Маленькие дети часто бывают жестоки, а дети богатых родителей и вовсе не знают границ. Кому, как не Ойтушу, было знать, как складывались судьбы сиделок.

Но самым печальным было то, что некоторые люди добровольно заключали контракты с корпорациями. Причины были совершенно разными: куча кредитов, нищета, в которой увязли твои родные, проблемы с законом… Пособие, выплачиваемое сиделкам, могло годами кормить целую семью. Вот только сами «игрушки» долго не жили. В основном из-за тех самых препаратов, которые они обязаны были принимать по договору. Ну, или погибали от ран, как этот зеленоволосый парень.

В морге Ойтуш успел многое повидать. Он думал, что научился быть хладнокровным, но такие вот жестокие и нелепые смерти просто выбивали из колеи. К окончанию своей «ювелирной работы» он чувствовал себя совершенно опустошенным. Благо что писк наручных часов возвестил о начале обеденного перерыва.

На обед отпускалось всего полчаса. На ходу стаскивая хирургический костюм, Ойтуш двинулся к лестнице: обед обедом, но у него были дела поважнее.

* * *

Пищеблок, совмещенный с обеденным залом, находился на нулевом этаже. Длинные металлические столы, низкие потолки и вечный тяжелый запах не сильно способствовали аппетиту, но за год работы Ойтуш успел привыкнуть. Точнее, научился отключаться от всего окружающего и концентрироваться лишь на том, что предстояло сделать.

У многих Вторых, в том числе и у работников морга, можно было заметить этот взгляд: отрешенный, пустой; в нем никогда не пылал огонь. У тех, кто всю жизнь имеет дело с рутиной – а среди Второго класса таких большинство, – глаза перестают сиять даже в какие-нибудь приятные моменты, которые у всех хоть изредка, но бывают. Почти как накачанная снотворным сиделка, ты медленно плывешь в тихих застойных водах своих мыслей. Каким бы ярким ты ни был в детстве, рутина и однообразие со временем сделают свое дело.

Но что касалось Ойтуша, то он знал: пока в его жизни есть Сати, огонь в его глазах погасить будет очень трудно.

Взяв поднос с едой, он расположился рядом с коллегами. В отделе Ойтуш был куда моложе всех остальных: его ровесников в Метрополе чаще использовали для тяжелого физического труда. Ойтуш старался не думать о том, что в морге он останется до конца жизни – ему не дадут поменять работу, хотя и будут кормить сказками про «светлое будущее».

На обед сегодня были недоваренные макароны с липкими кусочками соевого мяса и холодная протеиновая баланда. Никто не заботился о том, чтобы еда была вкусной, – лишь бы была сытной, чтобы работники не падали в голодные обмороки. Глядя, как Эдмундс и Риши с аппетитом уплетают дармовые харчи, Ойтуш с неохотой ковырялся в своей тарелке. Последние полгода он лишь для вида ходил на обед.

Однажды он совершенно случайно наткнулся на запасной выход, лишенный камер наблюдения. С тех пор каждый рабочий день, ровно в полдень, Сати приходила повидаться с ним. Минут на десять, не больше, но это драгоценное время было для них настоящим сокровищем. А еще Сати приносила ему обед из школы: свежие овощи, мясо, зелень. Нужно ли говорить, что разница между школьным меню и тем, что полагалось работникам морга, была колоссальной?

Закончив ковырять остывшие макароны, Ойтуш ленивым шагом вышел из столовой, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Миновав несколько коридоров и лестничных пролетов, он очутился в подсобке под лестницей. Сырость и полумрак, царившие в этой кладовке, странным образом успокаивали, давали ощущение надежности и безопасности.

Ждать пришлось недолго. Тихонько скрипнула дверь черного хода, и маленькая фигурка в надвинутом на лицо черном капюшоне осторожно проникла в здание морга.

– Кхе-кхе, – еле слышно подал голос Ойтуш. Если бы протекторий узнал, что Сати ходит сюда, и тем более носит ему еду, Ойтуша неминуемо ждала бы смерть. Вот почему с мерами предосторожности им было сложно перестараться.

– Привет, – шепотом произнесла девушка, легонько ступая в темноту подсобки.

Не говоря ни слова, Ойтуш взял ее лицо в ладони и нежно поцеловал куда-то в область носа.

– Опоздание на две минуты, мисс Лаллеман, – шутливым тоном произнес он и постучал по циферблату своих рабочих часов. – Лишаю вас десерта.

Сквозь полумрак Ойтуш видел, как она скорчила уморительную гримасу, оценив насмешку над строгим школьным режимом.

– Смотри, что я принесла тебе, – торопливо сказала она и, поставив рюкзак на пол, принялась вынимать контейнеры с котлетами и салатом, а Ойтуш не мог оторвать глаз от ее миниатюрных и таких проворных пальцев.

Сати никогда не рассказывала о своих родителях. Она ничего не помнила о них, точно так же, как Ойтуш не помнил своих маму и папу. Это было не таким уж редким явлением в Метрополе. Вероятнее всего, Сати родилась в семье одаренных, а ее генетический код был изменен еще до рождения. Иногда на улицах города можно было встретить людей с шестью пальцами, разноцветными глазами или причудливыми родимыми пятнами – все это были результаты каких-то экспериментов. В сравнении с такими мутантами у Сати была обычная внешность, если не считать фиолетового цвета волос.

У того мальчика тоже были странные волосы… Вспомнив подростка, Ойтуш тяжело вздохнул.

– Ты чего? – насторожилась Сати – она удивительно тонко чувствовала перемены в его настроении.

– К нам сегодня привезли сиделку. Смерть… такая нелепая, – в последний момент Ойтуш решил обойтись без подробностей.

– Само их существование сплошная нелепица, – покачала головой Сати.

Больше об этом и нечего было сказать. Ойтуш молча принялся за обед.

– Мне пора идти, – с сожалением вздохнула Сати. Десять минут, как всегда, пролетели.

– Угу, – кивнул Ойтуш, сминая фольгу, в которой только что была запеченная картошка с мясом. – Спасибо за обед, Мелкая.

Мелкая. Потребовалось несколько лет, чтобы Сати перестала обижаться на это прозвище, которое так легко дал ей Ойтуш.

– Сколько еще уроков сегодня?

– Математика, пратолингва, анатомия, – перечисляла Сати. – Вечером две тренировки по кэндо.

Услышав про кэндо, Ойтуш схватил швабру, стоявшую в углу подсобки, и с невероятно серьезным лицом изобразил несколько атак.

– Дурак, – смеясь, сказала Сати, глядя, как он размахивает палкой, пародируя фехтовальщиков.

Улыбнувшись, Ойтуш отставил швабру и крепко обнял девушку.

– Я просто рад, что ты учишься постоять за себя, – прошептал он ей на ушко.

Прижавшись к нему, Сати в который раз подумала, до чего же он худой. Она чувствовала сквозь одежду его выступающие ребра. Стиснув зубы, она пообещала себе, что вечером прихватит ему из школы двойной ужин.

За работу в морге с утра до вечера платили какую-никакую зарплату. Но она была в пять раз меньше пособия, которое получала Сати, просто являясь гражданином Первого класса. И тем не менее Ойтуш, этот упрямец, настоял на том, чтобы лично оплачивать аренду их жилья. От денег Сати он открещивался, все время повторяя, чтобы она тратила их «на себя»: покупала красивую одежду, косметику, всегда была сыта и ни в чем не нуждалась.

Но Сати не могла даже подумать о том, чтобы купить себе очередное платье или помаду, зная, что ее единственный друг страдает от голода. С огромным трудом она добилась, чтобы он позволил носить ему обеды на работу. При всем богатстве Метрополя найти натуральные продукты в магазинах было непросто, а в школы всегда шло только самое лучшее. Сати таскала для Ойтуша все, что могла, и, хотя он и ругал ее за слишком большой риск, постоянно видела благодарность в его глазах.

Но была и другая, более серьезная статья расходов. Она отнимала львиную долю бюджета Сати. Девушка снимала роскошную квартиру в престижном районе Метрополя, просто ради того, чтобы не отличаться от других гражданок Первого класса и не привлекать лишний раз внимания служителей протектория. Пару раз в месяц ей приходилось ночевать там, чтобы не вызвать никаких подозрений у соседей, но настоящий дом Сати всегда был рядом с Ойтушем.

– Ну, беги, – ласково сказал он. Сати потянулась к его губам за поцелуем, но Ойтуш, как всегда, мягко отстранился.

«Единственный друг»… Конечно, они друг для друга были гораздо большим, если решили жить под одной крышей даже под угрозой смерти. И все же Ойтуш не мог позволить себе преодолеть то расстояние, что разделяло их. Всего-то пять лет! Сати знала, что бесконечно дорога ему, видела нежность в карих глазах, когда он смотрел на нее, и рассеянную улыбку, что иной раз блуждала по его лицу. Но все же она была для Ойтуша «мелкой», ребенком. Хотя по законам, действовавшим в Метрополе, у нее было куда больше прав и возможностей, чем у него.

– Постой-ка, что у тебя с глазами? – вдруг спросила Сати, когда они вышли из полумрака на лестницу.

– А что?

После приема экстазина зрачки Ойтуша все еще были расширенными даже при ярком свете. Подойдя ближе, девушка проворным движением вытащила упаковку таблеток из его внутреннего кармана.

– Ты обещал мне, что не будешь их пить, – в голосе Сати он услышал разочарование.

– Обещал, пока не подхватил дот-вирус. А без него, – Ойтуш осторожно выудил экстазин из цепких пальцев подруги, – мне было бы не встать сегодня на работу.

Суровая реальность жестоко бьет по самолюбию. На дворе время, когда не можешь сдержать слово, данное близкому человеку, потому что вынужден принимать стимуляторы, чтобы оставаться в живых еще один день.

– Я достану тебе сыворотку, – сверкнув глазами, произнесла Сати.

– Моя железная леди, – с мягкой полуулыбкой сказал Ойтуш. – Сыворотка в городе закончилась. А если что и осталось, то стоит нереальных денег.

– Лекарство будет, даю тебе слово. Потерпи хотя бы сутки, ладно?

Снова этот тон. Слепая вера в то, что весь мир вращается вокруг тебя. Перейдя в категорию Второго класса, Ойтуш быстро уяснил, что он не всемогущ, а вот Сати по-прежнему жила в плену этих общих детских иллюзий. В реальности же не имело значения, какой ты класс: в Метрополе все под колпаком у системы.

– Конечно, потерплю.

Глава 2
Власть протектория

Вернувшись в школу, Сати первым делом пошла в душ. Надо было смыть с себя отвратный запах морга, а еще – немного прийти в себя. Раздевшись, она встала под упругие струи воды и закрыла глаза. В стенах школы за каждым из учеников велось наблюдение, доносы всячески приветствовались, и даже здесь, в душевой, Сати не могла позволить себе расстаться с маской беззаботной прилежной ученицы.

Вот вошла стайка девочек, и Сати отвернулась к стене. Она не стеснялась своей наготы – стыд быстро уходит, когда в моечной нет даже перегородок; просто не хотелось ни с кем разговаривать.

Быть гражданином Первого класса просто замечательно – ровно до тех пор, пока у тебя нет секретов от протектория. А если есть, то все твои права и привилегии быстро становятся прутьями золотой клетки.

Каждое утро, перед уроками, учащихся обследовали на дот-инфекции и другие социально опасные заболевания. Кроме того, на основе анализов для каждого ребенка составлялось индивидуальное меню на день. С одной стороны, неплохо, ты все время видел, как о тебе заботятся, но с другой стороны, все делалось для того, чтобы ты никогда не выходил из-под контроля.

День Сати Лаллеман был расписан по часам. Кроме уроков была обязательна спортивная секция на выбор и творческий кружок для формирования чувства прекрасного. Сати выбрала кэндо и флористику. Кэндо ей нравилось по большому счету из-за масок: можно расслабить мышцы лица и перестать растягивать рот в дурацкой приветливой улыбке. Флористика же проходила в большой школьной оранжерее, где росли редкие или совсем уничтоженные в годы Последней войны растения. Какие-то из них были восстановлены практически из одной клетки, например береза. Их было всего около ста во всем мире, и одну березку мэр Метрополя щедро подарил школе Сати.