И тут доходит до Врана: следы. Каким вихрем здесь ни проносись, в какую чащу ни забирайся – по следам найдут, четыре волчьих на снегу непротоптанном останутся, два – человеческих. Вран оглядывается по сторонам лихорадочно, притормаживает, пытаясь хоть куст подходящий найти, чтобы ветку отломить и следы замести, хоть руками голыми цепочку эту скрыть, но оглядывается на него и волчица – и кажется Врану, что говорит она ему одними глазами: шевелись побыстрее, времени не теряй.

Может, и права она. Может, далеко никто ночью уходить и не будет – мало ли, сколько у нечистки подружек между деревьями прячется, вдруг план это их хитрый, чтобы всю деревню за собой увести? Может, и отец родной за Враном не пойдёт – побоится.

Вран не успевает решить, рад ли этому или нет. Волчица вдруг хвостом резко взмахивает у самой земли – и начинается.

Ветер поднимается, крепкий, сильный; деревья под этим ветром стонут, кусты трещат, снег мигом Врану за шиворот задувается – и на следы тоже, как будто и не было их. Волчица вновь на Врана смотрит, уже нетерпеливо: долго ты ещё стоять будешь?

Вран намёк понимает – и больше не стоит.

Ведёт его волчица через лес тропами странными, тропами несуществующими – между самых густых деревьев, между кустов, через которые продираться приходится, по оврагам заснеженным, по которым скатываться надо, а метель внезапная за ними следует, на пятки наступая, но не догоняя – чётко вымерена эта метель, лишнего не захватывает. Вран сразу догадывается: лютица её и призвала. Видимо, не выдумывали деревенские, и люты правда с природой на короткой ноге – но Вран никогда бы не подумал, что настолько.

Они скатываются в ещё один овраг – глубокий, в несколько изб высотой; вернее, это Вран в него скатывается, а волчица изящно по склону спускается, как по ступенькам невысоким. Голосов уже давно не слышно, только ветер подвывает, прямо на краю оврага замерев. Останавливается волчица, что-то в снегу быстро разрывая; останавливается и Вран, ладонями в колени упираясь, чтобы дух перевести.

Блестит что-то в снегу: ножик. Тот самый, узорчатый, с камнями.

Отходит от него на несколько шагов волчица, спиной поворачивается – и, совсем по-человечески через голову перекувыркнувшись, уже девушкой на снег приземляется.

Очень недовольной и очень обнажённой девушкой.

– Ты что творишь, Вран из Сухолесья? – рявкает она на него. – Ты что за выкрутасы мне тут выделываешь? Жизни тебя лишат, говоришь? А может, и я захочу, за всё хорошее-то?

И Вран замечает: стоит у стены овражной треклятый горшочек.

Не обманула его девушка. И точно, вот теперь уже – железно точно это лютица, а не нечистка хитроумная.

– А что плохого, красавица? – спрашивает Вран, едва сдерживая непрошеную улыбку: не к месту она будет, только девушку ещё больше разозлит. – Ну пробежались немного… Я тебе одежду твою принёс, кстати. Вот, держи.

Он протягивает девушке сумку; девушка её брать почему-то не спешит.

– «Что плохого»? – передразнивает она его. – Ну даже не знаю. Я тебе что сказала? Отдай мне ночью одежду, а я тебе горшок отдам – вроде бы несложно, правда? А говорила ли я тебе: ты, пожалуйста, Вран из Сухолесья, только не забудь всех своих друзей привести, да чтобы они при моём появлении погромче кричать начали и на помощь всю деревню звать? Чтобы непременно за нечистку меня приняли, чтобы вместо встречи с тобой я со всей вашей общиной встретилась?

– А что, – спрашивает Вран как бы невзначай, – так уж со мной встретиться хотела?

Девушка хмурится.

– Ты дурачком не прикидывайся – не об этом я говорю.

– Давай начнём с простого, – предлагает Вран. – Ты оденься сначала, а потом уже меня отчитывай. Я, между прочим, свою часть уговора выполнил, а то, что у меня в общине люди странные, так это не новость.

– Да, и самый странный из них – ты, – фыркает девушка.

Но сумку у него из рук всё-таки выхватывает. Открывает, содержимое внимательно осматривая. Морщится внезапно:

– Что, и вещи мои всей деревне показал?

– Как ты… То есть – нет, конечно, зачем мне…

– По запаху, Вран из Сухолесья, – отвечает девушка, рубаху из сумки вытаскивая. – Всё чужим духом пропахло, и это не сумка твоя пахнет. Жена с детьми твоими изучали, скажешь? Больно взрослый у детишек запах – как будто они тебя старше.

– Рано выросли, – говорит Вран, сам не зная зачем.

Девушка лишь плечами передёргивает – и наконец одеваться начинает.

Вран задумчиво смотрит вверх: не утихает метель, но и дальше не идёт. Что ещё девушка умеет? Может ли, например, дождь призвать?

– Как ты это сделала? – спрашивает он, возвращая взгляд к девушке: она как раз в штаны свои кожаные влезает, и лицо у неё по-прежнему очень недовольное. Неужели и впрямь так сильно на них запах Войко какого-нибудь отпечатался?

– Как сделала, так ты в жизни не научишься, – отбивает девушка.

– Ну почему же не научусь, – говорит Вран, и всё внутри него на миг от наглости собственной замирает. – Ты меня и научишь, нет разве?

– Я? – Девушка поднимает на него глаза. – И с чего бы мне хоть чему-то тебя учить, Вран из Сухолесья?

– С того, что я с тобой пойти хочу, – заявляет Вран. – В племя твоё лесное, в племя волчье. Нет мне дороги назад, сказал же. Серый всё сделал так, чтобы я своих оставил да к вам попал.

Девушка молчит. Молчит, и смотрит на Врана… так, словно что угодно он скажи, хоть Чомором назовись, хоть бером, – и то меньше бы её это поразило.

И почему-то больше не смеётся, не улыбается весело, не искрятся лукавством её глаза, не спешит она с остроумными ответами.

Так и стоит, долго-долго, на Врана смотрит, будто впервые его видит, а потом выдыхает резко:

– Ну уж нет.

Глава 3
Граница

– Нет уж, – повторяет девушка и как от заразного от него пятится. – Повеселились, и хватит. Ты давай горшочек свой бери, в себя приходи да домой иди, к жене своей, детям, кто там у тебя ещё…

– Да нет у меня никакой жены с детьми, – говорит Вран. – Я тебе так сказал, когда нечисткой тебя считал, чтобы…

– Да поняла я, – огрызается девушка. – Всё равно – домой иди. Доведу я тебя, так уж и быть, на этом и распрощаемся.

И стихает ветер вдруг, и звонко, напряжённо её голос на весь лес, кажется, разносится. И стоит она перед Враном, снова простоволосая, локоны тёмные до пояса струятся, глаза, что ночь безлунная, недобро уже на него смотрят, без прежней весёлости. Так и говорит всем видом своим: хватит, заканчивай, уходи.

– Пойду, – соглашается Вран. – Доведи. До дома моего вдвоём и пойдём – нового.

Снова зубами девушка щёлкает – быстро, неуловимо почти, но очень раздражённо.

– Успокойся, Вран из Сухолесья, – говорит она строго. – Вижу, переволновался ты, со своими рассорился, не поняли вы друг друга – просто вернуться тебе нужно и всё им объяснить.

– Убьют…

– Кто тебя убьёт? – фыркает девушка. – Что-то не слышала я, чтобы в вашей деревне кого-то убивали.

– Первым буду, – пожимает плечами Вран.

Девушка выдыхает через нос; сердитый этот выдох, сильный, пар от него до лица Врана долетает.

– Нет, так дело не пойдёт, – говорит она. – Ещё чего мне не хватало – людей в свой дом тащить? За тобой из-за нечистки погнались, а за мной так же из-за человека погонятся. Я свою работу сделала, я тебе помогла? Отвечай, ну же – помогла я тебе?

– С горшочком – помогла, – говорит Вран. – Но не о горшочке я тебя…

– А не собираюсь я твои новые просьбы слушать, – мигом перебивает его девушка. – Ни времени у меня на них нет, ни желания. Хочешь – к деревне тебя выведу, не хочешь – сам дорогу ищи, но в мой дом ты не сунешься, не приглашала я тебя.

Вран прищуривается.

– Как зовут-то тебя, помощница? Напоследок-то хоть скажешь?

Девушка смотрит на него недоверчиво, задумчиво. Явно уже никак лишний раз с ним связываться не хочет, ни имя своё называть, ни стоять даже рядом, но всё же говорит коротко:

– Бая.

«Бая»…

– Красивое имя, – говорит Вран. – И о чем баешь, Бая?

– А ты о чём врёшь, Вран? – сужает глаза Бая. – А, погоди… Сама ведь знаю.

– А скажи мне, Бая, – невозмутимо продолжает Вран, – правда ли, что люты с хозяевами лесными, с серыми да с Чомором тоже сделку когда-то заключили в обмен на силу свою? Что пообещали они кое-что хозяевам и выполняют это обещание до сих…

– Неправда, – быстро прерывает его Бая.

Но видит Вран по её глазам: заволновалась.

– Что-то, кажется, не я сейчас вру, – замечает он. – Слышал я о лютах такую вещь: не просто так вы людям в лесу помогаете, обязательства у вас свои есть, и отступиться вы от них боитесь. Как почуете, что кому худо будет, так сразу на помощь спешите – потому что не можете иначе, правило у вас такое уже много веков. Скажешь, это тоже неправда?

Бая молчит.

А Вран готов сейчас и ведунью старую расцеловать, и менялам из других общин все их выдумки простить – потому что эта выдумка и не выдумкой вовсе оказалась, потому что попал Вран пальцем в небо, потому что подловил всё-таки лютицу на крупице знания очередного потерянного, в сказку превратившегося.

– Так вот, в беду я попал, Бая, – произносит Вран торжественно. – И о помощи тебя сейчас прошу. Нет мне жизни в общине моей, не для неё я рождён и жить в ней не могу. Нужно мне, чтобы ты меня к своим отвела – иначе пропаду я, пусть и не в лесу заблужусь, а в судьбе собственной. Только на тебя надежда и осталась, только на тебя положиться могу, только за тобой следом пойду, а уж куда вести меня, это тебе решать. К смерти ли духа моего или к его перерождению – это твоё дело уже, твоей совести разбираться.

Вран заканчивает свою тираду, переводит дух, довольно улыбается – а Бая продолжает молчать.

И смотреть на него так, как никто на Врана в жизни не смотрел. Даже отец, когда узнал, что Вран его шкурой обрядовой весь лес подмёл, даже Латута, когда Вран к ней на солнцевороте летнем присоединиться отказался; Вран и не подозревал, что столько всего нехорошего способен в себе взгляд человеческий уместить.

Может, дело в том, что и не человеческий он вовсе?

– Да пошёл ты в реку глубокую, Вран из Сухолесья, – говорит Бая вдруг.

Нож из земли вырывает, сумку охотничью Врану в лицо швыряет – и в два прыжка из оврага выбирается.

Вран ошеломлённо моргает.

– Чт… эй, погоди!

Не этого он ожидал. Во всех быличках существа нечеловеческие совсем иначе себя ведут, когда их на тонкостях каких-то ловишь, – не злятся, наоборот, уважением неким к тебе проникаются, за своего, умного, хитрого тебя признают.

Эта почему-то не признала.

– Погоди! – окликает её Вран растерянно: Бая уже почти из виду скрылась. – Бая! Так нечестно! Ты что, не слышала, что я тебе сказал?

Нет ответа – и Вран поспешно по оврагу сам карабкаться начинает. Не так быстро, как у Баи, у него это получается, – он уже и испугаться успевает, что взберётся он наверх, а Баи и след простыл, – но видит всё-таки между деревьями белый размах её рубахи и шагу прибавляет.

– Бая! – повторяет он упрямо, еле её догоняя: и не бежит она вроде бы, а всё равно с такой скоростью идёт, что поспеть за ней нелегко. – К чему всё это? Ты же сама меня до дома проводить обещала – а я просто попросил…

– Вчера попроси, – цедит Бая, и снова колдовство какое-то твориться начинает: Вран, как ни старается, толком нагнать её не может, всегда на несколько шагов от неё отстаёт, словно сама земля его замедляет, самые глубокие сугробы посылая.

А идёт Бая исключительно по сугробам.

– Я тебе что, нечистка какая, чтобы от меня так отговариваться? – озадаченно спрашивает Вран.

– Да уж лучше бы нечистка, – бросает Бая вперёд рассерженно. – Нечистки почище вас будут – лишнего не попросят, просто так не полезут.

– Кого это – «нас»?

– Людей.

Вран даже лица её не видит, только волосы тёмные, за спину откинутые, только рубаху белую с рукавами широкими, как крылья птичьи, только штаны узкие, только пояс широкий и кожаный – раньше думал Вран, что люты такие пояса носят, чтобы облик человеческий сохранить да волка внутреннего сдержать, но и без пояса она прекрасно человеком перед ним ходила. Без ничего вообще.