На площади разожгли костры и устроили танцы, отблески света и тени силуэтов плясали на мягких стенах шатра, это очень напоминало долину Меарра в старые добрые времена, когда люди поклонялись богам из Подэры. Тогда девы тоже приходили ночами, маня зазывными улыбками и томно алея щеками, распустив длинные волосы по плечам. У девы, которая теперь стояла на пороге, волосы были распущены, но губы сжались в плотную тонкую линию и на скулах темнел лихорадочный румянец, совсем не похожий на кокетливый стыд.

Рогар вышел из боевой стойки и медленно опустил меч, разглядывая ее. Худые ключицы, острые коленки, колючий взгляд. Маленький островной рачонок, стиснувший одну руку в другой, будто порываясь убежать и одновременно удерживая себя на месте. Думал, что не придет, устроит отцу истерику, прикинется больной или показательно попробует покончить с жизнью – ан нет, стоит, трясется и с вызовом смотрит прямо в глаза.

А он – в одних шоссах, босой, с взъерошенными волосами и мечом, которым только что крушил все, что находилось в шатре. Не бог – безумец, всегда недостаточно пьяный, чтобы достичь забвения.

Осколки глиняных кувшинов разбросаны по полу, выпивка пролита, постель, так тщательно застеленная для него, разворочена, растерзан драгоценный мех покрывал. Зачем ему мех среди всей этой жары? Зачем спиртное, от которого нет толка? Зачем Эра…

– Зачем ты пришла?

Может, поэтому он решил остановиться на Ириллин? На мягкой, доброй, все понимающей Ириллин, потому что нутром чувствовал, что никогда не сможет ее полюбить, а значит она безопасна для его любви к Эре? Может, поэтому так усиленно гнал из головы других женщин? И худенькую девочку от себя гнал, твердя, что она – уж точно не та, кто его полюбит?

А она и не полюбила. Он видел это по ее глазам в каждый момент, как их взгляды пересекались, но все равно чуть не задохнулся от какого-то странного чувства, когда, вынырнув из очередного ступора, обнаружил, с какой любовью она смотрит на Шиона, подставившего под меч ладонь. Смешно, ведь эта девочка до сих пор живет и дышит лишь благодаря своему богу, а какой-то мальчишка всего лишь необдуманно сунулся рукой под разящее острие – и не трудно угадать, кому же она в итоге отдаст свое сердце.

Шион. Мальчик, которого дей взял из Меаррской деревни и воспитал рядом с собой почти как сына. Ребенок, названный в честь бога, которого Рогар убил. Как же много лет минуло на Эре, а люди до сих пор не могут забыть, с чего все началось! Или это потому, что сам Рогар до сих пор помнит?

Раньше в глазах Шиона читалось неприкрытое обожание и верность, сегодня в них появилась злость. Выполнив все распоряжения дея, он испросил позволения удалиться и практически бегом бросился вон. С этого и начинаются истории, которые завершаются чьей-то смертью. Станет ли этот мальчик богоубийцей?!

А ведь скорей всего станет, если уже попробовал остановить рукой меч, направленный на женскую шею. Потому что когда двое мужчин хотят одну женщину, это может закончиться мирно лишь в одном случае: кто-то добровольно уступит.

Значит, они оба должны избавиться от нее.

Рогар небрежно отбросил меч, почему-то ощутив глухое раздражение от этой мысли. Девчонка молчала, кусала губы и волком глядела на него исподлобья, поэтому он подошел к ней почти вплотную, остановился лицом к лицу:

– Так зачем ты пришла?

Она не выдержала, опустила голову под его взглядом, пробормотала:

– Мой долг – приносить пользу Нершижу.

Рогар едва не расхохотался. Да что она знает о долге? Что понимает в жизни, кроме нескольких фраз, вдолбленных фанатиком-отцом? Старейшину дей, кстати, прекрасно понимал. Если хочешь удержать власть над общиной в сложных обстоятельствах, обязательно нужно создать нечто вроде религии, а любое неповиновение карать смертью. Все должны верить и служить одной неизменной идее, не подлежащей обсуждению. И, с точки зрения вырождения населения из-за близкородственных браков, верования Нершижа вполне разумны.

Он отшагнул чуть в сторону, чтобы тусклый огонек единственной уцелевшей в погроме свечи осветил гостью. Почему он был так слеп, что не разглядел раньше, под палящим полуденным солнцем, того, что видно теперь в таинственном полумраке? Что ее волосы на самом деле – это медь и золото, смешавшиеся воедино. Что ее потрескавшиеся обветренные губы так и манят поцеловать именно этой своей некокетливостью и естественностью. Что ее ресницы дрожат, как крылья бабочки? Что у нее высокие скулы и хрупкая шея? Что она так молода, так молода, как не была даже Исси, когда Рогар женился на ней?

А ведь тогда они оба были молоды и наивны.

Подцепив пальцем, он чуть спустил с плеча девушки лямку платья, заметив, что сзади оно прихвачено по талии грубой ниткой. Островитянка задышала быстрее и переступила с ноги на ногу от его прикосновений, но Рогара это не волновало. Ну конечно, ее вымыли и переодели для него, нацепив красивый наряд с чужого плеча. Уж не жена ли старейшины поделилась своим? Вспомнилось, как она умоляла забрать падчерицу с острова, мотивируя тем, что здесь ей будет плохо, и как истово предлагал девочку собственный отец.

На нежной коже багровели длинные полосы от ударов. Что же он, практически бессмертный бог, делал сегодня среди этих низкоразвитых, безобидных людей? Торговался с одним стариком, чуть не снес голову другому, приказал стегать девочку плетью. На что еще он готов ради Эры?!

На все.

Ради Эры он пойдет на все, что угодно.

Ведь терять больше нечего.

Рогар мог бы просто захватить остров, как угрожал правителю. Убить ненужных женщин, связать и силком загнать на корабль мужчин. Мог, но не видел в этом смысла. Рабы никогда не станут так биться, как вольнонаемные. В цитадели, едва завидев крылья орана или острые клыки вирга, трусы побегут, слуги бросят оружие. Но ему не нужны ни первые, ни вторые. Биться с ним бок о бок смогут только воины, а воспитать их из сынов Нершижа получится, только если правитель прикажет своим подданным слушать дея и во всем подчиняться ему. С детства привыкшие следовать одной идее, они не дрогнут.

Вот почему он так отчаянно блефовал и торговался со стариком.

Рогар провел пальцем по следу на спине рачонка, и остренькие лопатки задвигались, позвоночник выгнулся, избегая этого касания. От боли или от отвращения она так дергается? Рогар наклонился к девичьему уху, ощущая, как щекотят лицо завитки ее удивительных волос, и прошептал:

– Если бы Шион настоял, что ты не заслуживаешь вообще никакого наказания, я бы не приказал тебя бить.

Она тут же отпрянула. Глаза тоже удивительные, всей глубиной открывшиеся только теперь, в полумраке. Живой янтарь с крохотными искрами изумруда. Так вот ты какая, обветренная и загорелая девочка, раскрывающая истинную красоту лишь в тени. Ты и создана для тени, для незаметной жизни за спинами своих собратьев, и твое маленькое, но крепкое тело сложено так, чтобы бесконечно давать и давать детей…

Рогар прикрыл глаза, мысленно приказывая себе не соскальзывать в воспоминания. Ему нужно находиться здесь и сейчас, чтобы покончить с рачонком раз и навсегда. Покончить с болезненным щемящим чувством, которое теперь появлялось каждый раз, как он ловил себя на мысли, что открыл в ней что-то новое, не замеченное с первого взгляда.

– Нет! – ахнула она. – Вы… вы разыгрываете меня! Вы решили просто поиздеваться над Шионом! Вы бы все равно приказали меня наказать, только гораздо хуже, чем плеткой! Вы же… дей! А я… с ножом! На вас!

Он устало усмехнулся и только покачал головой. Да, это было смешно, потому что это было правдой. Рогар специально заставил Шиона выбирать, чтобы посмотреть, какое наказание он сочтет подходящим, и чтобы потом понаблюдать, как мальчик откажется бить. Чтобы понять, вырос ли мальчик в мужчину.

Или чтобы проверить границы его верности господину?

Что ж, Шион не отказался, а Рогар с самого начала условился сам с собой, что согласится на любое решение.

– Он… он просил пощадить меня! – встряхнула головой девчонка и забавно сжала кулачки. – А вы не стали его слушать!

– Я всего лишь запретил умолять. Если бы Шион четко, последовательно аргументировал свою позицию, если бы отказался от участия в той неприглядной сцене, я бы принял его выбор.

Замолчала. И по тому, как лихорадочно забегал взгляд, похоже, что задумалась. Через секунду вздернула подбородок: рачонок, сотканный из противоречий.

– Прикажете мне раздеваться?

Рогар не спеша прошелся по женскому телу взглядом. Ее накрасили и принарядили для него, но почему-то из них двоих именно он чувствует себя шлюхой, вынужденной спать с теми, на кого покажут пальцем. Если Шион, вполголоса умоляющий уступить в переговорах, считал, что открыл дею глаза на весь белый свет, то он ошибался. Рогар блефовал и торговался, потому что сообразил, что хитростью добьется от неразвитого народца больше, чем грубой силой, а старик уступит охотнее, если сумеет выгодно пристроить дочь. И именно поэтому всем видом показывал, что эту дочь отвергает. Он тоже умел повышать ставки, когда было необходимо. Пятнадцать мужчин… что ж, могло бы получиться и больше. В других, лучших обстоятельствах. Опуская меч на шею глупого Поводыря, Рогар уже смирился, что проиграл, перегнул палку и вообще ничего не получит.

А рачонок, сама того не подозревая, ему помогла.

Он коснулся пальцем ее подбородка, заставив поднять голову и даже встать на цыпочки, вытянувшись в струну. В какой момент он понял, что все равно пригласит ее к себе? Именно ради этих минут наедине, которые больше никогда не повторятся, минут, проведенных глаза в глаза, когда она с трудом скрывает дрожь и отвращение, а он не может на нее наглядеться? Когда рачонок тихим сапом пробрался в его воспаленный разум, потеснив мысли об Эре, которой до этого было посвящено все? Дикая аборигенка с ножом, вспарывающим рыбью требуху. Влюбленная девчонка, все застолье глазевшая на предмет своего обожания. Когда? Когда?! Собственный отец был готов охотно принести ее в жертву, мальчик, в которого она так явно с первого взгляда влюбилась, не смог спасти ее от наказания, так чего бы дею с ней церемониться?

Ему следовало бы махом разорвать на девичьем теле платье и толкнуть ее на колени, или позвать стражу и приказать держать жертву, пока он не натешится всласть, или придумать что-нибудь еще, неважно что, лишь бы все закончилось грубо и быстро, с гарантией, что маленькая островитянка больше ни на кого из чужаков не посмотрит без содрогания, потому что все они будут ассоциироваться у нее с этой жуткой ночью. Даже Шион, влюбленность к которому выгорит в обожженном маленьком сердечке вместе с криками и мольбами. Это было бы даже гуманно – сразу сломать ее так, потому что иначе ей пришлось бы назавтра провожать уплывающий барг со слезами и сладкими грезами и всю жизнь мечтать, что любимый за ней вернется.

И ведь, что еще хуже, может сложиться так, что к ней захочет вернуться сам Рогар. Что ему, дею целого мира, стоит приказать, чтобы барг снова прошел знакомым судоходным путем и причалил в положенном месте? Он станет бесконечно думать о нежном теле, медно-золотых волосах и янтарных глазах, словно его голова и так не забита слишком многим. Подобного нельзя допустить, если он хочет сохранить свою единоличную власть над Эрой.

И все же он медлил.

Встав за спиной девушки, Рогар еще больше ощутил резкий контраст между ними: она – маленькая и хрупкая, макушкой едва достающая ему до груди, он – нечеловечно высокий и крупный, она – чистая сердцем, он – грязный душой, она – невежественная девчонка, он – проживший слишком много лет по меркам ее мира и познавший казалось бы все, что только доступно разуму.

Он положил руки на ее плечи, чувствуя под пальцами выпирающие ключицы, которые мог бы запросто сломать, всего лишь приложив чуть больше усилий. Но не ломать ему хотелось, странное дело, совсем не ломать. Беречь. Лелеять. Нежить ее в объятиях. Она напоминала ему покров первого снега, по которому одновременно хочется пройтись и в то же время тянет бесконечно стоять и смотреть на нетронутую поверхность. Рогар не сомневался, что девушка не тронута – девственную чистоту он давно умел определять с одного взгляда.

– А если не прикажу раздеваться, – снова наклонился он к ее уху, сглотнув, чтобы прогнать осадок в глотке, – сама не снимешь для меня платье?