Илья Вевюрко: Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи

© Вевюрко И., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Вместо предисловия

Эта книга, будучи вся введением в историю идеи, предлагаемой к внимательному рассмотрению, не требует подробного предисловия. Ограничусь одним замечанием, которое поможет читателю войти в курс предлежащего пути. То, что я не озаглавил свой труд как «историю понятия», избавляет меня от необходимости рассмотрения всех контекстов, которыми за века своего бытования, своих забвений и актуализаций обогатилось или было разбавлено – как посмотреть – понятие о Третьем Риме. Идея, в отличие от всегда развивающегося понятия, есть нечто цельное, неразложимое: изменяясь, она не умножается сама в себе, но становится другой идеей, которая именно потому логически несовместима с первой, что представляет собой ее видоизменение, а стало быть, отрицание. Моя задача в этой книге заключается в том, чтобы взять идею в ее первозданном виде, как она вышла из-под пера старца Филофея, и проследить именно ее историю в различных обстоятельствах времени бытия нашей страны. Учитывая, что слова Филофея были не отдельным всплеском историософского сочинительства XVI века, но повторялись потом неоднократно и еще больше имели созвучий и параллелей – как бы отчеканивших идею на обликах разных эпох, предмет моего труда отнюдь не пустой, и цель создания этой книги не сводится к пополнению эрудиции либо к развлечению ума: мы будем говорить о том, без чего понимание истории русского самосознания, народного и государственного, глубоко ущербно. Это соображение – уже достаточный ответ тем, кто считает идею Филофея примитивной или устаревшей. Если она и такова, в нее надо хорошо вникнуть, чтобы взаимосвязь всего последующего была ясна. Но я имею основания полагать, что после прочтения книги читатель не будет судить о древнерусском наследии с настроением «надменного потомка». Может быть, при помощи старого нам удастся по-новому взглянуть на многое из того, что прошло с тех пор и что происходит с нами теперь.

Глава 1
Логика Филофея

Год от Рождества Христова 1524

В год от сотворения мира 7032-й, а от Рождества Христова 1524-й, согласно астрономическому альманаху, изданному Иоганном Штефлером и Якобом Пфлаумом в швабском городе Ульме в самом конце XV века, в мире ожидался глобальный катаклизм ^[1]. Как гласил древнерусский перевод предсказания, обращавшийся среди книжных людей и вводивший в немалое смущение их умы, в тот год имело наступить «всея вселенныя странам и царствам, и областем, и обычаем, и градом, и достоинством, и скотом, и белугам мopскым и вкупе всем земнородным несуменное пременение и изменение, и преиначение… таково убо яково ж от многих веков от летописателей и от древних родов едва слышахом». Чтобы придать пророчеству звучание прямо эсхатологическое, оно завершалось отсылкой к евангельским словам о последних временах: «Воздвигните убо главы ваша, о мужи христоименитии» ^[2]. Согласно с европейской интеллектуальной модой того времени, основание для таких ожиданий дала ученым астрономам родственная область научной пытливости – астрология, а именно ожидаемое на зимнем небе 1524 года стечение небывалого количества «водных» знаков, что прочитывалось толкователями как некий «потоп». Не обязательно речь шла о водном всемирном потопе – это слишком явно противоречило бы библейскому обетованию, согласно которому такого больше не будет (Бытие 8:22). «Потопами» могли называть вообще массовые бедствия: так, поляки запомнили шведское нашествие в XVII веке как «шведский потоп». Но предсказание на 1524 год особенно настораживало тем, что речь шла о бедствиях всемирного масштаба.

Фрагмент с. 389 из альманаха Штефлера и Пфлаума с прогнозом на 1524 год. Баварская государственная библиотека

Распространение альманаха на Москве примерно около 1523 года было связано с деятельностью немецкого католического эмиссара – врача, дипломата и переводчика Николауса Бюлова, известного среди русских как Николай Булев или Николай Немчин. Рукопись предсказания разошлась по городам и растревожила не только столицу; дошел ее «список» (копия) и до государева дьяка при псковском наместнике Михаила (Мисюря) Григорьевича Мунехина, который обратился за советом к иноку Филофею, старцу Елеазарова монастыря под Псковом ^[3]. В ответ на недоумение сановника и появилось послание Филофея, получившее в рукописной традиции название «О злых днех и часех». Некоторые исследователи считают его единственным подлинным из Филофеева цикла: в таком случае другие составлены уже «по мотивам». Это, впрочем, не общепринятое в науке мнение. Но для нас, чтобы понять логику старца, который в своем ответе дьяку, а вместе с ним и всем смутившимся в ожидании «потопа» русским вельможам, впервые наименовал русское государство Третьим Римом, достаточно будет и одного этого послания. Другие я буду цитировать далее в подходящих местах, так как развитие идеи в них, без сомнения, отражается. Теперь же рассмотрим строение и основные мысли этого исторически первого в своем роде памятника.

Филофей начинает письмо с известной самоуничижительной формулы, которая порой цитировалась в научной и учебной литературе как показатель пренебрежения древнерусского книжника к научному и философскому знанию: «яз селской человек, учился буквам, а еллинскых борзостей не текох, а риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы в беседе не бывал». Однако это вовсе не смиреннословие, как может показаться. Филофей, правда, намекает своему адресату, что ему самому надо меньше тревожиться о мирском. На Руси считалось издревле, что «свет мирянам иноки», вот старец и подает мирянину пример: «учюся книгам благодатнаго Закона, аще бы мощно моя грешная душа очистити от грех» ^[4]. Но, если бы в этом была вся цель, послание тут же могло и закончиться. В действительности элементарное образование Филофея служит здесь обличением не просто суетной и земной, а еще и мнимой мудрости астрологов, потому что далее он демонстрирует понимание азов астрономии (может быть, эти азы и есть «буквы», которым он учился), не дающее подпасть под чары ее магического двойника. Если уж он, малограмотный инок родом из деревни ^[5], разумеет числовое соотношение лунного и солнечного циклов и его смысл, знает причины затмений и порядок движения созвездий, то нет никакого дива в том, чтобы рассчитывать эти регулярные небесные явления, и умение предсказывать их вовсе не означает знания будущих событий иного, исторического плана. Как бы успокаивая своего адресата, Филофей немного посвящает его в астрономию, рассказывая о знаках зодиака (зодеях) как маршруте движения больших светил и объясняя, что, если бы луна слишком часто достигала полноты своего диска, «пакость бы велика была светилником между собою, частаа отемнениа». Таким образом космос предстает взору читателя гармонически упорядоченным и целесообразным.

Старец пишет дьяку, что в математическом расчете затмений Солнца и Луны «подвиг велик, а приобретения мало», тем самым настаивая на отсутствии в регулярных явлениях семантики, относящейся к явлениям нерегулярным, связанным с человеческой свободой и ее производным – историческим процессом. Двенадцать зодиакальных созвездий «суть пути солнцу и луне», так, луна проходит их «в двадесят и девять дней и в пол дни и пол часа и пятую часть часа». Различными путями ходят планеты. Но мысль, что от их расположения зависит человеческий жребий, – басня халдеев, которые соблазнились небесной механикой еще тогда, когда устремили в небо свой столп, Вавилонскую башню. Еретики нового, уже Филофеева времени воспользовались этой мыслью «на прелщение малоумных человек», а именно чтобы внушить им непокаянный дух: ведь если судьба человека предопределена, знаком чему должен служить читаемый астрологом небесный рисунок, то не за что будет и судить человека, предопределенного к тем или иным поступкам, на последнем суде. Бог Сам «имать винен быти, яко злая человеки народил». Эту же мысль старец высказывает в послании к другому вельможе ^[6], где порицает астрологические искусства, «имиже хула на Бога востече». Как мы можем понять в контексте послания к Мунехину, о «хуле» говорится не голословно, это богословская оценка, вытекающая из основополагающего христианского учения о Боге как всеблагом, не творящем зла.

Трехсвятительский храм Елеазарова монастыря, XVI в. Фото автора

Филофей цитирует альманах по выписке, которая содержалась в полученном им от Мунехина письме. Итак, ожидающееся в 1524 году вхождение планет в водные знаки сулит «всеа вселенныа градовом и царством и странам, вкупе всем земнородным пременение». Но это ложь, так как в основе всех глобальных изменений лежит не механическая, а живая и разумная причина. «Святым Духом всяка тварь обновляется, обращающеся на первое», то есть возвращается в прах и восстает из праха. Старец – рационалист в отношении к небесной механике, но в отношении к первоначалу всех явлений он истово верующий, причем одно связано с другим: допущение какого-либо механического начала в духовной жизни означало бы ослабление совершенства Бога – причины свободной, разумной и деятельной, даровавшей человеку те же свойства. Созидание и разорение государств происходит от Божьего суда в связи с человеческой греховностью. «Да внемли, Господа ради, в которую звезду стали христианскаа царства, еже ныне вси попрани от неверных? Якоже пророк глаголет: кто даст на расхыщение Израиля – не Бог ли, емуже согрешиша? Девятьдесят лет, како греческое царство разорися и не созиждется: сия вся случися грех ради наших, понеже они предаша православную греческую веру в латынство». Заметим здесь два момента, которые будут важны для всего нашего повествования и в дальнейшем: во‐первых, Филофей отождествляет всех православных христиан с Израилем, избранным народом, наказуемым строго именно потому, что избран; во‐вторых, даже сетуя на унию греков с латинянами как причину падения их империи, он говорит «грех ради наших», то есть покаянный настрой, как в первых русских летописях, нерушимо сохраняется и при рождении «Третьего Рима».

Здесь, на этом повороте с греками, Филофей впервые упоминает Рим, причем сначала от лица своих оппонентов: «Не дивися… яко латыни глаголют: наше царство Ромейское недвижимо пребывает, аще быхом не праве веровали, не бы Господь снабдел нас». То есть, если бы мы не были правоверными, Господь не сохранил бы наше царство – говорит первый Рим. Филофей оставляет этот, казалось бы, веский довод без внимания. Почему? Самоочевидно: многие нехристианские царства остаются крепкими; да так тому и надлежит быть, ведь конец земной истории вовсе не будет похож на всемирное торжество христианства. Здесь (и далее) у Филофея столь явное отрицание хилиазма, о котором мы позднее поговорим отдельно, что для мечты о мировой гегемонии, как и о мировой политической гармонии, не остается совсем никакого места. «Только то, что имеете, держите, пока приду» (Откровение 2:25) – эти слова из Апокалипсиса могли бы стать эпиграфом для послания инока. О мировой гегемонии мечтает как раз первый Рим, не понимая того, что из-за ереси он уже перестал быть центром христианского мира.