Нютка толкнула раз, другой, третий – и поняла, что старуха заперла ее в избе. Опять под замком! Словно курица – не взлететь.

– С Синей Спиной заодно. Старая…

Продолжить она не успела. Хозяйка, открыла дверь и зашла с корзиной, полной яиц.

Нютка пожелала ей доброго здоровья, поклонилась, как подобает воспитанной девице, забрала корзину и тут же засуетилась у печи рядом со старухой, то ли помогая, то ли мешая той.

Хозяйка затеяла стряпню: каравай, пироги с яйцами и какой-то речной рыбой. Нютка охотно выполняла ее поручения, выбирала кости, мыла судно^[11] и пыталась заслужить похвалу.

В хлопотах прошел весь день. Когда солнце покатилось к вечеру, пироги были готовы: румяной крутобокой горкой они высились на деревянном блюде. И Нютка, что съела с утра лишь ломоть хлеба, глотала слюну. Старуха отправила ее в подпол, заставила налить в кувшин из тяжеленной бочки кваса, его медовый дух разнесся по избе – и в Нюткиной утробе забулькало еще громче.

Пироги остывали, квас пузырился в глиняном кувшине. Старуха все чаще поглядывала во двор. Она ждала Синюю Спину.

* * *

От овечьей шкуры пахло старым мехом, сыростью и человечьим потом, и Нютка сморщила нос. Она укрылась с головой, хоть в избе, протопленной днем, сохранялось тепло. Под одеялом могла открыть глаза, скорчить рожу и вообще спрятаться от мучителей.

Лежала тихо, не шевелясь, будто спящая, прислушивалась. Вдруг удастся узнать что дельное.

Напрасно. Стояла тишина. Нютка отогнула шкуру да поглядела в щель. Старуха возилась в бабьем куте, кажется, сучила пряжу. Синяя Спина чинил уздечку или что еще, длинное, кожаное, и Нютка пожелала ему затянуть ремень на своей шее.

За окном подвывал ветер, вновь за Каменные горы явилась незваная метель. Дерево, что росло рядом с избой, скребло ветвями по крыше, Нюткины веки отяжелели, она забыла про мерзкий запах шкуры, свои страхи, неясное будущее и задремала. Сколько прошло, неведомо, она внезапно открыла глаза, поняла, что три кружки медового кваса, выпитые накануне, рвались наружу. Завозилась, пытаясь сбросить тяжелую шкуру, но тихий разговор меж старухой и Синей Спиной заставил ее замереть.

– Худое… Слушала… молит… Верни, – бормотала старуха.

Нютка додумывала: «Творишь ты худое дело. Слушала я слезные мольбы девки. Верни ты ее родителям». Вдруг прислушается страшилище? И тут же принялась о том просить Богоматерь.

Синяя Спина молчал, потом что-то сказал – не разобрать, и Нютка, слыша его низкий голос, вздрагивала. Ей казалось, что он вовсе не человек – черт или иная нечисть, что издевается над людьми, похищает детей и девок, не ведает жалости и любви к ближним. Куда хуже Басурмана… Богоматерь наконец должна услышать ее мольбы и защитить от зла.

Сон пропал. Она представляла, как Синяя Спина заведет ее в далекий лес, съест или сделает что-то еще.

– Что сделано… откажусь. Учудит… Острожек, – ответил он. Куда тише, чем ругался.

Нютка не разобрала и половины. Того, что услыхала, было довольно, чтобы понять: Синяя Спина не передумает, не послушает старуху и участь ее решена.

– Петяня… совесть… Жалко… – вновь затеяла уговоры старуха.

Так Нютка узнала, что Синюю Спину зовут Петром. Тут же решила, что славное имя, кое носил апостол, известный своей честностью и пламенной верой, вовсе не подходит.

Она так и не пошла в нужник. Ежели бы говорившие поняли, что она все слышала, ежели бы Синяя Спина разозлился? А выпитый квас, видно, изошел на горючие слезы.

* * *

Когда Нютка проснулась, Синяя Спина ушел. Она тому обрадовалась, даже спела про утренних пташек, а старуха только щурила глаза и улыбалась. Пирогов осталось всего ничего – старуха скормила их гостье, сказала, мол, самой не надобны.

Хозяйка дала гостье костяной гребень, а потом, пожалев, принялась чесать ее. Нютка ойкала, когда зубья раздирали изрядные колтуны, и потом долго благодарила старуху. Поглядев на грязный платок, та протянула свой – чистенький и ветхий, почистила однорядку от мусора и конского волоса. Когда Нютка завязывала на ноге коты, старуха дала гусиного жира, чтобы смазать обувку.

Нютка ждала, что ей велят собирать скудные пожитки и отправляться неведомо куда, в дом Синей Спины. Но о том речи не было: старуха вытащила из клети большую лохань, затеяла уборку. Нютка терла, полоскала, вывешивала во двор хрусткое, вмиг покрывавшееся льдинками тряпье; зябли пальцы.

Прошло несколько дней. Нютка стала ходить по двору вольнее, пару раз она залезала на ветхий сарай и примерялась: как перепрыгнуть через заплот да убежать. А дальше куда? Старуха словно чуяла ее намеренья, окликала и грозила кривым пальцем.

Потом Нютка оставила эти глупые попытки и решила разжалобить добрую Бабу-ягу. Сказывала, как ее похитили, как тоскуют по ней родители, как рвется сердце ее домой, как нужна ей помощь и добрый совет. Старуха слушала, кивала своей темной кичкой, даже иногда бормотала в ответ: «Бабья доля, ох, бабья». А когда Нютка пыталась узнать, как найти воеводу или кого из служилых, подмогнет ли ей старуха с побегом, спасет ли от Синей Спины, та замолкала и притворялась глухой.

Старуха оказалась щедрой. Дала Нютке новую одежу: рубаху тонкого льна с вышивкой по подолу, телогрею, старую да теплую, ленты и прочего тряпья, что хранится в изобилии у всякой немолодой женщины. Видно, тем и показывала свою жалость.

Кем приходилась она Синей Спине? Нютка думала, теткой или крестной матерью. Когда старуха говорила про страшилище, глаза ее теплели, а голос скрипел куда меньше обычного.

– Помог он мне. Ой помог… – Дальше старуха садилась на лавку, закрывала лицо и долго оставалась такой, бездвижной, странной. Так что Нютка первый раз даже решила, что она тронулась умом.

Но нет. Когда кричали петухи, лаяли псы, скрипела половицами Нютка, наступало время обеда – старая хозяйка пробуждалась и вновь становилась той же: доброй, чуть занудливой и хлопотливой.

Нютка уже решила, что так и останется здесь, в уютной избушке, будет стряпать пироги и слушать рассказы про то, как старухин муж из Лозьвы переведен был в город. Потом он привез сюда женку – Нютка сообразила, была она тогда вовсе и не старухой, много моложе. Были у них и дети, о каждом старуха рассказывала: дочь умерла от черной хвори, сын погиб в бою с татарами, сгинул муж. А последний сынок, видно, оставил ее недавно, потому старуха кручинилась о нем больше всего.

Нютка слушала, кивала, запоминала незнакомые слова, а сама думала о другом: как вернуться домой.

* * *

Они творили вечернюю молитву. Старуха – тихо, неразборчиво, Нютка – громче и с укором. Отчего Спаситель не слышит ее голоса и лишь кротко смотрит?

Старуха уже задула все лучины, окромя одной. Угольки, зашипев, упали в корытце с водой, и тут же кто-то забарабанил в ворота.

– Петяня, – обрадовалась старуха.

Накинув тулуп, она пошла отпирать ночному гостю, а Нютка нацепила поверх рубахи сарафан и душегрею – лишь бы Синяя Спина чего не разглядел. Она пригладила волосы: коса растрепалась, распушилась, будто возмущенная кошка. Спрятавшись за печь, сдернула узкую ленту, принялась плести ее заново, поминая про себя худыми словами гостя.

Его сапоги стучали громко. Всякий сказал бы: идет мужик. И, когда Синяя Спина зашел в избу, склонившись в три погибели, Нютка вздрогнула и выронила ленту.

Его тень казалась огромной – заняла собою весь деревянный пол. Нютка застыла, скрючившись у теплой печи. «Хоть бы не увидел да не вспомнил. Боже, помоги ты мне», – повторяла она, а волосы рассыпались по плечам, словно хотели защитить от зла.

– Где она?

Старуха засуетилась, пугливо повторяя: «Да где ж? Тут, вестимо». И вытащила Нютку из темного угла, хоть та сопротивлялась изо всех сил.

Синяя Спина глядел на нее, растрепанную, злую, стоявшую со склоненной головой и шептавшую одно: «Не трожь». Остался ли он доволен тем, что увидал? Того Нютка сказать не могла, но руки ее дрожали, будто привели ее к чудищу лесному. Отчего она должна сейчас бояться и молить о заступничестве? Она, дочка… Повторенное сотню раз застревало в горле.

– Из дома бежать не пыталась? – спросил Синяя Спина, и старуха принялась уверять, что глядела за девкой денно и нощно, ничего худого не приметила. Спасибо старухе, не выдала страшилищу.

Потом он велел Нютке ложиться спать, мол, завтра в дорогу. Его низкий голос полночи что-то говорил старухе, Нютка силилась расслышать в речах его что-то нужное, но всякий раз проваливалась в сон.

* * *

Ее растолкали утром, до рассвета, когда старухины петухи еще спали. Синяя Спина был одет: кафтан, застегнутый на все пуговицы, скрипучие сапоги, старый колпак. В руках – починенная сбруя и Нюткин узел с вещами.

– Держи. Одевайся, да побыстрее. – Опять в голосе злоба.

За что ж так? Отчего все ненавидят ее, малую, никому зла не сделавшую? Нютка вцепилась деревянными пальцами в котомку, послушно кивнула. Синяя Спина вышел во двор. Хоть привела себя в порядок без мужского глаза. И на том спасибо.

На прощание хозяйка избы обняла ее, подарила тот самый гребень, берестяной короб со всякими приспособами для шитья. Нютка не выдержала, разревелась прямо в ее костлявых, пахнущих мукой и старостью объятиях, со стыдом вспоминая, как считала ее Бабой-ягой. Уж не пыталась просить о помощи, в том не было смысла, но ласковый шепот приносил ей успокоение. Синяя Спина окликал, торопил их, но старуха говорила: «Обожди, Петяня» – и гладила Нютку по голове, повторяла, что все образуется.

Они вновь шли по узким улицам. Синяя Спина привязал ее руку к своей той самой сбруей, боялся побега. Город уже не спал: торговцы раскладывали свой товар, куда-то спешили казаки, старухи шли на заутреню.

Каждому Нютка посылала немую мольбу: «Выручи из беды». Ужели никто не возмутится такому: девку, словно скотину, ведут на узде. Но все отворачивались, глядели так, словно в том не было ничего странного, и лишь один мужик, что вел козу на веревке, подмигнул и сказал что-то вроде: «Хороша девка». А коза поглядела на Нютку жалостливо, будто что-то понимала.

Верхотурье казалось самым мерзким городишком на свете. Здесь жили равнодушные люди, которые допустили неслыханное: Нютку, дочь Степана Строганова, один бесчестный мужик продал, второй – купил.

2. Новый дом

Пробрасывал снег. Он оседал на волосах и ресницах, холодил щеки и тут же таял, лип на Нюткину однорядку и синий кафтан, цеплялся за темную гриву.

Они ехали долго. Или так казалось? Обхватить руками, ощущать его дыхание и биение сердца, прижиматься к ненавистному чудищу – это утро требовало от Нютки больше, чем она могла молча снести.

– А куда ты меня везешь? – спросила она, ожидая грубого «умолкни».

– Там, где жить будешь.

Сказал и натянул поводья так, что Нютка ощутила движение. И всем телом наклонился вперед. А следом и она, растерянная: к незнакомцу, к уроду прижиматься, словно к любимому, – как можно?

Каурый жеребец понял своего хозяина, и деревья замелькали перед Нюткой, быстрее, быстрее. Неведомое чувство заставило ее закричать во всю мочь: «А-а-а!» Не скачки испугалась, нет! Тяжело дышал, прямо в ее затылок, жаром исходил, напрягался рядом. Через несколько слоев льна, шерсти, овчину, а все ж чуяла этот жар. Нютка достаточно знала о мужиках, и внутри стучало: опасно.

– А-а-а! – опять завопила она. – О-а-а-станови!

Синяя Спина сквозь стук копыт и завывания ветра услышал, остановил коня, развязал ее путы. Нютка, сама не понимая как, лихо спрыгнула наземь и побежала в заросли ивы.

– Я скоро!

Услышала в ответ далекое: «Без глупостей» – и, поняв, что пленитель не собирается идти вслед за ней, рванула.