Что-то просвистело, и я услышал глухой удар. Посмотрев вверх, на стену, я наконец-то обратил внимание на то, что она была достаточно сильно побита, а обе катапульты, находившиеся на ней, разбиты.

Я доложил Магону, что прибыл.

Тот лишь недобро усмехнулся:

– Пока ты там прохлаждался, я потерял, считай, треть отряда. Они не стали драться, а побили нас. – Тут он использовал слово «тормента», которое я не понял, ведь по-английски torment означает «мука».

Он еще раз взглянул на меня, лицо его скривилось, и он тихо так спросил:

– И где твои доспехи и меч?

Точнее, сказал он все это на своем языке, а один из его людей перевел мне, не без огрехов, на латынь.

– У меня есть вот это, – показал я на «винторез» в чехле. – И с ним я смогу принести больше пользы.

Магон рассердился:

– Прочь с моих глаз, чужеземец! Если бы ты не спас мою дочь, я бы зарубил тебя на месте за твои насмешки и твою трусость!

Я поскорее ретировался и взобрался по приставной лестнице на стену. Бойниц не было, был лишь парапет, за которым можно было спрятаться. Но в нем тут и там зияли бреши. Посмотрев, я увидел, как камень от римской катапульты ударяет по стене чуть ниже гульбища. И я расчехлил винтовку, после чего подскочил к одной из дырок. С той стороны я увидел около манипулы римлян^[12], которыми командовал молодой офицер в щеголеватом доспехе, украшенном золотой мишурой. К берегу шли лодки с подкреплением и, как оказалось, не только: чуть дальше стояли две катапульты. И я выстрелил в того самого молодого римского командира.

Как я и предполагал, то ли ружье не было пристреляно, то ли прицел сбился, и пуля пошла не так – чуть выше и правее. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Пуля разнесла голову тому, кто руководил командой одной из катапульт, и другие остановились от растерянности. Я еще подумал, что если бы это увидел мой ротный, у которого я служил срочную, то этим римлянам пришлось бы весьма туго. Но мое дело было не думать, мое дело было отстреливать супостатов.

И я, сделав необходимые поправки, вновь выстрелил.

На сей раз щеголь упал, и я среагировал намного быстрее. Увидев, как некий человек в еще более богато отделанном панцире начинает отдавать команды, я пристрелил и его, а затем человека, распоряжавшегося у второй катапульты. И если после первых двух смертей римляне всего лишь пришли в замешательство, то теперь они запаниковали и побежали к лодкам. Я начал охоту за теми, кто эти лодки держал, и небезуспешно: вот одну лодку уносит от берега, вот вторую… Другие не стали ждать тех, чьи лодки ушли, и бросили их на берегу.

Я прекратил стрелять, решив, что боеприпас – вещь в данных условиях невосполнимая и что я убил четырех офицеров или унтер-офицеров, точнее, их здешний эквивалент, а также не менее двух лодочников. А те, кто выжил и остался на берегу, после того как их лодки унесло, попросту сдались подошедшим людям Магона, предпринявшего вторую вылазку в порт.

Я же тем временем настроил прицел, а затем не спеша собрал винтовку. Но не успел я ее зачехлить, как за мной пришли двое и повели к Магону. Я не знал, чего ожидать, и приготовился к очередному разносу.

Однако Магон посмотрел на меня с некоторым опасением и сказал на своем языке, а один из его людей перевел:

– Мои люди видели, как ты наставлял эту палку, и потом люди падали. Что это? Чародейство?

– Нет, это русское оружие. Из моей страны, – пояснил я, увидев, что тот меня не понял.

Один из людей Магона подбежал и что-то сказал; я разобрал «Скипион» и «Аймилиан».

Магон неожиданно расцвел и сказал уважительным тоном:

– Один из пленных говорит, что ты убил их командира, а это был сам Сципион Эмилиан^[13]. Он считается – считался – одним из самых способных молодых командиров в римской армии. Кроме того, ты убил еще четверых, лишив их двух катапульт и двух лодок, а также оптиона^[14] манипулы. Если бы не ты, я не знаю, чем закончился бы этот бой^[15]. Так что позволь поблагодарить тебя от имени города и его жителей. И… прости меня за насмешки и за холодный прием.

Я чуть поклонился, давая понять, что инцидент исчерпан.

А Магон продолжил:

– А как у тебя с владением мечом?

– Не очень, – сказал я. – Кое-что умею, но другим мечом – коротким и кривым. – «И, – добавил про себя, – фехтование саблей – это спорт, а не бой, там нужно совсем другое».

– И еще: у тебя много… такого оружия?

– Мало, – покачал я головой. – И им нужно уметь работать. Кроме того, видишь ли, к нему нужны специальные такие… стрелы, ну или вроде стрел. И их у меня недостаточно. Зато я могу создать кое-какое оружие, которое можно будет делать массово. Тоже из моей страны, но там все будет проще. Мне нужны будут только дерево и металл. И мастера по дереву и металлу, которые смогут сделать то, что я им скажу.

– Найдем. Мастера у нас лучшие в мире.

– И еще: у вас есть земляное масло?

– Ты хочешь сказать, такое… черное, которое горит? Можно достать у купцов.

«Вот и хорошо, – подумал я. – Еще одна моя задумка, вполне возможно, прокатит. Или даже две».

– И я еще подумаю, что именно можно будет придумать такого, чего римляне не ожидают.

– Мы за все будем благодарны, Кола. А теперь… поехали домой.

«Домой… Значит, их дом теперь мой дом, – подумал я. – Неплохо…»

На сей раз мне предложили разделить с Магоном повозку. Коней забрали с собой его сыновья. И как только они отъехали, Магон еще раз подозвал переводчика – его, как я уже знал, звали Адхербал – и попросил его перевести.

– Я к тебе отнесся не очень хорошо, хоть ты и спас мою дочь. Ведь ты… ты ей очень понравился, а я не хотел, чтобы ее мужем стал какой-то варвар.

– Понимаю, – кивнул я и подумал: «Что-что, а жениться мне рановато».

– А теперь я даже не знаю… В любом случае ты теперь желанный гость под моей крышей. Ну что, поехали?

И если по дороге вниз я с непривычки отбил себе филейную часть, то назад я вернулся в относительном комфорте.

9. Никола из рода Бодунов. Простите, Бодонов

По прибытии Магон взял с собой Ханно, и они куда-то ушли. Меня же ожидал обильный и весьма вкусный обед. Перед его началом оба сына Магона подошли ко мне и, как мне показалось, попросили у меня прощения: я не совсем понял, что именно они сказали, но по выражению лиц и тону голосов подумал, что не так чтоб неправ и что мне нужно срочно учить пунический.

Кстати, как мне рассказал Ханно, жители Карт-Хадашта именовали себя «ханааним» – жителями Ханаана. «Ханаан» же было библейским названием Святой Земли, и, как я теперь понял, это наименование распространялось и на Финикию. А язык был ханаани – ханаанским. Но про себя я и далее продолжал называть его пуническим.

После обеда я решил немного поспать, слишком уж напряженным оказался день. Но где-то через час мой сон нарушил Ханно.

– Вставай, герой, – сказал он мне с улыбкой. – Совет старейшин, узнав о твоих подвигах, постановил: ты достоин быть гражданином Карфагена. Но у нас лучше принадлежать к какому-либо роду. Именно поэтому, если, конечно, ты не против, я хотел бы тебя усыновить – без права наследования. Это даст тебе право постоянно жить в Бырсате да и обезопасит от возможных нападок со стороны некоторых старейшин.

– Благодарю тебя, Ханно, – учтиво поклонился я. – А на наследство я не претендую. Вот только зачем это тебе?

– Знаешь… Во-первых, я считаю, что ты уже показал свою пользу для нашего города, а времена тяжелые, нам каждый толковый человек не помешает. И во-вторых, мне с тобой просто интересно. Чем-то ты даже напоминаешь меня в молодости… Завтра утром мы прибудем в Совет старейшин, а сегодня для тебя сошьют приличествующую этому случаю одежду: не в твоей же пятнистой хламиде туда идти.

– У меня еще есть…

– Нужно соответствовать. Все-таки у нас в городе любят хорошо одетых.

– «Встречают по одежке, провожают по уму» – так говорят у нас.

– Правильно говорят. Нужно, чтобы они твой ум разглядели. Ладно, отдыхай, ты заслужил отдых.

– Ханно, а нет у тебя чего-нибудь, на чем можно писать? Желательно, чтобы стоило это недорого.

– Я попытаюсь кое-что придумать.

Ханно подозвал Кайо, и тот вскоре принес мне вощеных дощечек и стилус, а также свиток пергамента, бронзовую чернильницу, брусок чернил и стебель какой-то травы.

– Кайо покажет тебе, как пользоваться стилусом, как делать чернила и как писать. Только учти: пергамент дорогой и у нас его мало. Папирус мы покупали в Египте, но теперь мореплавание стало небезопасным, и мы его практически не видим. Так что, пока можно, пользуйся дощечками. Записи можно стирать, Кайо тебя научит.

– Чем писать у меня найдется, Ханно, – улыбнулся я. – А вот за дощечки спасибо. Есть у меня кое-какие задумки, хочу попробовать сделать чертежи. И, кроме того, хотел бы наконец-то выучить ваш алфавит. Мне известен алфавит, которым пользуются… – Я хотел сказать «евреи», когда вспомнил, что и у них в этом времени алфавит был сродни финикийскому, а то, что сегодня считается еврейским алфавитом, на самом деле арамейский. – Которым пользуются арамейцы.

– Тогда ты сможешь очень быстро научиться нашему. Вот смотри…

И вместо отдыха я получил урок пунического правописания, а также выучил кое-какие слова.

А потом Ханно неожиданно спросил:

– А у вас, русских, есть письменность?

– А как же. – И я написал «Ханно», пояснив, что именно изобразил.

– Похоже очень на то, как пишут греки.

– А мы свою письменность и создали на основе их алфавита. Точно так же, как они создали свою на основе финикийского.

– Подозревал, но не знал, – усмехнулся Ханно. – А теперь…

Но пришел портной снимать мерки для моей новой одежды, и наш разговор закончился. А после этого мы репетировали мою благодарственную речь для Совета старейшин, и Ханно приятно удивился, когда я в конце начал более или менее понимать тот простой текст, который он мне написал, и даже вносить кое-какие изменения.

На следующее утро я разоделся в пух и прах по последней карфагенской моде. На мне было нечто вроде платья, или арабской кандуры, сделанной из дорогого красного материала, похожего на бархат, а сверху – что-то типа кардигана из подобной же ткани, но с вышивкой и длинной нашитой полосой цвета индиго. На ногах у меня были кожаные сандалии с нашитыми бронзовыми бляшками. Я был похож на павлина, но что поделаешь, нужно было произвести впечатление на городских старейшин.

Ханно все сокрушался, что у меня не было бороды, но я ему сказал, что мне и так хорошо: ну не нравятся мне бороды и усы. Пробовал один раз отпустить их в университете и понял, что это не мое.

Зал Совета старейшин оказался богато украшен: статуи, мозаики, фрески – все весьма искусной работы. В одном его конце находилось нечто вроде сцены с полом из красного порфира, там стояли столик прекрасной работы и что-то вроде высокой пепельницы, а перед сценой амфитеатром шли вверх резные кресла старейшин. Место Ханно было в первом ряду. К каждому креслу прилагался столик с табуреткой, на которой сидел секретарь. Я ожидал увидеть Кайо, но там сидел незнакомый пожилой человек с бородкой.

Впрочем, во всем зале безбородыми были лишь двое – я и странно одетый мужчина, проведший некий ритуал в начале заседания. Потом он что-то сказал, и Ханно показал мне, что нужно подойти к нему и встать на колени. Жрец – а это мог быть лишь он – возложил мне на голову руку и что-то возгласил, после чего достал из ящика голубя и принес его в жертву на той самой пепельнице – я догадался, что это был алтарь^[16], – затем помазал мое лицо его кровью, а после, обложив углями тушку несчастной птицы, поджег ее.