Тут и дураку ясно, что в тесной рубке ушкуя я лишний, так что вышел на палубу. Капитан не любит, когда кто-то торчит на носу, мозоля ему глаза, но мне не хотелось идти на корму и тем более спускаться в тесный, пропитанный не всегда приятными запахами трюм. Так что решил, что капитан немножко потерпит.

Хотелось подумать, отрешившись от всего и всё-таки выловить ту странную мысль, не дававшую мне покоя. Впрочем, сейчас для меня любая мысль странная. Не особо заморачиваясь, я уселся на станину якорной катапульты. Ещё вчера это словосочетание для меня ничего не значило, теперь же, отвлекая от важного, в голову полезли мысли о Древней Греции и каком-то Архимеде, но понять, кто это такой и к чему вспомнился, так и не удалось.

Пробравшись сквозь путаницу мыслей, я всё же сумел ухватить скользкую догадку и понять, почему гибель Осипки меня совершенно не взволновала. Конечно, это всё домыслы, но штука со странным именем логика не давала отмахнуться от очевидных фактов. Чудные слова уже перестали удивлять, поэтому лишь отмечал их необычность, а порой и красоту. Тут же подумалось о том, что факты – вещь упрямая. Как тут отмахнёшься от уверенности, что именно Осипка стукнул меня по голове чем-то тяжёлым?!

Зачем он это сделал, совершенно непонятно. Да, оба кузена явно не любили меня – постоянно шпыняли и оскорбляли, но убийство – это уже перебор. Или нет? Теперь, переосмыслив своё прошлое, я на многое посмотрел иначе. Воспоминания оказались тяжелее, чем даже странные, какие-то чужие мысли. Они давили угрюмостью и своей неправильностью. Откуда-то возникла уверенность, что нельзя кормить близкого родственника из отдельной посуды и в уголке на лавке, а не за общим столом. Нельзя стирать его вещи намного реже, чем одёжку остальных. И спать сын родного, пусть и покойного, брата должен не на чердаке. Да, кузены жили в тесной комнате на двоих, но там не было столько пыли, а зимой намного теплее, чем на продуваемом чердаке, где нельзя нормально встать в полный рост.

В голову полезли совсем уж какие-то непонятные вещи. Вот кто такой Гарри Поттер и почему я о нём сейчас подумал? Как ни силился, так и не смог уразуметь, что за непонятный немчура.

Несмотря на ясность в голове и шустрость мыслей, к которым я уже начал привыкать, понять, почему Осип хотел меня убить, так и не получилось. Лишь появилась догадка, что и на ушкуй он меня устроил лишь для того, чтобы при случае спихнуть за борт, на поживу тем же русалкам. Кстати, а жрут ли эти твари человеческое мясо, или питаются как-то по-другому? Вёрткие мысли опять увели куда-то в сторону. Ни о чём подобном я раньше не задумывался. Нежить, и нежить страшная, губит люд православный, а ест ли она свои жертвы, или как-то по-другому пользует, совершенно непонятно.

Не знаю, долго бы я думал о странностях мироздания, но тут палуба подо мной легонько вздрогнула.

– Всё, сели! – как-то даже весело и задорно заявил Данила, но его оптимизм был тут же разрушен ворчливым приказом капитана.

– Иди помогай, а то без Осипки им тяжко будет. Чухоня! – ещё громче заорал дядька Захар, но без особой надобности.

Старый матрос уже спешил на нос корабля, чтобы помочь ему слезть с мели, на которую мы только что взгромоздились. Вообще-то «Селезень» мог протиснуться там, где другим ушкуям и делать нечего, но в таких маленьких реках и ему было тяжко. Впрочем, тяготы эти вот-вот закончатся, потому что мы уже преодолели широкий, заросший водорослями затон. Сейчас перевалим через песчаную банку и выйдем на вольные просторы Погост-озера.

Возникшая в голове информация в этот раз пришла не из непонятного ниоткуда, а из моей внезапно просветлевшей памяти. Всё это вчера пояснил словоохотливый Данила, когда ему стало скучно, а других свободных ушей рядом не нашлось. Подолгу он молчать неспособен, но это не такой уж большой недостаток. Тогда я пропустил всё сказанное мимо ушей, а сейчас вот вспомнилось. Как и то, что идём мы в деревню язычников под настораживающим названием Крачай.

В памяти я копался, одновременно вскакивая со станины, на которой до времени покоился наш якорь. Скоро ему придётся немножко полетать, но для этого нам нужно постараться. Без Осипки это действительно будет сложновато. Чухоня хоть и шустрый да цепкий, как репей, но силушки у него в руках не так уж много, так что помощь Данилы точно не помешает. Считавший себя выше по чину всех остальных на ушкуе, конечно, кроме дяди, парень не любил работать, но приказ есть приказ, и придётся подчиниться.

Не дожидаясь понукания, я выдвинул из станины железную загогулину и ухватился за её рукоять. Опять в голове возник странный термин «кривой стартер».

За такую же загогулину с другой стороны станины ухватился Данила, и мы начали вращать набор шестерёнок, натягивая четыре мощные пружины. Пришлось попотеть, и, когда послышался щелчок стопора, у меня вырвался облегчённый вздох. Данила посмотрел в сторону рубки и, дождавшись кивка дяди, дёрнул за спусковой рычаг. Пружины тут же распрямились, запуская тяжеленный якорь в полёт. Улетел он, конечно, недалеко – саженей на семь, которые я зачем-то тут же пересчитал в без малого пятнадцать метров. Оказывается, сейчас считать получается куда лучше, чем прежде. Вот батюшка Никодим обрадуется… а может, вызовет бесогонов, и придёт конец болтливому Стёпке-дурачку.

И опять я застыл соляным столбом, пытаясь разобраться в себе. Хорошо хоть, дальше моя помощь не требовалась. Якорь утащил за собой свёрнутый кольцами стальной трос, и сейчас Чухоня заправлял его в барабан.

Через минуту зарокотал шестернями передач паровик, начав наматывать трос на барабан. Благодаря его усилиям и цепкости вгрызшегося в дно озера якоря плоскодонный ушкуй без особых проблем перевалил через мель и закачался на глубокой воде. Дальше работы стало ещё больше – якорь нужно достать из воды и вернуть на станину, а также аккуратно уложить трос в специальный короб. Пока мы всё это делали, дядька Захар уверенно вёл ушкуй по радовавшему глаз простору озера. Я на секунду замешкался, уставившись на водную гладь, местами украшенную зарослями камышей.

– Чего застыл, дармоед? Работай давай, – пихнул меня кулаком под ребро Чухоня.

Работы осталось всего ничего, мог бы и сам закончить. Всё равно ему пришлось делать это в одиночку, потому что я на тычки никак не отреагировал. В голове словно колокольчиком прозвенело слово «дармоед», оно разбудило в памяти случайно подслушанный и давно забытый разговор тётушки с батюшкой Никодимом. Тётушка тогда обозвала меня этим самым дармоедом, обжорой и ленивым неряхой. Пожаловалась, что моё содержание скоро разорит её. Высказала она это, потому что батюшка упрекнул мою родственницу в плохом отношении к племяннику, находящемуся на её попечении. На вопли тётушки священник никак не отреагировал, лишь сказал, что на моё содержание банк выделяет не так уж мало денег, да и терпеть осталось недолго – всего-то год, до моего совершеннолетия. А ведь разговор этот состоялся как раз почти год назад.

Это что же получается, мне скоро стукнет семнадцать? И что тогда будет? Банк перестанет выделять деньги тётушке, а она выпнет меня под зад из своего дома? Где же я буду жить и что есть?! Сознание затопила паника ребёнка, от которого вот-вот откажутся единственные родственники, но затем снова завертелись непрошено-назойливые мысли, вырисовывая совсем иную картину.

Очень сомневаюсь, что банк занимается благотворительностью, значит, кто-то оставил там деньги на моё содержание до совершеннолетия. Скорее всего, этот кто-то – мой отец. Значит, голодранцем он, как любила поговаривать тётушка, не был и вполне возможно, что в этом самом банке до срока ждёт некая сумма, которую я получу после своего семнадцатого дня рождения. А если не дождётся? Если сгину в этом походе? Кому всё достанется? Скорее всего, деньги получит тётушка как единственная родственница.

Вот теперь поведение кузена совсем не кажется странным. Верить в это очень не хотелось, но факты вырисовывались действительно крайне упрямые. Ох, как же легко мне жилось раньше, когда я всего такого попросту не замечал, а внимание привлекали лишь яркие птички, по праздникам достававшиеся конфеты и игры с малышнёй на улице. Сейчас-то я понимаю, как нелепо смотрелся в компании десятилетних пацанов. Мне вдруг захотелось вернуться в то благостное состояние и спрятаться от реальности под одеялом глупости, но в то же время новый я себе очень нравился. Особенно радовала просто волшебная способность видеть то, что не всякий заметит, и решать ранее неподъёмные умственные задачи. Но при этом пугала причина этих изменений. Неужели в меня действительно что-то вселилось и исподволь подстёгивает… как там это называется? Во, мозговую активность!

Опять стало страшно, правда куда меньше, чем раньше, да и вообще, немного подумав, я решил, что коль уж с этим ничего не поделаешь, то чего дёргаться? Если почую что-то неладное, сам подойду к батюшке Никодиму. Он умный и добрый – разберётся.

– Ты что, оглох, дуралей? Не слышишь, что тебе сказано? – закончив с укладкой троса самостоятельно, Чухоня не удержался от того, чтобы не высказать своё недовольство.

Тут же захотелось огрызнуться. Ведь теперь я точно не дурнее его, но понял, что если сделаю это, то действительно окажусь дурнем. На тесном ушкуе скрыть что-либо очень трудно, и, если не буду острожен, ушкуйники точно заподозрят неладное, и к бесогонам я отправлюсь уже не по собственной воле. А может, вообще не станут заморачиваться и решат дело простым отрезанием головы. Так что поменьше слов и побольше глупости во взгляде. Уподоблюсь-ка я хитрому Кусаке. Эта псина на базаре порой умудрялась получать даже пирожки, когда подползала к залётным торговцам, жалобно скуля и волоча за собой якобы перебитые задние лапы. Старожилы его закидоны знали, и поэтому от них он удирал на всех четырёх конечностях, да с такой скоростью, что не всякий догонит.

Вспомнив хитрого пса, я улыбнулся, чуть подумал и добавил в улыбку придурковатости, а затем посмотрел в глаза Чухони.

– Тьфу ты, – изобразил он плевок, но, как настоящий ушкуйник, не посмел осквернить палубу, тем более плюнуть за борт. – Одно слово – убогий. И как только атаман взял тебя на ушкуй?

Продолжая ворчать, недовольный и мной, и собой, мужик ушёл куда-то на корму. Я же остался стоять на носу, глядя на просторы большого озера. Похоже, у меня появилось новое хобби… не, слово получается какое-то неуклюжее и явно нерусское. Во! Увлечение, страсть! Да, так правильнее будет назвать то, что теперь мне нравится больше всего. Думать и смотреть, смотреть и думать. Говорить тоже очень хочется, чтобы поделиться новыми словами со всем миром, но тут лучше знать меру, а то и вовсе уподобиться тому же Гордею. Немой механик даже во время нападения водяного не удосужился выбраться из железного брюха «Селезня». Он вообще оттуда редко вылезал, потому что свою паровую машину любит куда больше людей, а духота металлической утробы ему милее открытых просторов и свежего воздуха.

Вот уж в чём уподобляться ему я точно не собираюсь. Так что просто стоял на носу ушкуя, который резво двигался вперёд под быстрые хлопки лопастей водяных колёс, и смотрел на окружающее великолепие. И так до самого обеда, благо капитан то ли из жалости, то ли по какой другой причине не погнал меня на корму. Стоял, думал и смотрел. Смотрел и думал обо всём на свете – о Солнце, звёздах и Земле, в смысле планете. Впервые поверил в то, что говорил нам на уроках в церковной школе батюшка Никодим. Раньше как-то не верилось, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Да и как она могла быть круглой? Мы же попадали бы с неё! Более правдивым казалось то, что говорил блаженный Никитка о тверди земной, трёх слонах и ките. Теперь же с необычайной ясностью представил не только Солнечную систему, но и галактику Млечный Путь, о которой нам батюшка, кстати, никогда не рассказывал.

Всё было настолько необъятно-пугающим, что даже закружилась голова. Помог перезвон обеденного колокола, да и желудок так заурчал, что распугал все досужие размышления.