.

Всё – окончательно холод его мысли сковывает. Темнеет всё перед глазами – только и успевает Вран напоследок заметить, как поднимается быстро Лесьяра с колен.

А потом уже кромешная тьма на него опускается.

Глава 6
Весна

– Латута, – по всему болоту вкрадчивый голос Сивера разносится. – Латута, ну погоди, постой, остановись же ты! Давай поговорим просто, а? Отдохни, присядь, дух переведи – как дела у тебя? Может, расскажешь мне? Как ночь провела, что сегодня делать собираешься?

– Не Латута я, – привычно Рыжка воем певучим ему через плечо бросает, даже не оборачиваясь.

– А кто? – мгновенно Сивер спрашивает.

Но Рыжка, разумеется, не отвечает. Слишком занята она завываниями своими протяжными, слишком занята тем, что с любопытством искренним ноги свои разглядывает, в трясине почти по самые бёдра уже увязшие. Любит Рыжка таким заниматься – какие только опыты над собой не ставит.

Вран тяжело вздыхает.

– Может, ты попробуешь? – чутко Зима спрашивает, тут же голову к нему повернув.

Зима – лютица молодая, с Враном сегодня на болото напросившаяся, хотя свою работу ей старший поручил. У Врана тоже, в общем-то, другие поручения, совсем не болотного порядка – Вран от них и не уклоняется, просто… чуть позже выполнить собирается. Вран не то чтобы обществу Зимы безмерно счастлив, но и отсылать её опасно было – мало ли, обиду затаит какую, своему старшему пожалуется или, не дай Чомор, Врановому. Поэтому пришлось с собой её взять, губы в улыбке неискренней растянув, когда нагнала она его недалеко от границы.

И сидят сейчас Вран с Зимой на краю болота, спинами к дереву, от бури весенней рухнувшему, привалившись, и заботливо Зима плащ свой на землю бросила, чтобы не промокла их одежда от сырости земли оттаивающей, и радоваться вроде бы Вран этому должен – вон как, и друзья у него уже появились, и Сивер его сегодня почти помоями не облил, как понял, что Вран снова с ним пойдёт, и весна наконец в права свои вступает, а значит, гораздо легче Врану будет пропитание в лесу искать, реже придётся к лютам молодым да сердобольным тайком приставать, чтобы поделились они с ним пищей своей стайной…

…но никакой радости особой у Врана нет.

– Да нет, – говорит он, рассеянно руки на груди скрещивая. Сивер пытается осторожно Рыжку из трясины вытащить, но чихать хотела Рыжка на все его попытки – прощальным воем она своим унылым воздух рассекает да с головой под воду мутную уходит. Сивер в сердцах сплёвывает. Даже это Врана уже не забавляет. – Бесполезно. Надо что-то другое придумать.

– Что? – преданно Зима ему в глаза заглядывает.