На прощание я решил оставить им один арбалет – самую первую модель – и несколько стрел к нему. Против римского войска это вряд ли поможет, но если прибудут нумидийцы, то вполне. И отбыл, сопровождаемый низкими поклонами.

В первые два периметра стен я въехал без всяких вопросов, там лишь проверили, что я не вез с собой никаких товаров (оставшийся у меня арбалет они таковым не посчитали). Зато в третьем у меня потребовали право на въезд в город, и я вспомнил, что хотел взять с собой ту самую пластину, удостоверяющую мою личность, но забыл. В конце концов меня пропустили, когда я упомянул Ханно и Магона, но я слышал, как они ворчали мне вслед: мол, понаехали всякие варвары.

А в Бырсат меня наотрез отказались пускать: мол, а ты кто такой? Здесь имена Ханно и Магона из рода Бодонов ничего не дали: мол, ты, чужеземец, где-то про них слышал, а теперь мы должны тебя пускать? Пошел отсюда, пока мы тебя плетью не огрели!

К счастью, в это время подъехал один из воинов Магона, вспомнил меня по бою у порта, и стражники меня пропустили с недовольными минами на лицах. Он же мне сказал:

– Ты всегда можешь сказать, что у тебя дело к шофетам: тогда тебя обязаны пустить в Бырсат.

После этого я по совету Ханно сделал в канцелярии Совета копию своего удостоверения, чтобы не терять оригинал, а на своей хламиде попросил пришить для нее карман. Оказалось, что карманы здесь тоже еще не изобрели, и мой приемный отец, узнав о моей придумке, решил начать шить одежду с карманами – авось окупится.

Интересно, что здесь было что-то вроде системы патентов: изобретения регистрировались в канцелярии Совета, и автору их полагалось выплачивать пусть небольшие, но деньги за использование его идей – за этим строго следили местные гильдии, а семья Магона состояла практически во всех, так как у них были соответствующие мастера. Ханно зарегистрировал на мое имя – и на имя рода – не только карманы, но и конструкцию седла, новую уздечку, стремена, арбалет и конструкцию его перезарядки. И да, «карфагенский огонь».

Я оговорил, что денег за использование всего этого для обороны города до окончания войны не возьму, разве что для взаиморасчетов, если кто-нибудь потребует подобные отчисления у нас. На что Ханно резонно возразил, что карманы будут нашивать многие, и не только для воинов, так что они пусть платят; то же и про тех, кто делает седла на продажу. Я согласился.

А на следующий день я решил дать Абреку денек отдохнуть. В лавке недалеко от дома я купил четыре кувшина вина на деньги, полученные мною от Ханно в счет будущих отчислений: два самого лучшего, один для нас с Ханно, один для Магона и его семьи и два чуть подешевле, но все равно хорошего (я его сначала попробовал). То, что чуть подешевле, я подарил Боазу: «Для тебя и других мастеров». У него чуть глаза на лоб не вылезли. Он мне начал говорить, что, мол, «не положено, мы же рабы» и что ежедневную порцию вина им выдают. На что я сказал, что приятно наградить за честный труд и что он меня обидит, если не выпьет сам за мое здоровье и не позволит выпить другим мастерам. За чье-то здоровье здесь не пили, но Боаз не решился переспрашивать, а с низким поклоном забрал кувшины.

Я же решил денек отдохнуть, а заодно и попробовать вспомнить что-нибудь еще. Ведь пока что боевые действия практически прекратились, хоть я и твердил Ханно, что ни в коем случае нельзя «почивать на лаврах» после боя в порту. Тот однажды обмолвился, что, видите ли, старейшины все еще считают, что нужно мириться с римлянами, и тех, кто за активные боевые действия, единицы. Но вновь пообещал познакомить меня с некими «интересными людьми».

Однако не успел я прилечь на деревянной кушетке, как меня окликнул мелодичный голос:

– Здравствуй, Никола!

Я вскочил на ноги и увидел Мариам. До этого случая я лицезрел ее лишь тогда, когда меня приглашали на совместные трапезы, что было всего-то три-четыре раза. Конечно, два раза ко мне приходила Танит, сказав, что от Мариам, и оба раза мы провели ночь в одной постели, но не более того. После ее второго визита я даже напевал Высоцкого: «Ну а что другое если, мы стесняемся при ём».

– Здравствуй, Мариам, – сказал я с поклоном. – Рад тебя видеть.

– И я рада, Никола. Я бы приходила почаще, но папа с мамой мне это запретили. А сейчас я получила у них разрешение посмотреть на твою… сыделат.

Да, я не знал, как именно назвать «седло» в этой реальности. Я даже знал, как оно будет по-арамейски – «сарга», но здешний эквивалент – «сыргат» – означал тряпку, которую здесь клали на спину лошади. А я изобрел нечто новое. И взял русское название, сделав его женского рода вместо среднего, которого в пуническом не было, и добавив окончание «т».

– Конечно, Мариам.

И я провел ее к Абреку, который сегодня отдыхал. Тот ее узнал, радостно схрумкал белую морковку, которую ему протянула девушка, и я его оседлал. Конечно, в средневековой Европе женщины катались в «женском седле», но здесь ничего даже близкого не было: все ездили одинаково, и не в седле, а на сыргате.

Я показал Мариам, как пользоваться стременем, но все равно помог ей сесть на коня, и, хоть я старательно и не смотрел на то, что было у нее под столой, все равно увидел что-то белое, и, хотя это было вполне невинно, мне пришлось совершить усилие над собой, чтобы не возбудиться. Позже я узнал, что свободные женщины в Карфагене, кроме самых бедных, носили обычно нечто вроде полотенца, обвиваемого вокруг чресел: те, кто побогаче, шелковые, те, что победнее, льняные; а в «те дни» туда добавлялись старые тряпки.

Но как бы то ни было, Мариам ничего не заметила и, как только села, неожиданно полетела вскачь на Абреке. А я забрался, как сумел, на кобылу, стоявшую рядом (ее, как мне сказали, звали Лела, что означало «ночь»; интересно, что по-арабски это звучит почти так же – «лейла»), и поскакал за ней. Конечно, ехать на неоседланной лошади, да еще и без узды, было для меня удовольствием, как говорится, ниже среднего.

Когда я выехал из ворот поместья Бодонов, Мариам нигде не было видно, но мне показалось, что я слышал копыта чуть правее, по направлению к Неферским воротам. Я, естественно, за ней, хотя, конечно, Абрек был намного быстрее Лелы, а еще я ехал вообще без всякого седла, даже без здешнего сыргата. Я еще подумал, что одно неверное движение – и мне больше не придется сдерживать себя при визитах Танит по, так сказать, сугубо анатомическим причинам.

Я даже не подумал, что у меня с собой нет пластины, удостоверяющей мою личность, да и одет я был в камуфляжную куртку, футболку и шорты из будущего.

На футболке был изображен человек в форме восемнадцатого века, а под ним надпись – название моей школы и Patriots («Патриоты»). Так именовались те, кто воевал против англичан во время американской Войны за независимость, и так же называлась и наша школьная команда. Будь у меня хоть пять минут, я бы переоделся в свой «выходной» костюм, но в голове была лишь одна мысль: уже вечер, и если в Бырсате вряд ли что-нибудь случится с одинокой девушкой, то в городе всякое может быть.

Звук копыт все удалялся, но я ехал со скоростью, на которую только и была способна бедная Лела. У храма Мелкарта (да, того самого, где я тогда заблудился) я на сей раз повернул к внешнему порту. Район здесь выглядел намного хуже, чем по Неферской дороге, и я молил Бога, чтобы с девушкой все было в порядке.

Неожиданно я увидел Абрека, который плелся наверх по дороге без наездницы. Я поскорее пересел на него и поскакал дальше, ведя Лелу в поводу. И через минуту я услышал крик из какого-то переулочка.

Соскочив с Абрека, я крикнул:

– Стой!

Времени привязать ни его, ни Лелу у меня не было; а вот оружие – арбалет – у меня был, как оказалось, приторочен к седлу. Схватив его и небольшой футляр со стрелами, я побежал на голос.

И вновь четверо ублюдков старались сорвать одежду с Мариам, но на сей раз они были, судя по всему, местными. Я подстрелил сначала того, который пытался пристроиться между ее ног, и смог в рекордные сроки перезарядиться, подбегая. Второму я целился в область сердца, но попал в глаз. Вот только остальные двое побежали ко мне, а времени натянуть тетиву у меня попросту не оставалось. Эх, где мой автомат…

Я чуть не споткнулся о какую-то железку и увидел, что это был короткий меч одного из тех, кого я уже завалил. Ну что ж, это, конечно, не шашка, но все же, все же…

Один из них попытался достать меня таким же мечом, но я отбил его выпад, а затем ударил его по глазам. Не убил, но, полагаю, это было малоприятно. Последний бросил оружие и побежал.

Я не стал за ним гнаться и вместо этого подбежал к Мариам. Ее платье вновь было порвано, и я схватил ее на руки и побежал к нашим «средствам передвижения». К счастью, они еще были на месте. Какой-то мужик пытался схватить Абрека и при мне получил копытом по голове, а когда подбежал я с окровавленным мечом, предпочел спешно покинуть поле боя. Я накинул на Мариам свою куртку, посадил девушку на Абрека, сам сел на бедную Лелу, и мы поплелись наверх, к входу в Бырсат.

4. Римский шпион

По дороге я спросил у Маши:

– Что случилось, милая?

– Я… спустилась с Абрека, чтобы… – Тут она употребила слово, которого я не знал, и, когда я посмотрел на нее с вопросом, показала себе между ног. – И отошла к канаве.

Действительно, если в Верхнем городе и в приличных районах были общественные туалеты, то в более бедных районах я не раз и не два лицезрел, как люди справляли малую нужду в кюветах вдоль дороги, причем и мужчины, и женщины – здесь это не считалось предосудительным. Большую же нужду, как мне объяснили, даже здесь нужно было справлять в специально отведенных местах.

– А они на меня навалились и схватили. Абрек убежал, а я сопротивлялась, сколько могла.

– Больше по вечерам не выезжай из Бырсата одна.

– Хо… хорошо, милый.

Одного этого слова «милый» мне хватило для счастья, хотя я понимал, что никаких чувств ко мне у нее не было и быть не могло.

На въезде в Бырсат нас окрикнули:

– Кто едет?

– Мариам и Никола из рода Бодонов, – сказал я.

– Ты бы хоть правильно говорить научился, чужеземец. Хватайте их. А девка-то ничего; хоть и в рванье, но платьице недешевое.

– Я Мариам из рода Бодонов, дочь Магона. Требую немедленно послать за моим отцом или моим дедом, старейшиной Ханно из рода Бодонов, – твердым голосом произнесла Мариам.

– Гляди ты, эта вроде из Карт-Хадашта. Ну что ж, кто-нибудь, сгоняйте к дому Магона, узнайте, правда ли это его дочь и что она делает в обществе этого. – И он показал на меня.

– Я гражданин Карт-Хадашта, принятый в род Бодонов, – сказал я.

– А вот это пусть начальник решает. Харбал, отведи его к нему. А ты, – и он показал на Мариам, которая порывалась встать, – посиди пока здесь.

Начальник мне сразу не понравился: толстый, со спесивым выражением на свинячьей физиономии. Он чем-то напомнил мне прапорщика из части, где я служил срочную, разве что одет был не в пятнистую камуфляжку, а в бархатный плащ поверх недешевой хламиды.

Посмотрев на меня, он неожиданно спросил на ломаной латыни:

– Ты кто и откуда?

– Никола из рода Бодонов, – ответил я.

Тот мерзко осклабился и процедил:

– Этот – римский… – Я не понял слова, но понял, что имелось в виду «шпион». – Взять его!

– Я не римлянин, – ответил я.

– Не ври. Ты одет не по-нашему, говоришь на языке врага, а на одежде у тебя латинские буквы.

– Неужто ты думаешь, что римлянин был бы столь глуп, чтобы…

– Заткнись! – заорал тот. – Покажите ему, ребята!

Меня схватили двое мордоворотов, заломили руки и потащили в соседнее приземистое здание. Я не сопротивлялся – зачем? Эти только обрадуются. А мне хотелось выйти отсюда без особых телесных повреждений. В том, что я выйду, я был вполне уверен: Мариам никто держать не рискнет, а Ханно меня вытащит.