Шиону поднесли небольшую плеть с витой рукоятью, по виду больше подходящую для того, чтобы погонять животных. Он по привычке взял ее правой рукой, но пальцы, испачканные кровью, не держали, и плеть упала совсем рядом с Кайлин.

– Все в порядке, – шепнула она, когда он наклонился, чтобы взяться за рукоять левой. – Я не боюсь. Отец тоже наказывает меня, и довольно часто.

Шион посмотрел на нее широко распахнутыми глазами и резко выпрямился. Кайлин осталась стоять на четвереньках, перед ее лицом маячили лишь мокрые камни пола, да подбитые железом сапоги дея. Ее всю трясло, хотелось почему-то хохотать и плакать одновременно. Все началось с того, что бог из цитадели просто не понравился ей – и вот куда все пришло: он с любопытством наблюдает, как желанный ей мужчина хлещет ее беззащитную спину.

«Он сразу понял, что я презираю его, – догадалась вдруг Кайлин, – тогда, на причале, он все-таки заглянул мне в душу. И теперь он мстит».

Она пребывала в таком возбуждении, что первый удар даже не почувствовала. Только что-то свистнуло над ухом, и между лопатками стало горячо.

– Да ты же гладишь ее, как любовницу, Шион, – прозвучал над головой вкрадчиво-мягкий голос дея.

Впрочем, второй удар не сильно отличался от первого. Даже рискуя навлечь на себя гнев бога, Шион не желал причинять ей настоящую боль. Дей опустился на корточки, его пальцы заправили одну из непослушных прядей Кайлин за ухо. Она набралась смелости посмотреть ему в лицо и увидела там удивление.

– Почему ты не плачешь?! – спросил он так, словно изучал необычную, только что встреченную букашку, и даже для верности догадок провел большим пальцем по ее щеке под глазом. Кожа на подушечке оказалась чуть шершавой, но теплой, закрыв глаза, Кайлин, пожалуй, бы не отличила прикосновение бога от человеческого.

Плакать? Вот глупости! Бог из цитадели, видимо, плохо знал, что такое жизнь на Нершиже, если решил, что она станет лить слезы из-за пары ударов. Нет, глаза у Кайлин часто бывали на мокром месте. Например, она бы заплакала, если бы умер еще кто-нибудь из маленьких братиков и сестер. Или если бы отец решил отдать ее мачеху океану, по традиции повесив той камень на шею. Если бы ей пришлось отдать невинность какому-нибудь мерзкому старику – тоже бы порыдала. Не на виду, но потом, в уединении, наверняка. А из-за наказания… Кайлин стало еще веселее. Она открыла рот, чтобы поделиться с деем воспоминанием, что раньше у отца был другой посох, из золотистого коралла, и его пришлось сменить на розовый, потому что старейшина сломал его об нее, но ей помешали.

– Семь человек, мой дей! – выпалил вдруг островной правитель, и Кайлин могла поклясться, что краем уха слышала, как мачеха что-то сбивчиво шепчет ему. – Нершиж отдаст вам семь сыновей, только смилостивитесь к нам!

Взгляд дея, только что рассматривающий Кайлин с любопытством, изменился. Деловитость там светилась и… торжество. Бог быстро выпрямился, оставив ее в покое.

– Двадцать пять, старик. Одного ты убил сам, но еще двоих, так и быть, не стану трогать.

Как назло, очередной удар пришелся по месту, куда плеть уже попадала, и Кайлин охнула, не сдержавшись. Мачеха дернула мужа за рукав и забормотала еще быстрее.

– Д-д-десять! И моя дочь…

Он осекся, услышав звук нового удара.

– Мой дей… – сквозь зубы выдавил Шион, – если они нам уступают… давайте тоже уступим. Получить что-то лучше, чем уйти с пустыми руками. Вы можете приказать спалить остров дотла… но как это поможет цитадели?..

– Двадцать, – нехотя снизошел бог. – И я так и не казнил вашего попрошайку.

– Двенадцать, мой дей! Вы оставляете нас на погибель! Я понимаю, что моя дочь вас рассердила, но сегодня же вечером она сделает все, чтобы загладить вину!

Кусая губы от болезненного жжения на коже, Кайлин усмехнулась. Отец по-прежнему надеется, что дей выберет ее? После того, как тот приказал всыпать ей плетей? После того, как видел, что она бросилась на него с ножом?! Впрочем, дей уплывет, а ее замужество останется под большим вопросом, и только беременность спасет репутацию от провала. Особенно – беременность от дея. Она и так достаточно опорочила себя. Красота женщины заключается еще и в ее покорности, кому нужна жена, способная попытаться убить {самого бога}?! Что тогда она захочет вытворить с мужем, если в чем-то не согласится с ним? Женихи могут потребовать у отца свои подарки обратно. И никто не станет слушать, что Кайлин сама не поняла, как схватила тот злосчастный нож, что она даже не собиралась ударить, просто все волнения дня, дурацкий моллар, которого ее заставили разрезать, злость на то, что ее так открыто продают дею, – все слилось в один роковой жест?!

Но ее переживания так и остались при ней, пока торг продолжался.

– Пятнадцать, – выкрикнул отец Кайлин, хватаясь за сердце и сотрясаясь вместе со своим посохом. – Это даже больше, чем Нершиж мог бы вам дать, мой дей!

И неожиданно свист плети прекратился. Может, Кайлин сбилась со счета? Ей казалось, что еще не конец… Обернувшись через плечо, она увидела, что рука дея перехватила рукоять плетки из пальцев бледного как смерть Шиона.

– Пятнадцать, – медленно кивнул он, соглашаясь с ее отцом, – но каждого выберу я сам.

– Как пожелает мой дей, – обмяк старейшина, промокая лоб рукавом одеяния, – и моя дочь…

– Шион. Проводи в шатер. Я сыт праздником по горло.

Плеть упала на пол рядом с Кайлин, на рукояти подсыхали следы крови, на длинном кожаном хвосте ее не было. Подбитые железом сапоги гулко прошагали к выходу, за ними грубо простучала обувь охраны.

– …и моя дочь будет у вас в шатре сегодня ночью! – успел крикнуть вслед богу правитель острова.

Кайлин села, избегая встречаться взглядом с кем-то из своих соплеменников, мужчин, которые знали ее с рождения и теперь радовались, что она подставила спину, чтобы задобрить бога и сохранить жизнь Нерпу. Слезы с новой силой подкатили к горлу. Тут на Кайлин набросилась мачеха, принялась поправлять на плечах платье, гладить лицо, целовать мокрые щеки, причитать:

– Больно? Он бил тебя слишком больно, да?

Кайлин только помотала головой. Больно было не от этого. В течение застолья отец неоднократно нахваливал ее дею, и каждый раз тот ее отвергал.

Но теперь он промолчал.

Он не отказался от предложенного дара.

***

…тьма, бархатная и алая, душным покрывалом окутывает со всех сторон…

…под прикрытыми веками вспыхивают оранжевые круги…

…ладони скользкие от крови, лицо – от слез…

…он бесшумно движется в ночи от дома к дому, сжимая в руке нож, принесенный из самой Подэры, вытирая рукавом мокрые губы, он, рожденный воином, всегда готовым к смерти в бою. Но на этот раз он убивает не врагов, а спящих…

…Ид славится особым умением заговаривать зубы, поэтому умирает первым. Пока не проснулся, не завладел ситуацией, не ослабил решимость. Все ради Эры. Все. Схватить за волосы, темнеющие на подушке, резко оттянуть голову, полоснуть по горлу…

…отпрянуть, ощущая на губах тошнотворно-сладкое…

…деревня мирно спит, никто не видит, как он медленно выходит из дома, стоит, тяжело опираясь ладонью о дверь, глубоко дышит, подняв лицо к небу. Их было семеро – богов, прорвавшихся в Эру, – они все практически равны по силе между собой, и он не настолько дурак, чтобы устраивать честный поединок шестеро против одного. Решив так, он потерял честь воина. Правда, на Подэре давно не блюдут понятия чести, а он – истинный сын своей земли…

…Симон и Шион были его лучшими друзьями, делили с ним кров в этой гостеприимной деревеньке, поэтому их он решил оставить напоследок. Нет, не пощадить, а именно позволить пожить на несколько минут больше, чем другим. Это единственная милость, которую он может им оказать по старой дружбе…

…а возможно, ему просто требуется чуть больше времени для настроя, чтобы в самый ответственный момент не дрогнула рука…

…в комнатушке темно, свет почти не пробивается в маленькое занавешенное оконце. Постели, рассчитанные на людей, богам слегка малы. Один осторожный шаг вперед, туда, где белеет край одеяла, другой…

…«Предатель», – яростно шепчет над ухом Шион, тяжело напрыгнув на спину из тени в нише. Горло пронзает острая боль: все боги принесли оружие из Подэры и могут друг друга убить. Просто раньше им подобная мысль в голову не приходила. Шион глубоко всаживает клинок, торопясь добраться до яремной вены, но получает удар в правый бок и оседает. Они борются в крохотной тесной темноте, обливаясь кровью и расходуя последние силы. Шиона питает справедливый гнев и жажда жизни, Рогара – одна лишь любовь к Эре. Кто победит?..

…из горла хлещет. Даже если зажать порез ладонью, между пальцами все равно струится кровь. Ноги скользят по полу, разъезжаются в густой, остропахнущей, вязкой луже, когда он встает, поворачивается, ловя последнюю ускользающую мысль. Симон. Друзей было двое здесь, от шума борьбы невозможно не проснуться. Вспыхивает фитиль масляного фонаря, свет выхватывает бородатое лицо, перекошенное от ужаса. Собственная рука с ножом кажется багровой от обилия покрывшей ее крови, она чуть подрагивает, вытянувшись вперед, нацелившись на Симона…

…никто из богов не встретит это утро живым. Никто. Кроме одного…

…Симон всегда был самым слабым из них, не физически, нет, а морально, потому что его особое умение – лечить, ему сложно отнимать жизни. Повыше подняв фонарь, бородач в оцепенении смотрит на бездыханное тело Шиона, переводит взгляд на того, кто пришел его убить.

– А остальные?.. – от шока он говорит это на языке Подэры.

– Все. Ты последний, Симон. – Ответ звучит на языке Эры, заставляя собеседника моргнуть и тоже переключиться на неродную речь.

– Что ты наделал, Рогар?.. И ради чего?..

– Закрой глаза, Симон, – злая, жестокая усмешка кривит губы, мокрая, горячая вода течет по лицу, – я не могу, когда ты так смотришь. Я слишком устал.

Бородач опускает фонарь, его взгляд светится жалостью.

– Сядь сюда, ближе к свету. Я должен зашить твою рану.

– Все и так заживет! – полурычание-полукрик вырываются из горла, нож со свистом рассекает воздух прямо перед ненавистным лицом. Ненавистным, потому что в него так тяжело смотреть.

– Заживет, – шумно сглатывает Симон, уворачиваясь от взмаха, – но я сделаю так, чтобы это случилось быстрее. Я могу еще много чего полезного сделать. Если ты оставишь меня в живых.

Рука с ножом падает вниз обессиленной плетью. Наваливается усталость.

– Зачем? – в этом вопросе столько невысказанного, что становится душно. А может, это из-за пропитанного кровью воздуха? – Смерть – самый простой выход. Или хочешь тоже стать предателем?!

Влажные близко посаженные глаза Симона кажутся темными в игре света и теней.

– Жить хочу. Пощади. За свою жизнь заплачу любую цену. Все равно тебе за свою придется платить больше.

***

Рогар остановился, только когда почувствовал, что в шатре кроме него еще кто-то есть. На остров опустился вечер, подходил к концу долгий день, в течение которого он истово напивался в одиночку, укрывшись от других за парчовым пологом, сбежав от всего мира, который так любил… и в последнее время возненавидел, как понял только что.