– С небольшим излишком американских долларов? – шепотом спрашивал Александр.

– Да, – обхватив его голову руками, соглашалась Джейн. – Но не говори отцу. Отец очень огорчится. Он посчитает, что я предала его. Так что не говори ему.

– Не скажу.

Следующей зимой, когда Александру уже исполнилось двенадцать, в Москве по-прежнему не было свежих фруктов. Стояли такие же жгучие холода, и единственное различие между зимой 1931 года и зимой 1930-го состояло в том, что спекулянты у вокзалов пропали. Все они получили по десять лет в лагерях Сибири за контрреволюционную, антипролетарскую деятельность.

Глава 4

Жизнь на острове Эллис, 1943 год

Выздоравливая, Татьяна пыталась читать, чтобы улучшить свой английский. В небольшой, но хорошо составленной библиотеке на Эллисе она нашла много книг на английском, подаренных медсестрами, врачами и другими благотворителями. В библиотеке было даже несколько книг на русском: Маяковский, Горький, Толстой. Татьяна читала в своей палате, но чтение на английском не поглощало ее целиком, внимание рассеивалось, и тогда видения рек, льда и крови перемешивались с видениями бомбежек, самолетов, минометов и прорубей во льду, застывших матерей на диванах с мешками для трупов в руках, и умирающих от голода сестер на грудах трупов, и братьев, погибших при взрывах поездов, и отцов, превратившихся в пепел, и дедушек с инфицированными легкими, и бабушек, умирающих от горя. Белый камуфляж, лужи крови, влажные спутанные черные волосы, лежащая на льду офицерская фуражка – все видения настолько отчетливые, что ей приходилось шатаясь идти по коридору в общую ванную комнату с приступом рвоты. После этого она заставляла себя сосредоточиться на английском, не позволяя мыслям блуждать, но ее душа продолжала страдать от пустоты в груди, черной пустоты, вызывающей такой страх, что, закрыв глаза, она начинала задыхаться.

Тогда Татьяна доставала спящего Энтони из кроватки и клала себе на грудь, чтобы успокоиться. Но, как бы приятно ни пах Энтони и какими бы шелковистыми ни казались его волосы, ее мысли витали в другом месте. Во всяком случае…

Но ей нравилось вдыхать его запах. Ей нравилось раздевать его, если было достаточно тепло, и прикасаться к его пухлому и мягкому розовому тельцу. Ей нравились запах его волос и младенческое молочное дыхание. Ей нравилось переворачивать его на живот и трогать его спинку, ножки и длинные ступни, вдыхать запах его шейки. Он безмятежно спал, не просыпаясь даже от всех этих ласк и прикосновений.

– Этот ребенок когда-нибудь просыпается? – спросил во время одного из обходов доктор Эдвард Ладлоу.

Медленно подбирая английские слова, Татьяна ответила:

– Считайте, что он лев. Спит двадцать часов в сутки, а ночью просыпается, чтобы отправиться на охоту.

– Видимо, ты поправляешься, – улыбнулся Эдвард. – Уже шутишь.

Татьяна печально улыбнулась в ответ. Доктор Ладлоу был худощавым привлекательным мужчиной с плавными движениями. У него были внимательные глаза. Он не повышал голоса, не размахивал руками. Его глаза, его речь, все его движения успокаивали. Он обладал прекрасным врачебным тактом, что является обязательным атрибутом хорошего врача. Татьяна считала, что ему лет тридцать пять. Он держался очень прямо – вероятно, в прошлом был военным. Она чувствовала, что может доверять ему.

Когда месяц назад Татьяна прибыла в порт Нью-Йорка, доктор Ладлоу принимал у нее роды, и она разрешилась сыном. Теперь он каждый день проведывал ее, хотя Бренда говорила, что обычно он работал на острове Эллис пару дней в неделю.

Взглянув на свои наручные часы, Эдвард сказал:

– Время идет к ланчу. Почему бы нам не прогуляться, если не возражаешь, и не перекусить в кафетерии? Надень халат, и пойдем.

– Нет-нет. – Ей не нравилось выходить из палаты. – А как же туберкулезная палочка?

Он отмахнулся от нее:

– Надень маску и выходи в коридор.

Она неохотно вышла. Во время ланча они сидели за одним из узких прямоугольных столов, стоящих по периметру большого зала с высокими окнами.

– Не слишком большая порция, – заметил Эдвард, глядя на свою тарелку. – Вот, возьми у меня немного говядины.

Он отрезал половину куска говядины с соусом и положил ей на тарелку.

– Спасибо, но посмотрите, сколько у меня еды, – сказала Татьяна. – У меня есть белый хлеб, есть маргарин. У меня есть картофель, рис и кукуруза. Так много еды…

Она сидит в темной комнате, и перед ней – тарелка с куском черного хлеба размером с колоду карт. В хлебе есть опилки и картон. Она берет нож с вилкой и медленно разрезает кусок на четыре части. Она съедает один кусочек, тщательно жует, с трудом проталкивая хлеб в пересохшую глотку, потом другой и, наконец, последний. Она особенно тянет с последним кусочком, так как знает, что до следующего утра другой еды не будет. Ей хочется быть сильной и оставить половину хлеба до ужина, но не получается. Подняв глаза от своей тарелки, она видит свою сестру Дашу. Ее тарелка давно пуста.

– Хорошо бы, приехал Александр, – говорит Даша. – У него может быть еда для нас.

«Хорошо бы, приехал Александр», – думает Татьяна.

Она вздрогнула, одна картофелина упала на пол. Наклонившись, Татьяна подняла ее, сдула пыль и съела, не говоря ни слова.

Эдвард уставился на нее, не донеся до рта вилку с куском говядины.

– Здесь есть сахар, и чай, и кофе, и сгущенное молоко, – дрожащим голосом продолжила Татьяна. – Есть яблоки и апельсины.

– Но зато почти нет курятины и говядины, очень мало молока и совсем нет сливочного масла, – возразил Эдвард. – Раненым нужно масло. Знаешь, они быстрее поправляются, если едят масло.

– Может быть, им не хочется быстрее поправляться. Может, им здесь нравится. – Татьяна, заметив, что Эдвард снова ее изучает, о чем-то задумалась. – Эдвард, вы говорите, у вас есть молоко?

– Немного, но да, натуральное молоко, не сгущенное.

– Принесите мне большой бак молока и деревянную ложку с длинной ручкой. Литров десять молока или двадцать. Чем больше, тем лучше. Завтра у нас будет масло.

– Какое отношение молоко имеет к маслу? – поинтересовался Эдвард; теперь настала очередь Татьяны удивленно смотреть на Эдварда, который сказал с улыбкой: – Я врач, а не фермер. Ешь-ешь. Тебе это нужно. И ты права. Несмотря ни на что, еды все же полно.

Глава 5

Морозово, 1943 год

За ним пришли ночью. Спавшего на стуле Александра грубо растолкали четверо мужчин и заставили его подняться.

Он медленно встал.

– Вы едете в Волхов получать повышение. Поторопитесь! Нельзя терять время. Нам предстоит пересечь озеро до рассвета. Немцы постоянно бомбят Ладогу.

Мужчина с землистым цветом лица, говоривший вполголоса, очевидно, был за старшего. Остальные трое не открывали рта.

Александр взял свой вещмешок.

– Оставьте это здесь, – велел мужчина.

– Но я солдат. Я всегда ношу с собой вещмешок.

– У вас есть при себе оружие?

– Конечно.

– Давайте его сюда.

Александр сделал к ним шаг. Он был на голову выше самого высокого из них. В своих невзрачных серых зимних пальто они чем-то напоминали бандитов. На пальто у них были маленькие синие нашивки – символ НКВД, Народного комиссариата внутренних дел, подобно тому как Красный Крест был символом международной помощи.

– Не могу понять, о чем вы меня просите, – стараясь сохранять спокойствие, сказал Александр.

– Вам же легче, – запинаясь, пробормотал первый мужчина. – Вы ведь ранены, так? Вам, должно быть, тяжело носить все эти шмотки…

– Это не шмотки. Это мои личные вещи. Их немного. Пойдемте! – громко произнес Александр, отходя от кровати и отодвигая людей в сторону. – Послушайте, товарищи, мы теряем время.

Это была неравная борьба. Он был офицером, майором. Их звания он не знал, не видя погоны на плечах. Они не имели над ним власти и, только выйдя из здания, могли лишить звания его самого. Тайная полиция предпочитала вершить свои дела без свидетелей, в темноте. Они не хотели, чтобы их услышали чутко спящие медсестры или раненые солдаты. НКВД нравилось, чтобы все выглядело оправданно. Раненого офицера отправляют среди ночи по льду озера, чтобы получить повышение по службе. Что в этом такого необычного? Но чтобы их притворство не раскрылось, пришлось оставить ему оружие. Как будто они могли отобрать его.

Когда они выходили из палаты, Александр заметил, что две соседние с ним койки пусты. Исчез солдат с затрудненным дыханием и еще один.

– Они тоже идут на повышение? – покачав головой, сухо спросил Александр.

– Без вопросов, просто идите, – велел один из мужчин. – Быстро!

Александру было трудновато идти быстро.

Пока они шли по коридору, он гадал, где сейчас спит Татьяна. За одной из этих дверей? Она где-то здесь? Пока еще так близко. Он сделал глубокий вдох, словно желая учуять ее.

Позади здания их ожидал бронированный грузовик. Он стоял рядом с джипом доктора Сайерза из Красного Креста. Александр разглядел в темноте красно-белую эмблему. Когда они приблизились к грузовику, из темноты, прихрамывая, вышел человек. Это был Дмитрий. Он согнулся над своей загипсованной рукой, а его лицо представляло собой черное месиво с распухшей шишкой вместо носа, – так с ним недавно обошелся Александр.

Дмитрий остановился и секунду молча смотрел на Александра, а потом сдавленным голосом, особо выделив фамилию Белов, произнес:

– Куда-то собираетесь, майор Белов?

– Дмитрий, не подходи ко мне, – сказал Александр.

Словно послушавшись его предостережения, Дмитрий сделал шаг назад, потом беззвучно засмеялся:

– Ты больше не причинишь мне вреда, Александр.

– Как и ты.

– О-о, поверь мне, – произнес Дмитрий вкрадчивым голосом, – я все еще могу навредить тебе.

И в тот момент, когда Александра подталкивали к грузовику НКВД, Дмитрий в исступлении откинул голову назад и погрозил Александру трясущимся пальцем, оскалив желтые зубы под распухшим носом и прищурив глаза.

Александр повернул голову, расправил плечи и, даже не взглянув в сторону Дмитрия, запрыгнул в грузовик и очень громко и четко, с явным удовольствием произнес:

– Твою же мать!

– Залезай в грузовик и заткнись! – гаркнул на Александра один из энкавэдэшников, а Дмитрию бросил: – Возвращайся в свое отделение, уже миновал комендантский час. Почему ты здесь околачиваешься?

В глубине грузовика Александр увидел своих дрожащих соседей по палате. Он не ожидал, что в грузовике вместе с ним окажутся еще двое солдат Красной армии. Он думал, будет только он и энкавэдэшники. Рисковать или жертвовать собой будут только они и он. А что теперь?

Один из энкавэдэшников схватил вещмешок Александра, но тот дернул его к себе. Мужчина не отпускал.

– Похоже, вам тяжело его нести, – сказал он. – Я заберу мешок и верну вам на том берегу озера.

– Нет, он останется у меня. – Александр покачал головой и вырвал мешок из рук энкавэдэшника.

– Белов…

– Сержант! – громко произнес Александр. – Вы разговариваете с офицером. Для вас я майор Белов. Оставьте мои вещи в покое. Поехали. У нас впереди долгий путь.

Улыбаясь про себя, он отвернулся, больше не обращая внимания на сержанта НКВД. Спина у него болела не так сильно, как он ожидал. Он мог ходить, прыгать, разговаривать, наклоняться, сидеть на полу грузовика. Его огорчала лишь собственная слабость.

Двигатель грузовика набрал обороты, и они начали удаляться – от госпиталя, от Морозова, от Татьяны. Александр глубоко вдохнул и повернулся к двоим мужчинам, сидящим перед ним.

– Кто вы, черт побери?! – спросил он.