Женское тело под его руками тут же напряглось еще больше, каждая слабенькая мышца словно сократилась в узел и задеревенела. Девушка попыталась отодвинуться как можно дальше от дея, и Рогар испытал мучительный горько-сладкий спазм от мысли, что все ее попытки бесплодны. Пусть она не хочет его, но все равно находится в его полной власти, а он… он ведь и не ожидал многого, не так ли?!

– Сама не сниму, – тихо проговорила она и опустила голову, подставляя ему беззащитную шею с выступающим позвонком. – По доброй воле женщины раздеваются только для тех, кого любят.

Рогар резко развернул девушку к себе, заставив охнуть и поднять глаза. Теперь он стоял лицом к свету, а она – спиной, и золотистый прежде ореол волос стал огненной дымкой, а тонкие черты поглотила тень. Плечи под его пальцами трепетали, но вряд ли от возбуждения: огонек свечи, так приукрашивающий неприметного рачонка, обнажал все недостатки внешности дея.

– Я видел женщин, которые охотно раздевались, не будучи такими уж влюбленными, – он почти что оттолкнул ее от себя, заставив пошатнуться.

Подошел к сундуку с личными вещами, доставленному сюда Шионом с барга. На деревянной крышке остались глубокие зазубрины от ударов меча, кое-где свежие, кое-где старые. Рогар любил и в походы всегда брал с собой эту деревянную громадину, окованную в железо, за то, что сундук до сих пор выдерживал все его атаки. Откинув крышку, он почти не глядя вынул из недр тяжелое золотое ожерелье – подарок правителя из местечка под названием Ай-Теркон, богатого ювелирных и кузнечных дел мастерами.

Украшение предназначалось для Ириллин, но в данную секунду Рогар едва ли помнил о ней. Положив массивное плетение на шею рачонка, он ловко застегнул замочек под ее волосами и отступил на шаг, любуясь тем, как отдельные, висящие на искусных паутинках-цепочках изумрудные капли легли на женской груди подобно струям дождя, стекающим вниз по телу и отражающимся в глазах. Золото тускло блестело на фоне смуглой кожи, и Рогару вдруг нестерпимо захотелось сорвать остальной наряд девушки, который выглядел теперь слишком дешевым на фоне бесценного шедевра. Он представил, как ее обнаженные соски проглянут между камней глубокого зеленого цвета, и как эти капли будут покачиваться на голой, гладкой, загорелой коже во время каждого толчка…

– А теперь сама разденешься? – хрипло процедил он сквозь зубы, понимая, что пугает ее своим напором, что смотрит слишком порочно, слишком жадно, слишком прямо, почти не скрывая грязных фантазий, мелькающих в голове.

Она неуверенно, даже робко подняла руку и пощупала украшение на груди, а потом вновь опустила голову и замолчала. Он скрипнул зубами сильней.

– Что ж, девочка, которая мыслит понятиями «люблю – не люблю», скажи тогда мне, зачем ты сегодня днем прыгнула на мой меч, защищая безобразного старика? За что ты его любишь? Кто он тебе? Родственник? Любовник?!

На последнем слове она вполне ожидаемо дернулась, будто он залепил ей пощечину, и вспыхнула до корней волос.

– Нет! Нерпу-Поводырь… он… – приоткрытые губы в волнении жадно хватили воздуха, грудь поднялась, зеленые камни брызнули искрами. Рогар невольно затаил дыхание, удерживая стон. – Он нужен Нершижу… а я люблю тех, с кем выросла… поэтому его нельзя убивать…

– А тебя? Ты понимаешь, что я мог запросто снести тебе голову?

Робко кивнула, пряча взгляд, словно глубже забираясь от дея в свой невидимый рачий панцирь.

– И когда бросилась на меня, тоже это понимала?

Снова кивок.

– Так что же тогда получается, старика нельзя убивать, а тебя – можно?!

Янтарный мед женских глаз вдруг подернулся холодной сталью.

– Если я умру, Нершиж почти ничего не потеряет. Если погибнет Нерпу – умрет Нершиж. Погибнут все. Это гораздо важнее.

Против воли Рогар ощутил, как пересохло в горле и свело судорогой грудь. А может, и правда взять эту малышку с собой в цитадель, туда, где все погибают, где чужая смерть перестанет казаться ей романтичной жертвой и предстанет обыденной необходимостью? Что станет с ней там? Как скоро она испугается и изменит приоритеты? Как скоро запросится обратно?

А что, если не испугается и не изменит?!

– Раздевайся, – сухо приказал он и кивнул в сторону растерзанной постели, – и ложись.

Длинные ресницы затрепетали, но подбородок лишь вздернулся выше. Содрогаясь всем телом, она завела руки за спину, распустила на талии платье, потом взялась спереди за вырез и стянула вниз, обнажая небольшую, аккуратную грудь. Крохотные соски напряженно стояли, нахально подмигивали между золота и изумруда, окончательно сводили с ума, и Рогар не выдержал, в два шага вновь оказался рядом, сорвал с женской шеи украшение – не хочет, значит, и не получит, – отшвырнул в сундук. Провел рукой от ключицы вниз, стиснул один из сосков между пальцев, возможно, чуть сильнее, чем следовало, потому что девушка болезненно застонала.

Воспользовавшись этим, он наклонился и впился в ее девственный рот. Брал ее губы долго, жадно, умело, так, как нельзя целовать невинных дев, пил ее стоны, наслаждаясь тем, как колет ладонь напряженный, измученный сосок. Не прерывая поцелуя, скользнул рукой ниже, за собранное на животе платье, чтобы чуть тронуть подушечкой указательного пальца чувствительное местечко между ее нижними губами. Сам застонал, представляя, как сладко было бы погрузиться в ее тело, брать ее внизу так, как он делал это языком в ее рту.

И отпрянул, все еще сжимая в кулаке золотисто-медные волосы, задыхаясь от того, как пульсирует семя в члене, с недоверием заглядывая в распахнутые, полные боли глаза…

…янтарь там стылый и холодный, а ее женское место такое сухое…

– Пожалуйста, – и, кажется, жалобный, умоляющий голос разрывает его нутро на части, – вы могли бы сделать это быстро? Не целовать и не гладить меня?

– Ложись! – то ли зарычал, то ли застонал Рогар, запустив в пятерню уже в свои волосы и расхаживая между глиняных черепков, разбросанных по полу, так, будто был зверем, мечущимся по клетке.

Она легла. Сначала стянула вниз по бедрам оставшуюся ткань, быстро юркнула к постели, упала на спину. Ноги чуть согнуты и разведены в стороны, кулачки сжаты, глаза плотно зажмурены. Тени собрались в ямочке пупка на плоском животе, грудь от страха и дрожи ходит ходуном, по рукам мурашки.

На лице – выражение покорности и смирения. И отвращения, если внимательно приглядеться. И бунтарского отрицания, если смотреть совсем долго и пристально.

Наверное, Рогар и правда чересчур долго и пристально смотрел. Вроде бы лишь на секунду отвлекся, а когда вернулся в реальность, увидел знакомое недоумение в уже распахнутых глазах островитянки. Так на него всегда взирали, когда он вдруг погружался в мысли и там витал. Вот и девушка ждала-ждала самого страшного, и никак не смогла дождаться…

– На живот, – приказал он, и она тут же послушно повернулась. – И лежи ровно.

На этот раз из сундука Рогар извлек кое-что другое. Приблизился к постели почти не слышно, выжидая, пока содержимое стеклянного сосуда нагреется в руке, и жадно изучая каждый изгиб стройного тела. Голову девчонка отвернула от света, глаза опять крепко зажмурила, пальцами глубоко впилась в мех покрывал. Снова вся в напряжении, опять ожидает пыток…

Он медленно опустился на колени у постели, свободной рукой откинул с девичьей спины волосы. Прикоснулся к коже, следуя вдоль позвоночника. Багровые метки ударов в основном шли по лопаткам, лишь несколько полос захлестнулись на ребрах. Талия такая узкая, что, кажется, ее можно обхватить в ладони. Крепкие округлые ягодицы той, кто много времени проводит в движении и на ногах. Рогар провел по внешней стороне бедра до колена, и девушка заерзала, когда его рука двинулась обратно уже между ее ногами.

– Лежи смирно, – тихо приказал он, а сам открыл наконец сосуд и обмакнул с него палец.

Любопытный рачонок все же не выдержала, подняла голову, когда почувствовала, что дей чем-то смазывает ей спину. Он легонько ткнул ее в затылок, призывая к послушанию, а сам продолжил осторожно наносить мазь на следы ударов. Закончив, скользнул большим пальцем вдоль позвоночника, прямо в расщелину между ягодиц, к сжавшемуся и тугому входу. Чуть нажал на мышцу, продавливая вглубь, заставляя раскрыться, одновременно с этим двинул другие пальцы дальше, между плотно сведенных бедер, погружаясь в более мягкие и податливые складки, делая их чуть влажнее хотя бы за счет мази.

Если бы она позволила ему больше, если бы по доброй воле уступила, если бы дала ласкать себя открыто, он показал бы ей так много, он сделал бы эту ночь самой сладкой в ее пока еще недолгой жизни. Он бы наплевал на все доводы разума и вернулся еще. Нет, он бы забрал ее с собой. Он бы пожертвовал целой Эрой…

Рогар не понимал, что шевелит губами, почти бормоча это вслух, когда склонился и легонько куснул ягодицу девушки, продолжая двигать рукой в ее теле. Не замечал, как она выгибается, приподнимаясь на локтях, и умоляет его не мучить ее больше. Такая неприметная на первый взгляд и такая совершенная, как оказалось. А он так устал от своего прошлого и своих воспоминаний… от одиночества и гулкой пустоты в душе, которую до этого мига не знал, чем заполнить…

И только осознав, что причиняет боль, что его большой палец уже полностью погрузился в ее тело, а указательный и средний находятся в опасной близости от девственной преграды, Рогар рывком заставил себя от нее оторваться. Пошатываясь, как пьяный, поднялся на ноги и побродил по шатру, отыскивая хотя бы один уцелевший кувшин с граппой. Обнаружив всего лишь половину с отколотым горлышком, зато практически до краев полную, поднял и залпом опрокинул в себя.

– Вы не похожи на бога.

Замер, подумав, что ослышался. Медленно обернулся через плечо. Девчонка успела сесть и плотно обмотаться в меховые полости, так, что теперь виднелись только голые коленки и плечи. Растрепанные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Он в кровь искусал ей губы при первом поцелуе… когда успел? И сам не знал. Он ничего не знал в эту секунду, кроме горячего, безумного, сбивающего с ног желания ею обладать.

– А на кого я похож?

– На горького пьяницу.

Снова потупилась, а он расхохотался, вмиг позабыв, как сгорал от страсти только что.

– Да ты хоть знаешь, что это такое?

Так и не дождавшись насилия и сообразив, что по какой-то причине он пока сам не собирается к ней приближаться, рачонок заметно осмелела. Приосанилась в своем коконе из меха и важно надула губки.

– Конечно. Горький пьяница – это тот, кто много пьет. От горя. Как вы.

Рогар опустился на пол прямо там, где стоял. Обхватил руками колени и чуть склонил голову, наблюдая за ней исподлобья. Проклятье, чего же ему на самом деле хочется больше – бесконечно долго трахать ее или ровно столько же разговаривать с ней?!

– С чего бы мне горевать? У меня есть все, что только пожелаю.

Снова задумалась. Уголки губ разочарованно поползли вниз.

– Да. Вот этого я и не могу понять.

– И даже если так. Почему ты думаешь, что бог не может быть пьяницей?

– О, ну потому что не может! – встрепенулась она тут же, распахнув янтарные глазищи. – Бог… настоящий бог, он должен всегда поступать правильно, быть добрым, и мудрым, и справедливым, и щедрым, и… – длинные ресницы уже знакомым образом задрожали, – красивым…

Рогар мог поклясться, что прекрасно понял, кого она только что описала в качестве идеала.

– Что ж, маленький рачонок, могу тебя заверить, я родился в Подэре, полной самых настоящих богов, и ни один из них не был ни правильным, ни добрым, ни мудрым, ни щедрым, ни, тем более, справедливым. С чего бы и мне быть другим? Что до красоты… вот это… – Рогар провел пальцем по неровному рваному рубцу на горле. У Симона, зашивающего рану, тогда сильно тряслись руки, и получилось так, как получилось. – Это мне нанес самый красивый из богов, которые когда-либо существовали. А потом он умер.

Девушка на постели нервно заерзала и сглотнула.

– А… ваш глаз?