Если бы так же легко можно было научить других рисовальщиков. Скольких мальчиков отправляли домой из-за их неспособности просто провести две линии рядом даже после года непрерывной работы в Академии. А Вей, собственно, и учить особо не требовалось. У нее все получалось само собой. Жаль, что родилась девочка. Мальчик смог бы стать мастером пера уже с детских лет. Если бы мог управлять своими фантазиями и не распускать их. Но мальчиков всегда можно приучить к выполнению правил, а вот девочек… Потому издревле рисовальщиками становились только мужчины.

Альмер всегда знал, где можно что-то попридумывать, а где требовалось неукоснительное исполнение заданного. Хотя сегодня он и нарисовал дом для охраны в некоторой степени спонтанно, чего с ним никогда не случалось. Видимо, напиток средоточия слишком рано закончил действовать. Или что-то с ним не так – вон какой вкус показался странный. Обычно горчинка лишь украшала общий букет напитка, придавала пряности и остроты. В этот раз горечь показалась Альмеру слишком сильной. Вообще день какой-то неудачный: и напиток не такой, и радости от ожившей карты почти не получил, и прорыв рядом с домом именно сегодня произошел. С самого утра все шло не так, как обычно. И теперь нужно что-то сделать, что-то придумать, иначе его дочь сожгут вместе с ее миром.

Рисовальщик попытался представить себе, что будет, если карта Вей начнет жить за полями Агеллусии. Мост – самое слабое место. Это заранее спланированная брешь для прорыва. Это будет даже не прорыв, а постоянный наплыв нового мира, постоянное проникновение. Начнется с того, что эти… как их? Чершики начнут постепенно разрушать его имение. Он вынужден будет переехать жить ближе к Академии. Мир Вей потянется за ней, потому что Альмер, разумеется, возьмет дочь с собой. Монстры попрут в самое сердце Агеллусии, к Академии. Долго ли охранные бригады смогут их сдерживать? Да, чершики не станут убивать людей и рушить дома. Намеренно не станут, потому что безобидные. Но случайных жертв вряд ли получится избежать.

А самое критичное, что чужеродные монстры в центре мира создадут разрушающие условия для ткани карты. По краям, у полей латать отдельные прорехи проще, чем воссоздать заново середину. Значит, нельзя им переезжать к Академии. Нужно оставаться здесь. Значит, нужно убирать монстров Вей из этого мира. Пусть она загонит их обратно, в свой мир. А чтобы ее мир не тянулся за ней в Агеллусию, придется Вей отправить жить в него. Альмер понимал, что одну дочь там оставить не сможет. Ему придется уйти вместе с ней. И будут они жить там вдвоем до самой смерти…

Или не будут? Ведь если Альмер уйдет в другой мир, на другую карту, то Агеллусия последует за ним, чтобы вернуть его. И тогда уже Агеллусия вторгнется, прорвется в мир Вей и уничтожит его. И Вей придется вернуться обратно. И ему. И все вернется на круги своя.

А ведь это ценная мысль! Нужно рассказать ее старейшим: что нарисовавших свои миры в них и нужно отправлять. Тогда Агеллусия сама с ними разберется. И не придется никого сжигать. Ведь самодеятельные миры продолжают искать своих создателей, даже уже умерщвленных. Отсюда и прорывы. Да, это выход. Сейчас Альмер возьмет с собой Вей, вернется в Академию и расскажет все старейшему. Тогда Вей не убьют, а просто сошлют на нарисованную ей карту. А чтобы ее не тянуло домой, а вместе с ней и ее мир, Альмера отправят с ней. И Альмер притянет на себя силы Агеллусии… И так далее. И все будет хорошо.

* * *

– Ты уверен, что Вей больше ничего не придумает, не нарисует? – старейшина спрашивал абсолютно безэмоционально. – Даже если Вей не успеет нарисовать ничего, что могло бы как-то проявить себя, и Агеллусия проникнет в ее мир со всеми предполагаемыми тобой последствиями, ты можешь обещать, что по возвращении она не нарисует новый мир.?

– Думаю, что вид разрушаемого мира образумит ее. Я объясню ей, что разрушение ее мира не страшно, потому что у нее есть куда вернуться. А разрушение Агеллусии – это еще и смерть людей, которых нет в ее мире. А тем, кто не погибнет, идти будет некуда, поскольку они, в отличие от нее, не умеют рисовать новые миры.

– Ты уверен, что,живя с тобой в своем мире, она не нарисует еще какие-нибудь миры?

– Не уверен, но это же будет уже не в Агеллусии.

– А ты знаешь, как будут действовать миры, нарисованные в мире за полями Агеллусии?

Об этом Альмер не задумывался. До сих пор ему все казалось логичным: они уходят, и Агеллусия постепенно разрушает мир Вей, они возвращаются.

– Даже если мир Вей продержится достаточно долго, сможешь ли ты отвечать за нее, когда умрешь от старости?

Альмер молчал.

– Думай. Когда догорит эта свеча, ты выйдешь отсюда. Твоя дочь будет ждать тебя вместе с нами. Ты должен будешь произнести свое решение.

* * *

Свеча догорела. Крохотный огонек потрепыхался на остатках тонущего в расплавленном воске фитиля, мигнул последний раз и исчез. Альмер тяжело поднялся с кресла, на ощупь дошел до выхода, толкнул тяжелую створку. Все сидевшие в зале обернулись на звук открывшейся двери. Десятки глаз вперились в появившегося рисовальщика, но он видел только одни – глаза дочери.

– Прости, Вей…

Сергей Мельников. ПРО ВОЛКОВ И ГУППИ

Из всех своих владений герцог Брауншвейгский особо выделял замок Вольфенбюттель. Всякий раз, когда дела государственные не требовали его присутствия в столице, он отправлялся туда. Челядь судачила, что причиной тому надменная красавица Вильгельмина Ротерхут, служившая в замке хоффмаршалом, но это от зависти.

При Вильгельмине хозяйство резиденции содержалось в идеальном порядке: скатерти хрустели, под перинами не то, что горошины – горчичного зёрнышка не найдёшь, рейнское охлаждено до необходимого градуса, и даже обод ночного горшка, что совсем необъяснимо, в любой момент оказывался приятно тёплым. Те же чёрные языки в своём невежестве объясняли успехи фрау хоффмаршал колдовством, но на самом деле причина была в строгости и точно прописанных должностных инструкциях. Особенной же любовью герцога пользовался восхитительный суп, секрет которого Вильгельмина держала в строжайшем секрете.

Всему приходит свой срок, иногда неожиданно. В один из приездов, поздним вечером, после обильного обеда со знаменитым супом, Его Милость отпустил Вильгельмину на покой. За многие годы беспорочной службы он пожаловал ей охотничий дом в самой глухой чаще Оберхарца, и немедля отправил туда с почётным конвоем из полусотни егерей. В полумиле от дома егеря установили кордон и обустроили посты на редких проходимых тропках – без разрешения герцога и заяц не проскочит.

Дом бабушке так понравился, что она его больше не покидала. К ней в гости тоже никто не приходил. Солдаты герцога привозили Вильгельмине всё, что могло ей понадобиться, да время от времени внучка, Марианна, забегала проведать бабушку. Больше пропуска ни у кого не было, кроме невестки фрау хоффмаршал, матушки Марианны, но её на кордоне не видали ни разу. Герцог бережно хранил покой бывшей управительницы Вольфенбюттеля.

* * *

В Оберхарце сгустились сумерки. Ветер с лысой макушки Броккена взъерошил белокурые волосы Марианны, взметнул плотоядно саржевую юбочку, сунулся в корзинку, но,кроме остывших деревенских пирожков ничего там не нашёл и погнал волны по дубовым кронам. Марианна подоткнула затрепетавшую кружевную салфетку и взялась за шнурок звонка. Справа от него, в рамочке под стеклом, висела каллиграфическая надпись: «Для открытия двери потянуть за прилагающийся шнур». Ниже – ещё одна, с надписью: «Не дёргать!».Точные и доступные инструкции бабушка считала краеугольным камнем порядка. Ни тянуть, ни дёргать Марианна не стала: в узкую щель между дверью и косяком лился уютный мягкий свет. Она толкнула дверь и с опаской вошла в дом.

– Бабушка… – дрогнув голосом, позвала она.

Тишина была ответом. Где-то вверху лилась вода, и Марианна, на цыпочках, мимо бесчисленных дипломов и благодарностей в дубовых рамах, поднялась на второй этаж. У двери бабушкиной спальни она остановилась и прислушалась. Вода шумела там. Затаив дыхание, Марианна открыла дверь. Спальня тоже была пуста, в приоткрытой душевой стучали капли по эмали и незнакомый мужской голос напевал марш королевских егерей.

Марианна смутилась, отшатнулась назад – голос умолк, затих шум воды. Не успела она закрыть дверь, как в проёме ванной появился волк. Он непринуждённо, не без изящества, опёрся передней лапой о косяк и оскалился. Оскал его, однако, был совсем не угрожающим, а дружелюбным и даже располагающим.

– Я, наверное, не вовремя… – пролепетала Марианна, делая ещё один маленький шажок к двери.

– Нет-нет, – поспешно ответил волк с мягким нижнебаварским выговором. – Я уже закончил. Желаете принять душ?

От близости опасного зверя у Марианны похолодело за ушами. Она впервые видела волка так близко, и понятия не имела, что волки могут ходить на задних лапах и говорить по-немецки. Особенно смущало банное полотенце, обёрнутое вокруг бёдер. Она старалась смотреть волку в глаза, но взгляд постоянно сползал ниже, через крутую, мощную грудь, покрытую мокрой шерстью, по впалому животу в чёрных пятнах к узлу махровой ткани ниже пупка.

– Вы Марианна, я не ошибаюсь? – светским тоном осведомился волк. – Бабушка много о вас рассказывала. – Он перехватил её взгляд, и в зубастом оскале появилось смущение. – Вы простите, я не одет, но на меня подобрать одежду совершенно невозможно. Вы не против, если я останусь в полотенце? Если вас это смущает, я надену бабушкин халат, но, признаться, выгляжу я в нём нелепо.

– Нет-нет не надо! – запротестовала Марианна и тут же подумала: «А вдруг он подумает, что мне нравится его рассматривать?», – а за ней сразу в голову пришла странная мысль, что ей и вправду нравится его рассматривать.

Волк был молод и великолепно сложен. Мокрая шерсть облепила кожу, под ней бугрились крепкие мышцы, свет лампы сверкал на капельках воды, а пасть, удивительно выразительная для простого хищника, была полна крепких белоснежных зубов.

«Я смотрю на него, как художник, – успокоила себя Марианна. – Все люди в душе художники… – поспешно оправдалась она перед собой. – Великолепный экземпляр! – добавила для убедительности».

– Я на самом деле ненадолго, только пирожки бабушке отдам и уйду, – сказала она вслух.

– Ой как неудачно… А бабуля уехала.

– Куда? – удивилась Марианна.

– Не знаю, имею ли я право об этом говорить… Не желаете чаю с дороги? Или, может, супа? Я сварил великолепный хохцайтзупе с шпецле и побегами спаржи, ваша бабушка его обожает.

Новость о том, что волки умеют готовить, окончательно выбила Марианну из колеи, и она покорно побрела вслед за волком в столовую. Они спускались вниз по лестнице, волчьи лапы, выломанные в обратную сторону по сравнению с человеческими ногами, ступали уверенно, будто этот зверь всю жизнь только и делал, что ходил на задних лапах. Над тонкими лодыжками выделялись крепкие икры, мускулистые бёдра размеренно, совершенно по-человечески, двигались под банным полотенцем.

Марианна затрясла головой и зажмурилась, поскорее вспомнила соседского парня Иоахима, его рыхлый живот и вечно слипшиеся от пота волосы, затрясла головой ещё сильнее, представила кузнеца Ганса, его крепкие руки и мощную грудь, но тут он, как назло, улыбнулся ртом с выбитыми зубами. Застонав от отчаяния,Марианна попыталась вспомнить солдат герцога, проверявших у неё пропуск и вдруг уткнулась лбом во что-то упругое, покрытое мягким мехом, пахнущее сандалом и пачулями. Она не успела понять, что это – перед её глазами, очень близко, возникли два волчьих глаза – два зрачка, чёрных, как жерло ружья, в янтарной радужке с ореховыми, подсолнуховыми, апельсиновыми, шоколадными прожилками. Лапы волка мягко легли ей на плечи.

– Марианна, у вас что-то болит? – с тревогой спросил он. – Я услышал, как вы застонали.

Дыхание волка пахло мятной свежестью. Марианна вдохнула его полной грудью, и в глазах потемнело.

– Нет-нет, всё хорошо, просто немного закружилась голова.