Романова переплетает пальцы и подпирает ими подбородок. Смотрит на меня как на диковинное животное. Или как будто я говорю на норвежском. Или словно у меня две головы. Мне не нравится затянувшееся молчание. Она могла меня сразу выгнать, если бы захотела, но почему-то молчит. И эта зловещая тишина, которую разбавляет лишь стук моего сердца, гулом отдающий в уши, пугает и, кажется, не предвещает ничего хорошего.

– Видите ли, Лилия… – М-м-м, начало так себе. – Все не так просто, как вам может показаться. Это место… о котором, как я полагаю, вы говорите, было занято сразу после инцидента с нашим студентом, поэтому…

БАМ! К сожалению (или к счастью), я не успеваю прочувствовать весь трагизм момента, когда рушатся мои надежды высотой с многоэтажку, потому что в кабинет врывается парень.

– Какого черта, а? – с порога заявляет он в довольно грубой форме. – Ты реально сделала это? Расцеловала Савельеву задницу после всего? Перевела его на бюджет, вместо того чтобы вышвырнуть на хрен из универа? Еще скажи, что ты извинилась перед ним!

Стоп, о чем он? Бюджет, Савельев… Это тот кудрявый мачо, который планшеты натягивает за десять минут до пары на грязном полу в коридоре и потом еще час ничего не делает на занятиях, так как нагло врет, что ватман не досох? Почему Савельева вдруг перевели на бюджет?

– Следи за своим языком! – не уступая в тональностях, отвечает парню Марина Евгеньевна и перегибается через стол, мигом сбросив маску безразличия.

В один момент кабинет наполняется криками, и никто, кажется, не видит, что у меня тут намечается личный конец света. Если я, конечно, все правильно понимаю. Очень надеюсь, что нет.

– Ты должен был держать себя в руках!

– И делать вид, что ничего не произошло, как это делаешь ты? Чтобы, не дай бог, ничего не навредило твоей безупречной репутации? Ты не имела права!

– Они угрожали судом!

О'кей, я молча постою в сторонке, пока они не прикончат друг друга.

– Нельзя распускать руки по любому поводу!

– Ты знаешь, из-за чего я…

– Знаю! – срывается голос декана, и она вдруг ненадолго – на очень короткий миг – становится такой человечной, что мне хочется подойти и обнять ее. Ровно до того момента, когда она вспоминает о моем существовании и понимает, что шанс на то, что я на время их разговора вдруг оглохла, примерно… нулевой. – Знаю, но ты меня вынудил сделать это.

Марина Евгеньевна одергивает строгий, как и ее голос, пиджак, заправляет пряди идеального темного каре за уши и снова садится на трон, где сразу кажется увереннее, будто и не было этого короткого взрыва.

– И если хочешь знать, благодаря своей выходке ты оставил эту милую девушку не у дел. – Ее тон снова сквозит холодным сарказмом.

– Что?

Впервые с момента, как парень вихрем ворвался в помещение, он замечает меня. Оборачивается, и мне, черт возьми, приходится поднять глаза к потолку, потому что он выше на две головы, и тут не мой рост виноват, просто он длинный, как жираф! Со спины я его и не узнала сразу. Наверное, потому что за все три месяца встреч в кафе, где в качестве клиента он всегда брал один и тот же кофе (поэтому я про себя и прозвала его Рафом), парень произнес от силы три-четыре слова безразличным тоном. А тут вдруг такой эмоциональный диапазон! Не то что у спичечной головки.

И вот теперь Данил Романов, сын декана, прожигает меня таким убийственным взглядом, будто я только что затопила его пентхаус, о котором все болтают. Будто сорвала ему поездку куда-нибудь на Мальдивы, или где там богатые мальчики отдыхают? Или покусилась на папочкины миллионы, заявив, что я его внебрачная дочь! Или разбила бесценный бэтмобиль. Да, в этот самый миг, когда Романов смотрит на меня совсем не добрым взглядом, я могу поверить даже самым ужасным слухам о нем: что полосовой шрам над бровью он получил чуть ли не в перестрелке (хотя кто-то утверждает, что это след от ножа: источники расходятся в мнениях), что его квартиру обыскивали, потому как он приторговывает наркотиками, или что он бьет тачки ради страховки. Откуда такие подробности, не могу представить, но в женских раздевалках о популярном мальчике Дане разговоры ведутся с упорной частотой. Шепотом, громко – по-разному, но о нем говорят всегда.

Наверное, я все еще не понимаю почему, он ведь не то чтобы даже красивый. У него прямой длинный нос, который кажется островатым, широкие брови и странный разрез глаз. Хотя… ладно, я догадываюсь, что именно цепляет его воздыхательниц. Вся эта легкая небритость вокруг рта и на подбородке, небрежная прическа, будто он только что оторвал голову от подушки и не потратил полчаса и пару тонн глины на укладку волос, проколотое ухо и холод в глазах, несомненно, работают на его образ. Признаться (если уж совсем начистоту), я сама привыкла видеть его молчаливую полуулыбку каждый четверг в одно и то же время в кафе и незаметно для себя как будто… стала ждать этих встреч. Словно они что-то значили. А зачем же еще Раф таскался в посредственную кофейню при университете, когда мог позволить себе любой кофе в городе?

Только я не позволяю себе увлекаться подобными мыслями – они сбивают с толку. Меня вообще не должны интересовать парни. То есть их нет в моих планах, пока я не состоюсь как личность и не добьюсь в карьере определенных высот. Лет этак до тридцати точно. Ну а что? Я влюблялась уже раз, хватило мне. А в нынешнем мире тридцать – очень даже приемлемый возраст, чтобы заводить семью и детей. Если я вообще захочу. В общем, я все успею. Сейчас меня больше волнует, где достать деньги для оплаты учебы и как обойтись без продажи почки на черном рынке. Ну, и еще, может быть, тот факт, что Данил Романов, репутация которого летит впереди него, пахнет сладкой жвачкой. Это противоестественно.

– Что? – произносит он раздраженно, и мне становится не до смеха, хотя я только что вспомнила, как ходил забавный слух о рекламе средства от герпеса, в которой Раф снялся.

– Что слышал.

Вздрагиваю от голоса декана, а отвернувшись, точно чувствую пылающее место у виска, куда продолжают смотреть.

– Ты лишил эту девушку законного бесплатного обучения в нашем прекрасном университете. Тебе не совестно?

Молчит, мрачно задумавшись. Еще бы ему было. Так, ладно, что там насчет моего обучения вообще?

– Плохо я тебя воспитала. – Марина Евгеньевна приподнимает очки, сдавливает переносицу и затем указывает на меня пальцем. – А значит, мне это и исправлять. Поможешь… Лилии? – Я киваю. – С конкурсом.

– Каким конкурсом? – вырывается у меня.

– Талантов.

Это тот, где мистеры и мисс? О котором без конца болтают перед физкультурой, как только заканчивают обсуждать Даню Романова? Да ни за что! Там участвуют ПА-РЫ. Популярные студенты. Талантливые. Я ни к одной из представленных категорий не отношусь. У меня вообще нет ни талантов, ни друзей, потому что на них нет времени.

– Я планирую найти спонсоров, которые сумеют обеспечить победителей достойным денежным призом, чтобы и вам, Лилия, хватило доучиться год, а там… – Она машет на меня рукой, как будто сдается. – Там мы с вами что-нибудь придумаем.

Звучит, конечно, довольно-таки соблазнительно, но злая решимость в оскале ее сына, на которого я поглядываю исподтишка, и моя непопулярность вряд ли оставят нам хоть какой-то шанс на победу.

– Да ни за что, – выдает Раф, прежде чем я нахожу подходящие слова с извинениями для декана. Еще и таким твердым тоном, что я невольно пячусь назад, пока не упираюсь лопатками в дверь.

Та, не запертая, распахивается от давления, и я снова вздрагиваю, хотя не из пугливых. Романов с порывом ветра вылетает из кабинета, не обронив и короткого «спасибо», что поработала для него швейцаром. Хотя он и в кафе за кофе меня никогда не благодарил, но молча оставлял на чай, поэтому я не обращала внимания на его манеры. Вот только когда дверь с щелчком захлопывается обратно, я прихожу в себя и наконец осознаю кое-что важное. По его вине или нет, но мое место досталось… кому там? Савельеву? Тому, кто ничего не сдает в срок и не ходит на поточные лекции. И он будет учиться на бюджете, а я… нет. Все кончено? Для меня. В дизайне. Я так понимаю, что да, и… уже представляю, как работаю в кофейне при универе, который придется бросить, до скончания веков. Бр-р, жуть.

Глава 3
Она
Благодарим за покупку, но не очень-то ждем снова

Да ни за что. Не попав на пары, что еще обязательно аукнется мне, я вылетаю из здания университета с такой скоростью, что едва не сбиваю с ног нескольких парней вдвое шире меня. Профессора-сноба, который ведет у нас живопись, не удовлетворило даже участие декана в моем опоздании. Он, как и прежде, остался неумолим, а я – за бортом во всех смыслах. Стиснув зубы, чтобы не ответить «ласково» на летящие в спину предложения извиниться, я крепче прижимаю к боку сумку с планшетами и, пока та больно бьет по ногам, как могу быстро шагаю в сторону кафе. А что мне еще остается делать? Не домой же идти на пару часов, чтобы перед сменой развлекать Лёву танцами с бубном? Увольте.

Ни за что. Не чувствую ничего, кроме злости, которая то и дело выплескивается наружу: хлопаю дверью в кафе так, что стекла дрожат, и на три часа раньше выгоняю домой расслабленно болтающих девочек за стойкой. Затем натягиваю на себя форму с таким рвением, что слышу треск швов, а записывая свое имя в график заступления на смену, протыкаю бумагу насквозь.

Меня раздражают посторонние звуки, запах кофе, который я ненавижу всей душой, даже то, как тормозит телефон, не успевая подсчитывать за мной расходы. Я уже вижу, что мне не собрать необходимую сумму за оставшиеся дни, даже если не буду есть, спать, останусь жить на работе и нахватаю хвостов в универе. Даже если я возьму дополнительные часы, как сегодня, – это плюс шестьсот рублей в копилку с каждой смены. Не успею, и прогулы ничем хорошим не закончатся, а на носу сессия. И выйти в другие дни не получится, потому что девочкам тоже нужно работать. Можно было бы, конечно, занять денег, а уже после разбираться со всем, но мне не у кого. У родителей лишнего рубля нет, Роза до сих пор припоминает мне пять тысяч, которые я по глупости у нее одолжила и вернула на пару дней позже оговоренного срока, в кафе все в одном непростом положении, а остальным плевать на меня, потому что мне плевать на них. Мой однокурсник Рома с платного не в счет, тому вообще плевать на все, но ему быть должной я точно не хочу.

Слишком сильно жму кнопки на кассе, которая едва не стонет в ответ, когда в очереди, выбирая эклеры, какие-то девочки бурно обсуждают в деталях тот самый конкурс, о котором говорила Марина Евгеньевна. Они вспоминают, как в прошлом году один из выпускников снял видеовизитку, прыгая с тарзанки, и гадают, кто в этот раз осмелится переплюнуть его, а я не сдерживаю смешок, потому что это точно буду не я. Я высоты не то чтобы боюсь, но определенно остерегаюсь. Следом в голове опять гудит противное и категоричное «ни за что», и я осознаю, что даже при большом желании, которого у меня нет и не будет, участвовать мне не с кем. И вряд ли я сумею оправдаться, как звезды, мол, я не одинока, а в отношениях с собой.

Ни за что. Да как он посмел вообще? Снова взрываюсь. Нашелся король мира! Будто я согласилась бы иметь с ним что-то общее. Все романтичные мысли, которые я позволяла себе до этого, стерты подчистую. Нет, ни за какие деньги! Это я должна была сказать: «Да ни за что!» – а не он. Пока думаю об этом, слишком сильно сдавливаю щипцами пирожное, которое просят достать с витрины. В результате оно ломается и теряет товарный вид, а через полчаса я, едва не плача от несправедливости, лопаю его, спрятавшись в углу за дверью. Минус двести рублей из бюджета. Они не стоили того.