Сколько волка ни корми (страница 18)
Подавляет Вран ещё один тяжёлый вздох. Чем-то Зима на Баю похожа… вернее, изо всех сил старается походить. Держаться так же прямо и статно старается – и иногда удаётся ей это даже, вот только стоит старшему её требовательно окликнуть, тут же голову в плечи втягивает. Волосы у неё длинные и тёмные, как у Баи, распущенные, по спине струящиеся – хотя многие лютицы спокойно волосы собирают, если они им мешают; даже, судя по всему, завивает их Зима как-то, тщась, чтобы спадали они до поясницы такими же волнами мягкими, как у Баи, – но прямые у Зимы волосы, и очень странно это выглядит, особенно когда они частично распрямляться начинают. Кожа у неё цветом Баину напоминает, тоже смуглая – но лицо другое совсем, узкое, хищное, словно птичье, и глаза такие же – всегда чуть прищуренные, будто замышляющие что-то, никакого доверия не внушающие.
А Зима уж очень хочет, чтобы Вран ей доверял.
Жаль, очень жаль Врану, что именно она сегодня за ним увязалась. На ту, с кем хотел бы он сюда пойти, он уже и не надеется… но согласился бы на того же Нерева, или молчаливого Самбора, или братьев-близнецов Зорана и Горана. Вран прекрасно понимает, чего пытается добиться от него Зима.
Того же, чего и в своё время Латута.
– Вот над этим я и думаю, – отвечает Вран Зиме, упорно на её взгляд не отвечая – хотя, кажется, вот-вот шею она вывихнет, так своими глазами его встретить пытается.
Третий месяц уж пошёл, как Вран к лютам перебрался.
Ах да, не так. В «дом у Белых болот».
Вот у этих самых Белых болот, которые уже и не белые совсем, а грязно-коричневые.
И, честно говоря, когда первое возбуждение прошло немного, когда перестал Вран в холодном поту по ночам в холме просыпаться, думая, что приснилось ему всё, растерялся Вран немного.
Потому что всё не так радужно оказалось, как ему мечталось.
Не рассчитывал Вран, что затея его со шкурами волчьими сработает – правда, из побуждений искренних, из злости на деревню свою действовал. Возможно, увидела Лесьяра в побуждениях этих нечто такое, что развеяло её подозрения первоначальные – или, может, сыграло на руку Врану то, что хоть в чём-то он лютам с русалкой помог. Неизвестно это Врану: ничего ему Лесьяра не сказала, о решении своём не объявила, просто очнулся Вран в холме, увидел великана лысого, скромно ему улыбавшегося, и сказал этот великан: «Молодец».
«Молодец». Вран помнит, как чуть сердце у него от этих слов не остановилось – а великан лишь кивнул, улыбаться продолжая, словно подтверждая: да, всё правильно ты понял.
А потом как-то наперекосяк всё пошло.
Никто, естественно, Врана с нахрапу в волка обращать не собирался. И намёка на это не было. Был у лютов для гостей таких, жить с ними желающих и своими стать, свой обряд посвящения – но не такой совсем, как у Врана в общине. Бесконечный даже не обряд, а образ жизни.
И в этом-то образе жизни все камни подводные и крылись.
Во-первых, толком Врана к себе и не приняли. Ни разу он за границу холмистую не ступил, ни разу с лютами кров или пищу не разделил – заслужить их надо было. Поселили Врана преспокойно в холме этом треклятом, с ночницей, после заката солнца неизменно буянящей, уже из ушей у Врана её пришёптывания да вопли раззадоренные лезли. Не имел Вран права за границу на землю лютов проситься, не давали ему ни одежды новой, ни еды, ни воды – сам должен был себя обеспечивать или, если не устраивало что-то, домой разворачиваться, никто его здесь не держал.
Во-вторых, совсем не таким круг общения Врана был, как он себе представлял.
Приставили ко Врану «старшего», наставника его до самого конца посвящения, чтоб ему пусто было, и только с ним Врану разговаривать было положено. Наставником оказался брат погибшего мужа Лесьяры, дядя Баи и Сивера – и большего брюзги Вран в жизни не встречал. Запрещалось Врану с кем-либо, кроме него, хоть словом перебрасываться, здороваться даже, в глаза открыто смотреть; превратился Вран сам в тень безмолвную, ночницу какую-то вторую, только ночнице хотя бы свободно можно было рот открывать. Врану же – только с Солном этим проклятым. А ещё внешне Солн очень Сивера напоминал, и не разбирал Вран иногда спросонья: то ли старший к нему пришёл, то ли Сивер опять к Рыжке своей через границу спешит.
В-третьих, наставник Врана, как и подобает, премудростям его всяким учил. Только, увы, очень от волчьих далёким.
Приходил к нему Солн спозаранку, порой до восхода даже – как вздумается ему, – и начиналось. Всё равно было Солну, что голоден Вран, что спал он мало, потому что снова ночница всю ночь напролёт бузила; Солна, как он гордо Врану сказал, «тонкости такие не волновали». Солн, опять же по его словам, «не о теле Врановом заботиться определён, а о душе его… единственной». С очень знакомым снисхождением Солн последнее слово произнёс – точь-в-точь как племянник.
Торчал в холме Солн порой до вечера, рассказывал Врану напыщенно… всякое. Иногда – занимательное, иногда – не очень. Об обычаях племени, о том, как жили они раньше и как живут сейчас, о том, что умеют и какие из этих умений каждый день используют, а какие – по особым случаям только, как с предками общаются, как семьи создают, как ушедших провожают и волчат встречают – это Вран всегда охотно слушал, это и самому Врану любопытно было. Но порой уносило Солна совсем в другую сторону: начинал он, например, всех глав рода Чомор знает до какого колена перечислять, крайне скупо их достижения упоминая, или путь племени по земле от истоков до дней сегодняшних прослеживать – каждую реку своим именем кликал, нечисть голубоглазая, да уточнял, как называлась она раньше и как называется сейчас, каждого холма имя озвучивал. И всё бы ничего, да только наизусть всё это ко дню следующему Вран выучить должен был.
Как?
О, это отдельный разговор.
У лютов «грамота» некая была.
Вран, конечно, знал, что народы заморские тоже чем-то подобным занимаются – сказания свои каракулями загадочными увековечивают, по рассказам родительским знал: приходили в их деревню ещё до рождения его путники из земель далёких, что-то всё за деревенскими скрупулёзно записывали, по пятам за ними ходили, вопросы задавать пытались – да только не понимал никто особо, чего они хотят, но, кажется, довольными они с общиной раскланивались. Знал Вран об этом – но никогда не завидовал им особо: ему и обереговых знаков хватало, которые в общине очень любили, куда только не лепили и Врана выучить заставили, хотя не верил он, что есть от них польза какая-то. Так – на уровне с чурами.
Однако люты обереговыми знаками не ограничивались. Не было у них, по сути, знаков таких вовсе.
Только «буквы».
Сколько Вран с этими «буквами» намучился – никакими словами не описать. Как заело Солна в первые дни на «грамоте», «буквах», «чтении» и «письме», так и по сей день не отпускает – на вторые же сутки Вранового пребывания в стенах холма земляного кипу коры какой-то берёзовой, грубо нитями сшитой да в деревянную «обложку» упакованной, притащил, и так с Врана с нею не слез. «Тут всё, – гордо он Врану сказал. Подумал немного. – Ну не всё, но основы. Будешь прилежно заниматься – за месяц управишься, ничего сложного в этом нет. Веш в одну зиму уложился – а ты уже давно не ребёнок малый».
Что ж, Вран искренне поздравляет сметливого Веша – у Врана такого прорыва как-то не случилось. До сих пор Вран с трудом понимает, что поведать ему кора эта мудрая хочет, а уж о том, чтобы самому на ней что-то нацарапать, и речи не идёт. Очень мило, кстати, с письменами этими ему приходится работать, чтобы хоть что-то к следующему приходу Солна запомнить: никаких свечей Врану не выделили, и пока огарки из деревни он не начал таскать, то порой до рассвета в лесу у входа в холм оставался, зубами от холода скрежеща и при свете лунном в загогулины вглядываясь.
Впрочем, нет худа без добра – именно так он со своими приятелями и познакомился.
Да, запрещено было всем, кроме Солна, со Враном разговаривать – но запрещено было и Бае, например, тайком ночью по лесу шнырять, однако же делала это она. Люты юные ничем, в сущности, от молодёжи в деревне Врана не отличались – такие же любопытные, правилами некоторыми ради любопытства своего готовые пренебречь, ещё и приятнее, чем большинство девок с парнями из общины.
Верена с Неревом Вран уже знал, они-то первые его с вершины холма и окликнули – Нерев сначала голос подал, как ни странно. Порасспрашивал Врана немного, всё ещё с подозрением на него глядя, убедился, видимо, что слова Врана со словами Лесьяры совпадают, спросил вдруг, не голоден ли Вран. О, Вран очень голоден был – Солн, разумеется, беспрекословно законы племени соблюдал, ни крошки зачерствевшей ему не принёс. Отправил Нерев брата за едой за границу сбегать, пояснил Врану коротко: «Проворный, не заметят».
Потихоньку так же и остальные знакомые из границу сторожащих набрались. Первое время только так Вран ел и пил – на подачках одних от молодняка держался, хорошо, что не ставили дозорным того же Сивера – тот бы уж точно навстречу Врану не пошёл.
Но был в этом и другой недостаток: не ставили и Баю.
Бая…
Не видел Баю Вран совсем. Ни разу за всё это время, даже мельком.
Поведала Врану Зима, подруга его самая разговорчивая, в ночь их знакомства аж с холма спустившаяся, что может он на встречу с Баей и не надеяться: Бая – старшая дочь главы племени, а это означает, что никогда её на холм этот не поставят, дела у неё другие совсем, своё обучение она у матери проходит. Какое именно обучение, Зима не сказала – то ли и впрямь не знала, то ли хотела поскорее о своём начать рассказывать.
Должна Бая после смерти матери сама главой стать – по праву рождения. Этого Вран как-то… не ожидал. Солн ему сразу, конечно, о том, как у лютов всё устроено, вывалил – но столько всего ещё сверху нагромоздил, что затерялись эти сведения в потоке других. Зима же всё споро по полочкам разложила: Бая и сестра её Искра – лютицы особенные, не полагается им с другими лишний раз водиться, да и у Сивера тоже место в племени своё – будущий знахарь он, у великана улыбающегося обучается, всегда в знахарей сыновей главы определяют. Свои, в общем, задачи перед Баей с Сивером наставники их ставят, ни Врана, ни полноправных членов племени не касающиеся.
Что ж.
Пришлось Врану и с этим смириться. Не с боем же в дверь вторую, к лютам ведущую, прорываться?
Не забрал никто у Врана пояс Баи, каждый день ему о Бае пояс этот напоминал. При свете солнца и звёзд отблескивал, в кромешной тьме холма ночницу не подпускал; снимал его Вран, лишь в сменную рубаху со штанами переодеваясь, – их уже Вран сам раздобыл, без помощи юных лютов. В деревню родную пробирался, то тут, то там всё необходимое прикарманивал из ближайших домов: и поесть, и попить, и побриться, и бересту с летописями лютьими осветить. Не слишком просто это было – на ушах вся община после кражи шкур обрядовых стояла, – но Вран быстро освоился. Были у него свои способы.
– Наверное, всё-таки помощь ему твоя нужна, – снова заговаривает Зима, и Вран, погрузившийся в свои мысли, вздрагивает от неожиданности. – Не ровен час, сам так в болото провалится…
Сивер вдалеке и впрямь совсем уж небезопасно по трясине за Рыжкой разошедшейся скачет, даже под ноги себе не глядя. Впрочем, Вран уверен: преувеличивает Зима. Волчье чутьё Сивера никогда не подводило – сколько уж раз вот так на глазах у Врана он прыгал и ни разу не сорвался.
Сколько уж раз…
– Да нет, – повторяет Вран. Когда же Зиме сидеть здесь надоест? Неужели так до конца с ним куковать и будет? – Этот: не провалится. А даже если и провалится… нас здесь не было, мы ничего не видели.
Хихикает Зима. Постоянно она над словами Врана хихикает – но не тот этот смех, который он хотел бы услышать. Не от той.
– Как же без знахаря мы будем? – не успокаивается она, снова с улыбкой в глаза ему заглядывая. – Учили-учили его, мучили-мучил… ой.
И какое-то странное выражение на её лице появляется. Недавно на Сивера во время очередной гонки за Рыжкой птица, домой в стае возвращающаяся, в полёте нагадила – вот что-то в этом роде. Кислое, как молоко испорченное, – и взгляд таким же кислым становится да куда-то за Вранову спину уходит.