Ну а потом мне принесли краски и показали дверь бывшей столовой.

Помещение было довольно просторным – вероятно тут полагалось обедать как минимум десятку три пациентов. Окна были достаточно большими, но с матовыми стеклами. Выглянуть наружу я не могла – все рамы были глухими и без ручек, а снаружи угадывались очертания решетки. Сбежать через столовую было невозможно. Подсмотреть что там снаружи – тоже. Я ожидала услышать шум волн – все-таки море было рядом – но то ли звукоизоляция была слишком хорошей, то ли на море был сейчас полный штиль.

В центре столовой стоял мольберт и к нему были прислонены пять холстов разного размера. От полуметровых до настоящего гиганта – примерно полтора на два метра.

Я не совсем понимала, что с ними делать. Замахиваться сразу на монументальные размеры было страшновато, так что я взяла холст среднего размера, поставила на мольберт и замерла. А дальше то что? Кисточки есть, масляные краски тоже в тюбиках лежат. Палитра прилагается, но ведь я даже не знаю, как ее держать. А еще есть какая-то бутылочка и баночка. Типа растворителя что-то. Только в живописи я полный лох.

Закрыла глаза и постаралась отдаться таинственному художнику в моем теле, но он, как на зло, решил взять обеденный перерыв на это время.

Пришлось самой выдавить с десяток разных красок на палитру, взять кисточку и подумать, что бы я хотела нарисовать.

Сделать что ли подарок императрице? Она, конечно, не может помнить это мое воспоминание, но картину ей точно покажут. Тот момент, когда мы стоим с ней спина к спине с обнаженными клинками, защищаясь от трех подосланных убийц, подловивших нас в темной подворотне. Образ того, что я хочу нарисовать, у меня перед глазами был, только вот умения то нет. Пришлось пробовать самостоятельно. Начинать нужно было с темного фона. Я помазюкала кистью по палитре, набрав темно-коричневую краску, поднесла кисть к белому холсту и замерла. Рука дрогнула и сделала широкий уверенный мазок. Потом еще один.

Вскоре я отстраненно наблюдала, как неистовый художник ляпает совершенно неожиданные цвета на холст, но эти пятна удивительным образом выстраиваются в атмосферу темных подворотен Праги, в три едва обозначенные смутные фигуры с ножами в руках и двух девушек – блондинку и рыжую, стоящих спиной друг к другу. Лица моя рука прописала наиболее детально. Не опознать там Настю и меня было невозможно.

Нетерпеливо я отстранилась от готовой картины и, даже не разглядывая ее, пододвинула стул к прислоненному к стене огромному холсту. Мольберт для него был маловат.

Здесь жесты моего внутреннего художника были еще размашистей, а краски расходовались без жалости. Тюбик с надписью «Умбра» вообще был уже полностью выжат. Я с удивлением следила, как из цветовых пятен проявляется каменная арка. Потом я широкой кистью накидала огромное красное пятно. И только когда моя рука провела быстрые линии прядей рыжих волос, я отошла на пару метров я поняла, что у меня получилось. Это был тот самый парадный портрет Красной королевы, что висел в главной зале красного замка, где изображен момент, когда меня вытолкнули на площадь, ветераны опустились передо мной на одно колено, узнав свою повелительницу, а я растерянно начала оборачиваться…

К кому?

Кто вывел меня к войскам?

В памяти была черная дыра.

Чьи это были войска? Как они назывались?

В голове вертелось что-то про темноту, тень… мрак. Точно! Войска мрака. А кто стоял за моей спиной?

По спине бегали холодные мурашки, сердце трепетало как крылья колибри, на лбу выступила испарина, но я не могла вспомнить. Это было что-то очень важное, болезненное, невероятное…

Я подбежала к мольберту, сорвала с него картину с Настей и поставила новый холст, даже не понимая кто это делает – я, или художник внутри.

Кисть быстро набросала брусчатку, и начала вырисовывать какое-то темное пятно на ней. Мне почему-то стало страшно, и я зажмурилась, но тому, кто писал картину, похоже, зрение было вовсе не нужно. Моя рука металась от палитры к холсту сама по себе.

Наконец кисть упала на пол. Я глубоко вдохнула, стараясь унять дрожь от предчувствия чего-то страшного и открыла глаза.

Темные латы, из-под которых по брусчатке расплывается кровь, темноволосая голова, бледное лицо.

Я закричала от боли и отчаяния.

А затем выдохнула:

– Марко!

Глава 7

– Я любила его, – прошептала я, падая в кресло напротив врача.

Он выглядел невыспавшимся. Естественно – его же явно вытащили из постели раньше обычного. Удивительно еще как ночью не подняли. После моего крика и истерики, на которые сбежалось пол клиники, я думала, что его побегут посреди ночи будить. Обычно мы с ним встречались после обеда, а сейчас было около семи утра. Я еще не завтракала. А у него в кабинете уже стояли три моих картины маслом.

– Вы о темной фигуре? Это он? – врач кивнул на портрет умирающего Марко.

– Да! Я его вспомнила! Вы были правы. Это и есть самое болезненное и самое главное воспоминание. Среди всех моих личностей нас было двое, кто знал и любил его. И мы обе его потеряли.

– Он всегда умирал?

– Не совсем. Все сложно, – я тяжело вздохнула. – Наверное. Я помню, что он получил пулю в грудь, а я сделала самую большую ошибку – просилась к машине времени, по глупости сломала ее и оказалась здесь. Но во мне живет и еще одна я, которая знала его чуть дольше. Тогда я познакомилась с Марко уже взрослым. Ему было за тридцать. Я влюбилась, как кошка. И он тоже закрыл меня своим телом. И я опять просто хотела отмотать время назад и спасти его. Очередная фатальная ошибка.

– Я, кажется, помню вашу логику о двумерном времени. В новой линии времени он вас не помнил? Не любил?

– Хуже. В новой линии времени его просто не было. Я не понимаю, как это происходит, но я, что знала его в более зрелом возрасте, потратила потом много лет, чтобы убедиться в этом. Марко существовал в единственном экземпляре во всей вселенной.

– Не понимаю. Вы же говорите, что он неоднократно умирал.

– Да. Я сама ничего не понимаю! Я отматывала время на неделю назад и искала его в каждой линии вероятности. Потом снова и снова. И так десять лет. Бесконечное исследование одного и того же момента времени. И знаете что? В конце концов я нашла его. Только ему было десять лет. В том же временном отрезке. Я не понимаю как это возможно. Но самое главное – когда я в обеих ипостасях встречалась с ним, он уже помнил меня. Понимаете?

– Честно говоря, нет, – врач покачал головой.

– Вот и я не понимаю! – воскликнула я, всплеснув руками. – Марко один во всей вселенной. Во всех временных линиях. Если он умер со мной, когда ему было чуть больше двадцати, то как он мог вспомнить меня когда ему было за тридцать? Значит он выжил?

– Я совсем запутался. А как он узнал вас, когда был молодым?

– Вот тут все немного проще. Та я, что посвятила всюжизнь поискам Марко, нашла его, босоногого мальчишку в итальянских трущобах. Тогда я вспомнила, что во время знакомства с ним тридцатилетним, он говорил, что уже встречал меня ранее и поняла, что нужно было сделать. Я затащила его в машину времени вместе с собой и перенесла на пару десятков лет назад, где определила в интернат для одаренных детей, а сама навсегда осталась в его версии реальности и вовсю занялась политикой для обеспечения его будущего. Ну и своего тоже – той, меня что должна была прийти и встретить молодого Марко в этой версии реальности. Я основала Трест и создала королевство. Потом сделала Марко командором особой полиции ныряльщиков, которая постепенно начала именоваться практически его именем – Мраком. Я периодически появлялась перед ним, скрывая возраст, ведь во время нашей последней встречи мне было уже за пятьдесят. Я не хотела, чтобы он помнил меня такой. Это испортит его восприятие, когда он встретит меня юной. Тогда я и оставила ему инструкции как нужно встретить юную рыжую девицу и сделать ее новой Красной Королевой. Той, что придет на все готовое. Да, я ревновала к самой себе. Очень странное чувство. Но было во мне что-то и сродни мазохизму. Вина, что я допустила его гибель, не смогла спасти. Я осознанно приносила себя в жертву во имя его будущего и той, что, возможно будет с ним счастлива некоторое время.

– Ревность к самой себе? – ухмыльнулся врач.

– Скорее горечь, да. От того, что по своей глупости просрала свою жизнь. Я искренне хотела, чтобы у той, другой я все получилось. Кстати, именно та моя личность была единственной, кто дожил до пожилого возраста. Все остальные погибали намного раньше. Та я, приносившая себя в жертсу, была самой удачной версией всех нас, хоть и не подозревала этого.

– А как же вы? Та вы, что сейчас сидит передо мной. Вы заявляете, что помните их всех, но ведь должна быть и лично ваша история. Какая она?

Я растерялась.

– Они все я.

Доктор тяжело вдохнул.

– Вот что я думаю. У вас тяжелый посттравматический синдром после гибели любимого человека, который привел к расщеплению личности. Вы не только постоянно проигрываете в голове момент его смерти, но и преломляете это воспоминание в силу особенностей вашей психики в несколько разных версий. Стремясь реабилитироваться в своих собственных глазах, вы придумали историю, в которой выступаете для любимого человека уже в роли заботливой матери. Но это все не имеет отношения к реальности. Реальна только та вы, которая была с Марко… с молодым Марко. Та, из-за которой он получил пулю в грудь и остался лежать на площади. А у вас случился нервный срыв, который привел вас сюда. Примите это, вернитесь к себе.

У меня под кожей словно ток пропустили. Я плохо ощущала свое тело и вообще, кажется, потеряла связь с реальностью.

А ведь он прав!

Важна только я. Только та я, которая знала, что такое любовь Марко. С той второй, взрослой, он всегда вспоминал именно обо мне. И чем больше он находил отличий, тем больше они его раздражали. Можно сказать, что в тридцать он любил не ту, что перед ним, а ту, на которую она была похожа. То есть на меня. Марко любил только меня! И это отличает меня от всех теней, что живут в моей памяти.

Я, кажется, нашла себя!

И тут в моей голове внезапно раздался голос:

«Точка сборки обозначена. Начинаю реструктуризацию памяти».

Я дернулась и ошеломленно спросила вслух:

– Что?

– Вернитесь к себе. Найдите свою настоящую историю, – настойчиво повторил врач.

Голова внезапно стала чистой и ясной. Словно кто-то навел в ней порядок, вымыл полы и протер тряпочкой все предметы так, чтобы они блестели. Мои собственные воспоминания стали яркими, а другие личности как будто поблекли. При усилии я прекрасно могла вспомнить любую деталь их жизни, но теперь они не путались с моими собственными воспоминаниями. Это было похоже на то, как будто обращаешься в архив.

«Молчи!» – продолжил женский голос внутри. – «Поговорим потом».

Я растерянно моргала, пытаясь понять, что вообще происходит, а доктор продолжил:

– А еще вам нужно, наконец, забыть, о том, что вы герой. Выключите героизм.

– Что? – удивилась я.