Вей – главная радость и главная проблема всей жизни главного рисовальщика. А ее происхождение – главная его тайна. Напиток средоточия, позволявший достичь высшей степени концентрации и точности линий, лишал мужское семя жизни. Рисовальщиком набросков и эскизов мог стать чуть ли не любой мужчина Агеллусии, но мастером пера, допускаемым к копированию карты, лишь тот, кто уже успел обзавестись семьей и детьми, либо пожелавший навсегда остаться без потомства.

Альмер воспитывался в Академии карты с пяти лет, и не представлял себе иной судьбы, кроме как служить Агеллусии, поддерживая ее существование своим умением. Оторванный от внешней жизни, сосредоточенный только на совершенствовании мастерства, он даже не задумывался, что за стенами Академии существует иная жизнь. Из маленького мальчика, который не мог представить себе тысячу линий, он стал рисовальщиком набросков, затем поднялся до уровня самостоятельных эскизов. Когда же его умение достигло уровня мастера, необходимого для копирования карты, он без малейших колебаний отказался от всего мирского и впервые выпил напиток средоточия. Первое копирование карты мира стало для него важнейшим событием в жизни, воплощением всех его желаний.

* * *

Когда десять лет назад главный мастер пера завершил карту, и Альмер увидел, как сияющая волна захлестывает исполненный им участок, ни разу нигде не запнувшись, не замедлив свой бег, рисовальщик почувствовал, что и его захлестнула эта волна жизни. Альмер выбежал тогда из зала, переполненный чувствами и готовый всем и каждому дарить свою радость от свершившегося. Он видел, что и другие рисовальщики ликовали. Разделенная радость – радость вдвойне. Первый успех – он ценен превыше всего. Это потом, с годами, радость от восстановления мира стала спокойнее, а тогда…

Альмер выскочил за ворота и побежал изо всех сил, которых, казалось ему тогда, прибыло вдесятеро. Каждый шаг по возрожденной Агеллусии наполнял его восторгом. Он бежал и бежал, пока не выдохся. Тогда, запыхавшийся, с размаху бросился в ближайший стог, чтобы передохнуть. Но оказался там не один…

Ее звали Эрис. Альмер, одурманенный первым копированием, впервые почувствовал запах женщины, и сам не понял, как это случилось. А через два месяца она пришла к нему. Она ничего не просила, просто сообщила, и все. И ушла.

Тогда рисовальщик впервые узнал, как могут дрожать руки. Он знал, что обязан пойти к старейшему и рассказать о ребенке, зачатом после того, как был выпит напиток средоточия. Он не смел пойти и рассказать, потому что этому ребенку не позволят родиться. Он не мог позволить убить Эрис, которая познакомила его с новыми ощущениями, с иной жизнью.

Эрис родила дочь. Ее изгнали из семьи, и она пришла к стенам Академии за защитой. Альмер взял молодую женщину женой и прилюдно назвал новорожденную девочку дочерью. Окружающие сочли его поступок в высшей степени благородным. Рисовальщики одобрили, что он взял жену сразу с ребенком, поскольку уже пробовал напиток средоточия. Никто, кроме Эрис и Альмера, не знал правды. А после сочетания молодых эта правда уже никому не была нужна.

* * *

Старейший мерял мерил комнату шагами, рисовальщики жались к стенам. Капитан охраны молчал, не зная, что добавить к своему и без того исчерпывающему докладу. Там и докладывать-то особо нечего: неагрессивные, почти симпатичные монстры пока ни на кого не напали. Просто появились со стороны, с которой их никто не ждал.

Для Альмера самое страшное заключалось не в том, что однажды он уже видел прорвавшихся из-за полей карты зверей, а в том, что это произошло недалеко от его дома. Рисовальщик и сам с удовольствием походил бы из угла в угол, но не смел вторгаться в пространство старейшего. Все-таки он не выдержал:

– Позвольте мне выйти на место, чтобы все зарисовать. Тогда у нас будет материал для обсуждения.

– Альмер, вы нужнее здесь, поскольку уже видели нечто подобное, – старейший прекратил метаться и сел на край кресла. – Вы пойдете сейчас в архив и начнете искать того, кто мог это сделать.

– Но… Позвольте мне хотя бы добраться домой и узнать, все ли в порядке. Вей всего десять. Она могла просто испугаться, если рядом никого не оказалось, а монстры где-то рядом. Только туда и обратно.

– Мы пошлем туда кого-нибудь.

– Она же еще ребенок. Чужой человек может напугать ее не хуже монстра.

– Мы привезем ее сюда, чтобы вы не волновались и могли ее успокоить.

– Она не откроет чужим дверь. Я сам научил ее этому после смерти жены. Не станете же вы ломать дверь в моем доме? Да и я все равно не смогу сосредоточиться, пока не буду знать, что с ней.

Старейший недовольно покачал головой.

– Оставьте ваш набросок. Я поставлю на архив других людей. У вас есть время в четверть дня, после чего жду вас здесь.

* * *

Никогда Альмер не считал себя хорошим наездником, но в этот раз так гнал лошадь, что бригада охраны, с которой он ехал, едва поспевала за ним. Несчастная лошадка едва выдерживала эту безумную гонку.

Лес кончился. Впереди словно раскрыли занавес, столь неожиданно дорога выходила в поле. На опушке отряд остановился, чтобы осмотреться. В нескольких полетах копья стоял дом Альмера, а почти сразу за ним, в поле, паслись три монстра. Едва они заметили всадников, как перестали жевать траву и медленно направились в их сторону.

– Господин рисовальщик, нужно заехать обратно в лес, – вежливо произнес капитан.

– Я должен попасть в дом! У меня там дочь!

– Чтобы ей помочь, вы сначала должны остаться в живых.

– Тогда отвлеките их, а я доберусь до дома пешком.

– Я не могу позволить вам так рисковать собой. Старейший приказал привезти вас в целости и сохранности… – последние слова капитан договаривал уже в спину соскочившему с лошади Альмеру, который побежал к дому.

Он бежал, стараясь оставлять дом между собой и монстрами, чтобы те его не заметили. Краем глаза увидел, что капитан пустил бригаду вдоль опушки, приманивая монстров на себя. Звери изменили направление и пошли в сторону охраны. Тогда Альмер позволил себе перейти на быстрый шаг. Он шел, а сердце торопливо билось где-то у самого горла. Перед глазами расстилалась розовая дымка. Дойдя, он вошел в дом, запер за собой дверь и рухнул на лавку у входа.

– Папа, папа, ты видел?! – с радостным криком Вей сбежала по лестнице.

– Ты в порядке? С тобой все нормально?

– Да, пап, все просто здоровски! Ты их видел? Правда, симпатяшки получились? – девочка кокетливо склонила головку на плечо.

– Я знал, знал, что это ты… Ну сколько раз я тебе говорил, что девочкам нельзя рисовать?! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?!

– Па-ап… Но они же добрые.

– Они чужие! Нельзя было их рисовать. Теперь здесь несколько охранных бригад, которые должны их уничтожить.

– Почему?

– Потому что это монстры. Они не принадлежат нашему миру. Попав сюда, они начнут разрушать наш мир, который сейчас, сразу после копирования, особенно хрупок.

– Но почему? Почему им нельзя здесь жить?

– Чтобы они могли здесь жить, придется уничтожить каких-то других животных. Например, лошадей. Ты пойми, что эти твои чудища…

– Они не чудища, – Вей топнула. – Они красивые.

– Они способны уничтожить наш мир. Мир можно расширять, привнося в него новые элементы изнутри, а ты привела снаружи. В результате в полях карты образовался пробой…

– Не пробой. Я построила мостик – из моего мира сюда. И я могу увести их обратно.

Альмер безмолвно уставился на дочь. Значит, она не просто ввела монстров в ткань их мира. Она еще и нарисовала свой мир. Причем нарисовала так хорошо, что он зажил собственной жизнью. Это все последствия того, что он зачал ее, еще не отойдя от воздействия напитка средоточия. Вей не требовалось его пить. Она могла нарисовать простыми чернилами на простой бумаге так, что нарисованное оживало. Это не просто талант. Вей – маленький гений. Мастерица пера от рождения. Осталось лишь научить ее контролировать фантазию и рисовать лишь то, что потребно.

Вот только доведется ли теперь научить ее хоть чему-нибудь? Если старейший и другие мастера пера узнают, что девочка нарушила ключевое правило Академии карты – не создавать новые карты, чтобы не разрушить старую – ее сожгут вместе с картой.

И это будет правильно. Невозможно научить женщину контролировать свои фантазии. Все предыдущие попытки выучить женщину на рисовальщика приводили к одному и тому же: каждая создавала новый мир для себя.

Такой мир не может существовать сам по себе. Ему нужен хозяин, хозяйка. Поэтому все, что есть в таком мире, со временем начинает тянуться к своему создателю, вторгается в Агеллусию, пытаясь завладеть рисовальщиком. Чем больше препятствий встречал чужой мир по пути к своему создателю, тем более агрессивным он подходил к границе миров и пересекал поля карты.

Вей сказала, что она сделала мост… Альмер не понимал, как такое возможно. Но зато прекрасно понимал, что Вей сначала убьют, чтобы ее мир не стремился за ней, и только потом выслушают объяснения Альмера.

– Молчи, милая. Ты должна молчать. Никому не говори, что это ты нарисовала, – Альмер прижимал дочь к груди и тихо шептал ей на ушко. – Это должно стать нашей тайной.

В конце концов, он столько лет скрывал ото всех свою тайну – что она его настоящая дочь, что она зачата под напитком средоточия, что она чуть не с рождения рисует так же хорошо, как ее отец, который вынужден был потратить десятки лет, чтобы стать мастером пера.

* * *

Как объяснить убежденному в своей правоте человеку, что он неправ? Как объяснить ребенку? Как объяснить ребенку, считающему, что он сделал хорошо? Альмер понимал, что кричать бесполезно. Понимал и бессмысленность взрослых объяснений о структуре мира, равновесии объемов и площадей. И мост… Этот мост его сильно тревожил. Вей создала постоянную связь между Агеллусией и своим миром. Во что это может вылиться?

– Ты понимаешь, что твой мир со временем вторгнется в наш следом за тобой? – Альмер печально посмотрел дочери в глаза. – Причем ты сама обеспечила простейший пробой в виде своего моста.

– Я думала, что если буду туда-сюда ходить часто, то моему миру не придется меня искать, – Вей морщила лоб и забавно складывала пальцы, словно держала мысленно перо. – Па-ап, ты не сердись. Я же просто поиграть…

– Есть вещи, с которыми играть нельзя. Карта, мир – одна из таких вещей. Одна неудачная линия, и мир разрушится. Один новый мир за полями карты, происходит пробой, прорыв, и наш мир начинает рушиться, если охранные бригады не сумеют остановить монстров.

– А если монстры хорошие?

– Пойми, они рушат наш мир не только физически. Они рвут саму карту мира. Чем крупнее зверь, тем меньше их нужно, чтобы трансформировать и разорвать пространство нашей карты, – Альмер умолк, поняв, что говорит слишком умно для ребенка.

– Папа, ты не переживай, – Вей погладила отца по волосам, но посмотрела при этом очень хитро. – Я загоню моих чершиков обратно, а потом уберу мостик.

– Этого недостаточно.

– Я никому ничего не скажу.

– Правильно. Но и этого недостаточно.

– Ну-у… Вей надула губки. – Ну что еще?

– Ты больше никогда не будешь рисовать!

Вот, он сказал это. Вей нахмурила бровки и сжала кулачки.

– Никогда! – повторил Альмер.

– Но, папа!..

– Нет!

Он смотрел на дочь и понимал, что это условие она не сможет выполнить никогда. Она рисовала всегда и везде. Сначала пальцем на песке, затем на любой бумаге, которая попадалась под руку. Альмер вынужден был учить ее. Иначе, с ее талантом, она давно бы разрушила Агеллусию своей неудержимой фантазией. Научил. Научил очень тщательно подходить к созданию новых персонажей, в чем и убедился, посмотрев в окно на… Как она их назвала? Чершики. Забавное название. Да и зверушки получились убедительные, жизнеспособные. Да уж, научил.