При этом никому особо не было до меня дела. Центром внимания была моя сестра. Все знали, что в роли будущей королевы она будет безупречна. И если, пытаясь поставить себя на ее место, поначалу я втайне ей завидовала, то потом поняла, что едва ли смогла бы нести на себе корону. Сестра была другой. Главным качеством, которое могло сделать ее идеальной королевой, была холодность. Она была просто сплошной глыбой льда. Нет, не в человеческом плане – она, конечно же, испытывала такие чувства, как любовь, привязанность, нежность. Холоден был ее рассудок. Ничего в ней не было «слишком». Пресловутое «королевское достоинство» составляло саму ее суть. Ей никогда не приходилось притворяться – во всех своих словах и действиях она была собой. Всем было ясно, что, когда она займет трон, монархия будет в надежных руках. И она, будучи на виду у всей Великобритании, чувствовала себя вполне комфортно.

Я же знала, что на мне ответственности станет еще больше. Сестра королевы! Пристальное внимание журналистов к моей персоне и без того выводило меня из себя. Разумеется, всех интересовала моя личная жизнь. В желтой прессе нет-нет да появлялись гнусные статейки, и сестра всякий раз просила меня не давать повода к сплетням. Я кивала и обещала, и в этот момент она ужасно раздражала меня. Она старалась быть моей совестью – вот уж этого я позволить не могла. И в то же время мне не хотелось огорчать ее. Все же она была самым близким для меня человеком. Ее холод охлаждал меня лишь на время. А потом бунтарский дух вновь вырывался на волю – и я творила то, что сестрица называла «безрассудствами». Я не могла унять этот дух. Видимо, то, что не досталось сестре, я получила в полной мере: горячность, вспыльчивость и… страстность.

Да, сестре моей предстояло стать королевой, мне же было суждено оставаться лишь ее тенью… Но было нечто, что давало мне преимущество над ней. Обе мы с самого детства были на виду, и, хоть напрямую об этом никто не говорил, я чутко улавливала то, что проскальзывало в словах и улыбках, обращенных к нам: я красивая, а она нет. И вроде бы мы всегда были очень похожи, но тем не менее разница была очевидна. Точно некий начинающий художник сначала написал один неудачный портрет, а потом, видя его несовершенство, создал другой такой же, в котором уже проработал все детали.

Лиллибет было наплевать на красоту. Тем, кто холоден, не нужна красота, она им даже лишняя. А красивые живут чувствами… Поэтому мне и достался в придачу такой темперамент, который заставлял меня искать острых ощущений. Стоило мне однажды осознать, что я нравлюсь мужчинам, и я, не задумываясь, бросилась в омут любовных приключений… Втайне покинув свою стеклянную тюрьму с ее скучными протокольными мероприятиями, я уходила в те места, где могла остаться неузнанной, где смех и звон бокалов, где в мерцающем полумраке стелется над стойкой бара сигаретный дым… Я кружила голову, я сводила с ума, я наслаждалась мужскими взглядами, объятиями крепких рук…

При этом я никогда не теряла контроль над собой. Я выбирала красивых, крепких, достаточно галантных мужчин. Собственно, их было не так уж и много, но вполне достаточно для того, чтобы плотская сторона жизни открылась мне во всей своей сладостно-греховной притягательности. Эти мужчины не затрагивали моей души, я не запоминала их имен. Ни о каких серьезных отношениях я тогда даже не помышляла. Мои тайные похождения давали мне чувство некой независимости, когда я была хозяйкой своим желаниям.

А потом я влюбилась. Мне тогда уже исполнилось семнадцать. Питеру, что был главным конюшим при дворе моего отца, было поручено сопровождать меня в одном из вояжей. Мы много общались с ним тогда, и я совершенно ясно видела в его глазах восхищение и… желание. Но он даже и не пытался делать какие-то шаги к сближению, ибо был порядочным человеком, к тому же женатым и имеющим детей (на что мне было глубоко плевать, как и на четырнадцатилетнюю разницу в возрасте). Однако я не могла сама повеситься ему на шею, все-таки я была леди. Но именно тогда между нами и проскочила искра, зажегшая в нас страсть, и оба мы бережно хранили воспоминания о том путешествии.

По возвращении я постаралась забыть его, и вновь ударилась во все тяжкие. Но теперь все было по-другому. Алкоголь не помогал избавиться от мыслей о красавце полковнике. Так и сидела у меня в сердце эта заноза, и я понимала, что развязка однажды произойдет, поскольку безошибочно чувствовала, что Питер испытывает то же самое.

Все разрешилось после того, как умер мой отец. Смерть его стала для меня потрясением. Я впала в депрессию и не выходила из своей комнаты, оплакивая дорогого папочку – единственного, кто любил меня всей душой. Без него мир казался мне темным тупиком. Я много плакала и бичевала сама себя, каялась в грехах и просила Господа изменить мою жизнь в лучшую сторону.

И в тот момент, когда я меньше всего думала о мужчинах, Питер вновь ворвался в мою жизнь… Как неизбежное, как само собой разумеющееся. Он тоже был привязан к отцу, и мы вместе горевали в моих апартаментах… Мы курили, пили виски в больших количествах и откровенничали друг с другом. Я испытала счастье, узнав, что он уже развелся, и счастье это было столь неуместным на фоне горя, что мне тут же стало стыдно. Но я уже ничего не могла с собой поделать, и наш головокружительный роман завертелся со скоростью обезумевшей карусели…

Правда, наши отношения приходилось тщательно скрывать. Как раз сейчас было такое время, когда скандал в королевском семействе крайне нежелателен. Мы встречались тайно, и необходимость конспирации еще больше распаляла нашу страсть.

Так прошло больше года. Я лелеяла надежду выйти за Питера замуж, понимая при этом, что никто не одобрит брака с разведенным простолюдином, и я потеряю привилегии члена королевской семьи. Впрочем, все зависело от сестрицы. Но я уже догадывалась, что она, будучи не в силах со своей холодностью понять меня, сделает все, чтобы я отказалась от своих намерений. И порой я даже жалела, что являюсь принцессой. Если бы я была простолюдинкой, то все было бы намного проще, ибо тогда я бы даже не знала, что значит жить в роскоши! А роскошь – это то, от чего очень сложно отказаться. Принизить себя, стать предметом для завуалированно-насмешливых обсуждений прессой всего мира – это вынести дано не каждому… Фамильная гордость все же присутствовала во мне, и рассуждать трезво я умела. Стоит ли влечение к мужчине таких жертв? Ах, если бы можно было оставить все как есть: тайные встречи, вся эта романтика… Но это было невозможно. Рано или поздно все равно все вышла бы наружу, и разразился бы скандал. Иначе не бывает. Да и, в конце концов, думала я, мне все же надо когда-то создать семью… Все же я решила, когда Лиллибет станет королевой, поговорить с ней о том, чтобы заключить с Питером брак.

А потом случилось ЭТО…

На Континенте снова началась Большая Война. Обезумевшие кузены решили повторить трюк Гитлера с внезапным нападением на мирно спящие Советы, после чего их оставалось бы только оккупировать, но дядюшка Джо был уже стреляный тигр, и в самый канун нападения внезапно нанес упреждающий удар. Как оказалось, за восемь лет, минувших с окончания прошлой Великой Войны, воевать у русских не разучились ни генералы, ни солдаты. Но, самое главное, с ними был тот, о ком даже в королевских гостиных говорили только шепотом. Прежде этот господин орудовал только в Корее, где он помог китайским и корейским миньонам дяди Джо нанести сокрушительное поражение силам Объединенных Наций. Тогда нам казалось, что Корея – это так же далеко, как и Марс, но господин Никто доказал нам, что для его силы не существует ни границ, ни расстояний. Впрочем, выбив из рук кузенов атомную дубину, этот таинственный владыка жизни и смерти отступил в сторону, сложив на груди руки, и дальше большевики на европейских полях самостоятельно демонстрировали свои таланты танцевать с огнем и саблями.

Питера откомандировали в Брюссель в самом начале боевых действий, когда еще была надежда, что русских удастся остановить на рубеже реки Рейн. Но это оказалось не так. Бельгийская столица была накрыта девятым валом наступления уже в двадцатых числах апреля, вестей от моего возлюбленного не было, и с некоторых пор я начала готовить себя к мысли, что, возможно, никогда больше его уже не увижу.

Железный вал большевистского нашествия катился по Континентальной Европе, да и у нас в Британии тоже было тревожно, хотя никто не ждал советского десанта раньше, чем через год, ибо, по расчетам наших горе-военных, быстрее Новую Великую Армаду у дяди Джо собрать не получится.

Тревожно было и в Букингемском дворце. Тревожно и мрачно, словно над нами нависла страшная угроза. Лиллибет ходила с каким-то скорбным лицом, поджав губы, отчего ее некрасивость еще усилилась. И я ее понимала. Господин Никто никуда не ушел: он наблюдал за нами с напряженным вниманием – сдадимся мы на его милость подобно кузенам или продолжим проявлять упрямство. А упрямства в нас было хоть отбавляй, и его олицетворением в глазах нации сделался премьер-министр Уинстон Черчилль – уж у него это качества хватило бы на сто баранов разом. Он стоял непоколебимо, как скала, и грозным голосом требовал только сражаться, сражаться, сражаться…

Однако всем было понятно, что на нас надвигается что-то тяжкое, неотвратимое. Я с трудом выносила эту атмосферу. Все чаще мне хотелось снова уйти в одно из тех заведений, где, в пылу безудержного веселья, под бокал чего-нибудь крепкого, среди разгоряченных тел, можно забыться и ненадолго отвлечься от пугающих мыслей.

Но я сдерживала себя. И из-за этого стала раздраженной и язвительной. Собственно, мне и без того всегда вменяли в вину чрезвычайный снобизм… Но ничего плохого в своем снобизме я не видела. Я не могла улыбаться всем напропалую и любезничать с теми, кто мне неприятен.

Хоть мы все готовили себя к тому, что однажды происходящее в мире коснется и нас, все же случилось оно внезапно…

Пропустив высадку на побережье Канала, как ненужную формальность, господи Никто обрушил свой удар прямо на центр Лондона, и это было похоже на какую-то Войну Миров. Ровно в полдень воздух над нашей столицей оказался заполнен летательными аппаратами самого футуристического и угрожающего вида, и больше всего пугало то, что эти штуки перемещались по воздуху абсолютно бесшумно. И только когда они начинали стрелять, воздух наполнялся ужасным грохотом и пульсирующим воем.

В небо над Лондоном поднимались дымные столбы пожаров, и нам казалось, что настал Конец Света. Но это была лишь его прелюдия… Следом на город стали опускаться настоящие летающие десантные корабли, доставляя прямо в нашу столицу бесчисленные полчища большевистских солдат. Закончив разгрузку, эти серые клиновидные гиганты с красными звездами на брюхе и бортах снова взмывали в небо, чтобы через некоторое время вернуться с подкреплением. И тогда даже полному профану в военных делах, вроде меня, стало понятно, что жить нашей Британской империи осталось столько же, сколько и человеку, получившему удар ножом в сердце.

Пришли незваные гости и к нам в Букингемский дворец. Их летательный корабль приземлился в саду прямо под нашими окнами, переломав множество деревьев, и от него в сторону дворца побежали вооруженные люди, одетые во что-то похожее на рыцарские доспехи. Наряд шотландских гвардейцев, охранявший жилую часть дворца, приготовился оказать сопротивление, но наши защитники вдруг стали падать, теряя сознание, даже не успев открыть огонь по пришельцам. Это было так страшно, что мне хотелось кричать. Враги были уже совсем близко, а мы не могли с этим ничего поделать. Надо было бы бежать куда глаза глядят, но от страха у нас отнялись ноги.

Командир захватчиков на очень хорошем английском языке представился как гауптман Вернер фон Бах, германский офицер на русской службе, после чего объявил всех нас почетными пленниками своего повелителя. Закончил свою речь он такими словами:

– Поскольку жизнь Помазанников Божиих неприкосновенна, а большевики не очень хорошо соблюдают это правило, то всех вас приказано убрать в безопасное место.