Бабушка осторожно взяла котелок и понесла его к двери. Он пузырился, как вишневое вино.

– Открой, Пенелопа.

Я поспешила выполнить ее приказ. В зале для золочения была только рудная ведьма, одетая в толстый кожаный комбинезон. Она склонилась над тиглем, который переливался белым и зеленым. На стене у горнила с огнем висела форма в виде полумаски. Она смотрела на меня невидящими глазами. Я задержалась в дверях. Спину освежала прохлада нашей мастерской. Я ждала, пока бабушка соберет свои вещи, и готовилась приступить к делу.

В полумраке мерцал острый взгляд медных глаз рудной ведьмы. Пот блестел на черной коже и выступил капельками на изумруде, вставленном в ее висок. Угольная ведьма в бледно-серой тунике раздувала огонь. Чары клубились у нее прямо из пальцев, словно кристаллизованный дым. Не глядя на нас, она взяла котелок. Обычно ковены держались особняком. Рудные ведьмы с ногтями и зубами, облицованными металлом, не работали бок о бок с помеченным пеплом Угольным ковеном. Зловещие приливные ведьмы не объединялись с грозовыми. К счастью, церемония золочения была единственным регулярным поводом, по которому мы были вынуждены взаимодействовать в стенах Холстетта.

Посреди комнаты стоял железный стол с металлическими оковами, закрепленными в положенных местах. Мне не хотелось смотреть на стол. Я не желала быть свидетелем всего этого.

Я не знала мальчика, которого предстояло позолотить. Но наблюдая за тем, как бабушка вычеркнула его имя в списке черными чернилами, я все равно болела за него всем сердцем.

Бабушка отложила ручку и выбрала скальпель. Натянутая улыбка, предназначенная для меня, даже не коснулась ее глаз.

– Сегодня можешь посмотреть, Пенелопа. В следующий раз займешься делом.

Я не хотела никакого следующего раза. Мне хотелось, чтобы Элла вернулась домой.

Мы ждали в душном зале для золочения. Улыбка на лице бабушки была словно приклеенная. В кипящее золото добавили сверкающее смолистое зелье. Опустевший котелок стоял рядом с тиглем, приютившимся у печи. От нее шел такой жар, что у меня закрутились волосы на руках.

Трое Золоченых вошли из дверей с противоположной стороны зала. Между ними шагал мальчик на пороге взрослой жизни. Его шаг был нетвердым, а глаза остекленели. Линия жизни безвольно плыла позади него. Она была слегка расплывчатой, как тельце бражника, которого сожгла бабушка.

Он из тех счастливчиков, у которых в семье достаточно денег, чтобы заплатить за седацию и провести церемонию в тайне. И о нем настолько заботились, что были готовы расстаться с этими деньгами. Многих из рожденных с искрами магии вокруг радужки бросали, как только они впервые открывали глаза. Всего лишь месяц назад Миле не повезло: ей выделили место на публичной церемонии золочения. В тот день позолотили троих – двух девочек и мальчика. Седация им не полагалась, как и возможность попрощаться. Проститься им было не с кем.

Аарон, накачанный наркотиками безропотный мальчик, даже не сопротивлялся, когда Золоченые приковывали его к столу. Я гадала, было ли ему страшно, пытался ли он сбежать… Некоторые так и делали, но далеко уйти еще никому не удалось.

– Смотри внимательно, Пенелопа, – прошептала бабушка тихо, даже не пошевелив губами.

По моей шее скользнули костлявые пальцы. Колючая линия жизни бабушки пульсировала в такт с ее сердцебиением.

– Мы стольких потеряли на этих церемониях… Одно неверное движение – и они ни на что не годны, – сказала бабушка с отрешенным видом. – Говорят, когда-то существовал такой острый нож, что он мог рассечь душу ровно пополам. Его лезвием можно было управлять силой мысли. Но нож исчез вместе с Чародеем, который его выковал.

Она вздохнула.

– Тем хуже. С ним церемония была бы куда более эффективна.

Ее пальцы замерли у меня на затылке. Я попыталась представить, что в другой ее руке был нож еще острее скальпеля. Сверкающее лезвие и без того казалось настолько гибельно острым, что у меня ничего не вышло.

Аарон молчал. Одним взмахом пальца рудная ведьма направила форму к столу. Полумаска нависла в воздухе над лицом мальчика. Когда угольная ведьма поднесла к нему тигель, он даже не вздрогнул. Бабушка присоединилась к тем, кто стоял вокруг стола.

Угольная ведьма поймала мой взгляд и приподняла бровь с тремя выжженными шрамами. На талии ее черная рубашка была перехвачена красным поясом. Волосы были коротко подстрижены, а в мочке уха виднелся пламенно-яркий гвоздик. Он мерцал, когда она поворачивалась к стоявшей рядом рудной ведьме.

Рудная ведьма с усмешкой щелкнула большим пальцем, заостряя ноготь. Я вздрогнула, хоть и не подала вида. Скрывая испуг, я с безразличным видом сосредоточила внимание на Аароне.

За секунду до того, как расплавленное золото полилось в форму, он встретился со мной взглядом. На его ресницах блестела одинокая слеза гнева. Он все понимал, даже под столькими седативными и обезболивающими. Это был осознанный и дерзкий взгляд. Мне хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы их остановить и не участвовать во всем этом. Здесь и сейчас я ненавидела бабушку за то, что она превратила нас в марионеток, поддерживающих режим Смотрителя.

Затем бабушка вытащила из складок платья свой кристалл. Ярко-фиолетовая сердцевина потемнела. Она провела костлявым пальцем вниз по груди Аарона и нащупала выемку, где седьмое ребро соединялось с грудиной. Отсюда тянулась его линия жизни. Когда лезвие коснулось его кожи, я почувствовала, как он задрожал и как она замерла и напряглась.

Одним движением скальпеля она отсекла свободу его воли. Одна-единственная капля сплава из тигля сожгла его связь с собственной душой и перевела его под власть Высшего Смотрителя. Золото, смешанное с бабушкиной магией, текло в форму, пузырясь и шипя. Зал наполнился удушающим запахом паленой плоти.

Жестоко оборванная линия жизни Аарона корчилась и извивалась, а затем сократилась и затвердела. Я ощущала, как она заострилась. На ней, как на стебле розы, проросли шипы.

Когда форму сняли, из-под ресниц Аарона пролилась последняя слеза. Золоченый под номером 963 открыл бездушные, мертвенно-опустевшие глаза. К лицу прилегала идеальная полумаска – зловещая золотая насмешка над чертами его лица.

Аарона Эдсона больше не существовало.

Он был уничтожен с таким же успехом, как если бы его убили.

И совершить это помогла я.

Глава 5

Бабушка велела мне помыться и переодеться в чистое платье, которое не пахло бы тлеющей плотью и разрушенными жизнями. Я молча повиновалась. Она осталась со мной в банной комнате. Я передала ей свое платье, чтобы бросить его в корзину с грязным бельем, села в ванну и сжалась в комок, прижав колени к груди. Перед глазами стоял взгляд этого мальчика, холодный и пустой. А ведь всего за несколько секунд до этого он был наполнен теплом и жизнью… Процедура золочения по своей сути необратима. Связь, разорванную таким образом, восстановить невозможно.

Как же я хотела, чтобы нашелся способ все исправить… Я задумалась о том, пытался ли хоть кто-нибудь это сделать. Раньше я так глубоко не размышляла, потому и не беспокоилась. Возможно, мне стоило бы переживать обо всем этом. Но при мысли о Золоченых я вспоминала об отце, и эти воспоминания причиняли мне боль.

Однако теперь мне стало не все равно. А что, если есть способ вернуть наших близких и восстановить связь с их душами? Я так сильно впилась пальцами в голени, что на коже остались глубокие следы в виде полумесяцев от ногтей.

Со скрипом в коленях бабушка опустилась на пол у ванны. По этому движению я заподозрила, что она поняла, какие воспоминания пробудила во мне церемония золочения. Легко касаясь пальцами моей косы, она развязала ленту и разгладила спутанные волосы.

– В первый раз с Эллой было то же самое. Потом станет легче.

Сомневаюсь, что мне это нужно. Если от такого станет легче, я превращусь в чудовище вроде Смотрителя и Золоченых… или вроде бабушки. Всякий раз, как ее призывали для лечения Смотрителя, она возвращалась оттуда, отрезав напрочь очередную нить сострадания. Возможно, ее смягчило бы возвращение отца. Если бы мы могли повернуть золочение вспять, может быть, нам удалось бы исцелить и бабушку, и Милу, и мать. Мы снова вдохнули бы жизнь в их медленно угасающие глаза. А что, если тот невероятный нож, о котором говорила бабушка, был у Смотрителя и он втайне использовал его, чтобы бабушка потеряла свое я? Это могло бы столько всего о ней объяснить – хотела бы я, чтобы это оказалось правдой… Но мысль о Смотрителе, владеющем таким оружием, страшила меня до дрожи даже в горячей ванне.

Бабушка заметила, как я дрожу, и положила руку мне на плечо.

– Ты неплохо справилась утром, Пенелопа. Гораздо лучше, чем я ожидала, если вдуматься.

А еще я не уверена, что жду от нее одобрения. И я точно не хочу, чтобы она была со мной в банной комнате. Но спорить с бабушкой – все равно что говорить со стеной. Если я попрошу ее уйти, она пробудет здесь еще дольше.

Она нежно провела большим пальцем по моему виску, совсем как в детстве. Зимой я сворачивалась калачиком у нее на коленях в кресле-качалке у горящего очага и мы слушали отцовские истории. Его сказки были окрашены в оттенки моего детства: цвета весенних нарциссов, летних персиков и бескрайнего голубого неба. В те времена запах древесного дыма был предвестником сказки, а не ежедневного сожжения одной из ведьм моего ковена.

У меня до сих пор сохранились ощущения от отцовских сказок. Я до сих пор вижу образы, которые он рисовал перед моим мысленным взором при помощи слов, но прикоснуться к ним не могу. Когда я погружаюсь в воспоминания, в глубине души я пробую печенье, которое мама с Милой нагрели на печи. Огонь в ней был разведен на чарах угольной ведьмы. Мы купили банку с этими чарами на зимней ярмарке объединенных ковенов и понесли домой в небольшой лодочке – ее приводили в движение штормовые ветра, запертые в зачарованной серебряной шкатулке.

Мила и Элла сидели у папиных ног на тростниковой циновке, которую соткали наши тети. Хейли и Карлотта прокрались к нам через сад с травами, разделявший наши дома, и спрятались под одеялом. Их босые ножки были покрыты росой и пахли вытоптанной мятой и тимьяном. Мы слушали рассказы отца о том, как тысячу лет назад королевы-ведьмы собрали развеянные чары и объединились, чтобы создать из пустошей леса, а из песка – океаны. Небеса были расписаны солнечным светом и украшены луной ради того, чтобы услышать, как об этом рассказывал отец.

Он создал настолько сказочную картину былых времен, что я очень долго верила: такое снова может произойти. Теперь же я не верю, что такая идиллия и гармония вообще существовала – как же все до этого докатилось? Ковены питают друг к другу ненависть, ведьм держат в заточении, и всеми нами правит тиран. Магия – одна из наших врожденных особенностей, а вовсе не дар божий.

Однако теми долгими зимними вечерами, рассказывая свои фантастические истории, отец открыл мне одну простую истину. Хоть он и бывал в Смерти чаще многих других, он так и не растерял частицы своей души и способность мечтать, когда отправлялся в дозор. Я и представить не могла его улыбку без этой искры жизни. Но когда его позолотили, всему пришел конец.

Я думала о том, опустели ли его глаза так же, как у Аарона, когда все закончилось. А еще о том, была ли ему проведена седация, если у бабушки была возможность заплатить за его удобство.

Бабушка заправила мне за ухо волосы. От раздражения я сжала челюсти: мне двадцать один год, а не двенадцать! Может, когда я пойду в дозор от нашего ковена, она наконец начнет принимать меня за взрослую, какой я, в сущности, уже и была.

– Элла… – начала она.

– Она вернется.

Раньше я не прерывала бабушку. Да и никто не смел.

– Возможно.