– Договорились, – ответила Элла. Она повернулась и уже было отправилась к себе в комнату, но вдруг остановилась. Я ни разу не видела ее такой серьезной. – Мне так жаль, Пен. Зря ты сегодня со мной пошла.

– Элс, что стряслось? – спросила я сжавшимся от волнения голосом.

– Ничего, – тихо сказала она в ответ. – Все в порядке. Все будет хорошо.

Она легонько поцеловала меня в щеку, а затем ушла, закрыв за собой дверь, и оставила меня в холле одну и в полной растерянности.

Элла играла с огнем. Влюбляться странницам по Смерти запрещено. Если бы нашим возлюбленным грозила смерть, у нас могло бы возникнуть искушение вмешаться в ее планы. Неизменным напоминанием о нашем долге по защите завесы между Жизнью и Смертью служили татуировки в виде бражника мертвая голова на плече. Нам говорили, это знак почета, символ нашей мнимой свободы. Когда мне было четырнадцать, я сказала, что все это чушь собачья, и получила от бабушки подзатыльник. Уж лучше татуировка и клятва, чем стать Золоченой, как все остальные ведьмы с серебряными глазами. Мы последний ковен странниц по Смерти – последние терновые ведьмы со свободной волей, хоть мы ею и не распоряжаемся.

Это место – тюрьма, но даже предполагать такое наказуемо. Мы – «почетные гости». Уйти мы не можем. Но я все равно мечтала о зеленых лугах и голубом небе, о пикниках на солнышке и об украденных мгновениях в сумрачном лесу, который сверкал светлячками. Я тосковала по дому, по тому, каким я до сих пор его помнила. По нашей деревне на краю леса и звенящему ручью, который вился посреди нее.

Теперь там не осталось ничего, кроме золы и пепла. Лес превратился в пустыню. Наш ковен стал личной стражей Смотрителя перед лицом Смерти. Мы охраняем его от разгневанных душ, которые сопротивляются притяжению Предела на линии жизни, и устраняем любой ущерб, какой они только способны причинить.

Такова правда о том, как мы здесь очутились и почему не были позолочены, как другие ковены ведьм, ходивших по Смерти, когда нас окружили и привели сюда. У каждого есть линия жизни – невидимая нить, которая тянется из груди. Она пронизывает Жизнь и ведет к Смерти, за последний ее Предел. И так у всех, кроме Смотрителя. Его линия привязана к завесе. Он подпитывает завесу своей жизненной силой. Если он умрет, завеса превратится в стену, которую не сможет преодолеть ни одна душа. Живым будет никак не умереть. Их души освободятся от тел и обернутся туманными призраками. Мертвые поглотят жизнь.

Ответственность за завесу была долгом Смотрителя. Но он был ранен, и его здоровье пошатнулось. Так что теперь каждую ночь мы платили за его просчет, сжигая по одной ведьме из нашего ковена. Магия бабушки сохраняла ему жизнь. Терновый ковен стал его щитом.

Верховный Смотритель – наш дар народу Холстетта. Бессмертный тиран, которому нельзя погибнуть.

Глава 2

На следующее утро холод отчетливо ощущался даже на солнце. За окном все затянула не по сезону морозная дымка. Еще не рассвело, а я уже выбралась из теплой постели и наспех оделась. Когда я непослушными пальцами заплетала волосы, раздался легкий стук в дверь.

Не успела я ответить, как в мою комнату просунула голову Мила. Меня охватило смешанное чувство досады из-за вторжения и облегчения от того, что сестра вернулась из Смерти целой и невредимой. Я спросила в замешательстве:

– Ты чего так рано?

Бабушка настаивала, чтобы после ритуала сожжения мы проводили все утро в постели для восстановления сил.

– Карлотта была на дежурстве.

– Ну и что?

Я перевязала косу черной лентой и закинула за спину. Но рыжие кудри уже успели выбиться наружу, и мне придется заколоть их шпильками перед тем, как отправиться на завтрак.

– С утра ей нездоровится. Мы пойдем вместо нее.

– Вдвоем?

Все обязанности по сбору крови обычно возлагались на одну ведьму.

Мила ухмыльнулась и поставила на мою кровать деревянный ящик.

– Да, в город.

Я так удивилась, что нечаянно поранилась заколкой.

Раньше мне уже приходилось заниматься сбором крови. Регистрация детей, рожденных в семьях ведьм, и сбор капель их крови – одна из повседневных обязанностей Тернового ковена. Это же стало одной из причин, по которым наш ковен особенно невзлюбили все остальные. Но мне было запрещено выходить за стены Коллиджерейта до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один год. Хотя, судя по гиперопеке бабушки, сомнительно, что меня выпустят даже после этого. Через пару дней после того, как мне исполнилось восемь, мой мир сузился до паутины на подворье Верховного Смотрителя в Коллиджерейте.

Мила взяла у меня шпильку и поправила мне локон.

– Не волнуйся, Пен. Я за тобой присмотрю. А еще у нас будет конвой. Все будет хорошо.

Я нахмурилась. Меня смутили не только покровительственные нотки в ее заверении, но и упоминание о конвое. Это означало лишь одно: Золоченые.

Мила ухмыльнулась еще шире. Очевидно, этим утром она и не думала страдать.

– Рано или поздно к ним придется привыкнуть. Мы же действуем сообща.

Разумеется, она права. Золоченые содействуют нам по обе стороны завесы. Их странницы по Смерти, все их полки тоже могли пересекать эту границу. Они действовали иначе. Любое повреждение завесы могло бы стать непоправимым, если с ними не было бы терновой ведьмы, способной все починить. Но даже самой Смерти было не избежать Золоченых.

– Все будет как в старые добрые времена. Мы же так давно ничего не делали вместе, только ты и я! – продолжала Мила.

Я заколола последнюю шпильку.

– Только ты, я и этот чертов конвой.

– А ты не обращай на них внимания.

– Раньше мы никогда не занимались сбором крови по деревням.

– Ну, не совсем как в старые добрые времена…

– И мы должны будем сюда вернуться, когда закончим.

Лицо Милы омрачилось.

– Я хотела тебя порадовать. С таким трудом убедила бабушку… Ты столько раз намекала, что хотела бы посмотреть город за стенами Коллиджерейта, а ведь завтра у тебя день рождения.

Она перекатывала вверх и вниз по запястью тонкую фенечку. Раньше она была розово-белой. Я сплела ее для Милы, когда мне было десять. Для Эллы она сплела зеленую, а Элла сплела для меня желтую. Когда под запрет Смотрителя попали любые цветные вещи за исключением поясов нашей униформы, мы не стали снимать фенечки, а покрасили черными чернилами, украденными с бабушкиного стола. Спустя несколько недель чернила стерлись, но мы по-прежнему носили фенечки на запястьях. Свою я прятала под рукавом кардигана.

Может, Мила действительно не хотела ничего усложнять, и я сама все восприняла в штыки.

– Извини. Я просто устала.

Мила подняла бровь.

– Ну еще бы.

Сердце подскочило в груди. Она узнала о нашем с Эллой ночном приключении? Я пристально на нее посмотрела, но не заметила ничего особенного. И все же в последнее время я уже не знаю наверняка, с какой Милой общаюсь: с родной сестрой или с наследницей Терновой королевы.

– Погоди, пока не сходишь за завесу, Пен. Вот тогда узнаешь, что такое настоящая усталость.

По всему телу пробежало облегчение. Она ничего не знала.

Всю дорогу к главным коридорам, и даже уже проходя по ним, Мила болтала без умолку. Она рассказывала мне о том, как прошел ее вчерашний дозор. Это были факты, не связанные между собой. Я слушала, но все мои мысли вертелись вокруг девятого этажа и того, что там могло произойти.

Больше всего мне нравилось думать, что там хранятся самые могущественные гримуары. Во время чистки магических предметов Смотритель приказал их уничтожить, но книги не поддались. Он приказал бросить их в волшебное пламя в амфитеатре, но огонь выплюнул их, даже не повредив. Он приказал разорвать их в клочья самым сильным из своих воинов, но книжные переплеты оказались прочнее. Он приказал их закопать, но крупицы земли скатывались с обложек. Когда книги попытались утопить, море выбросило их обратно на берег. В отчаянии Смотритель запер их все на девятом этаже и запечатал его заклинанием, которое невозможно было снять. И больше никогда не заходил в библиотеку.

Мне нравилась эта история. Мысль о книжном бунте вызывала у меня улыбку.

А вот мысль о том, для чего Элле понадобился могущественный запретный гримуар, – совсем наоборот.

Через главный вход в Коллиджерейт обычно попадали только советники Смотрителя – мужчины, которые укрепляли основы его правления и соглашались с каждым его словом. Это была лестница для богачей. Каждая из белых ступеней отполирована до такого блеска, что в ней отражались низко клубившиеся облака. Во дворе нас уже ждал транспорт – сверкающий черный экипаж с лунями. Окна по обе стороны закрыты тонкими белыми шторками. По углам предусмотрены подножки для конвоя Золоченых, а сиденье кучера возвышалось ровно посередине крыши.

На каждом углу сидел болотный лунь. Четыре огромные птицы с когтями длиной с предплечье наблюдали за нашим приближением. В их блестящих черных глазах читалось презрение. Крылья у них были серебристо-черные, с блестящими перьями великолепного синего цвета; их размах превосходил вдвое самого высокого среди Золоченых. Птицы были запряжены в экипаж. Острые как бритва клювы были перевязаны золотыми лентами. На сиденье кучера между ними восседала грозовая ведьма. Синий пояс ее ковена сочетался с оперением птиц. В руках у нее покоились мерцающие синие ленты, прикрепленные к упряжи луней. Она смотрела на нас с Милой с таким же презрением, как и ее птицы.

Впереди, уставившись на землю, держали якорные канаты два дворцовых стражника в серебряных мундирах. Рядом с ними нас ожидали двое Золоченых. Золотые нагрудники сияли даже в столь облачное утро.

Они созданы Смотрителем. У сколоченной им бездушной армии не было собственной воли – ею обладал только он. Кисти в золотых перчатках сжимали рукояти мечей. Левая часть лица у каждого из них покрыта золотом. Они сверкали и казались непреклонными. Никто не смотрел Золоченым прямо в лицо. Возможно, потому что за золотыми полумасками скрывались глаза тех, кого мы знали раньше. В этих пустых глазах не осталось и следа прошлой жизни. Радужки в их глазах окружала волшебная темная кайма с серыми пятнами. Я на них не смотрела, но от этих ледяных взглядов волосы все равно встали дыбом.

Наш отец стал Золоченым. Однако мы не должны признавать это во всеуслышание. Когда я видела его в последний раз, его бездыханное тело утащили от нас.

Мила заблуждалась, если думала, что эта вылазка хоть чем-то меня обрадует.

Когда мы подошли к экипажу, один из конвоиров протянул руку. Это напоминало грубый извращенный фарс, в котором джентльмен помогал даме сесть в карету. Совсем как на иллюстрации к сборнику сказок, который я прочитала на прошлой неделе. Вот только в той сказке путь указывали лебеди, и там не было скотов в золотых масках, с мертвенно-пустыми глазами, которые следили за тем, как дама себя поведет. Я бы посмеялась над тем, насколько все это было нелепо. Однако при малейшем проявлении недовольства Золоченого я рисковала остаться без пальцев, а я к ним весьма привязана. Так что я забралась в кабину без посторонней помощи.

Золоченый, который протягивал мне руку, задернул шторки и занял свое место, схватившись за ручку. Внутри было темно. Даже несмотря на то, что прозрачные занавески колыхались на легком ветерке, меня охватил приступ клаустрофобии.

Мила села на черную лакированную скамью против движения. Ногой задвинув под сиденье ящик для сбора крови, она достала из кармана блокнот.

– Переживать нормально. В первый раз и мне было страшно. Но все это совершенно безопасно.

Ее покровительственный тон вызвал у меня раздражение. Она обращалась со мной, как с наивной маленькой девочкой, хуже бабушки!

– Я так уже ездила.

Она похлопала меня по тыльной стороне руки, приговаривая:

– Вряд ли.

– Мы с тобой и Эллой приехали в таком же экипаже. Ты что, забыла?