Он коротал время в оттачивании магического мастерства, окружал свою крепость все более искусными защитными заклинаниями, создавал изощренные ловушки. И вскоре уже не опасался покидать убежище. Оставалось только бродить по пустоши, ведь портал в мир Земли все равно не работал.

Кажется, Нармо об этом еще не догадывался. Раджед порой даже представлял, как он на живца заманит чародея кровавой яшмы в свою башню, как треклятый колдун попытается влететь в зеркало, но лишь с перекошенной рожей врежется в непроницаемо твердое стекло. От такого зрелища разбирал злорадный смех.

Наверное, ради этого Раджед и начал постепенно покидать башню, бродя по своим владениям. Страх открытых пространств медленно отступал, пока льор в течение многочасовых прогулок мерил шагами пустошь. Магия башни отныне сама себя обороняла. Определенно, он стал сильнее. Лишь третьего слоя реальности с момента побега Софии достичь больше не удавалось, словно сломалось что-то.

– София… Эльф, что же ты наделал! София, я еще столько всего тебе не успел сказать, – шептал Раджед, в замешательстве глядя в пространство: то на тусклое сизо-желтое небо, то на многочисленные звезды. И где-то очень далеко – возможно, в другой галактике – находилась возле раскаленного желтого карлика планета Земля.

В книгах из иных миров сохранились записи о том, что кое-где технологии позволяли путешествовать среди звезд. Но в Эйлисе не разрешал слишком плотный слой магии, укрывший мир непроницаемым панцирем. Да и кто сумел бы построить те чудесные корабли? Из чего? Ведь даже большинство полезных ископаемых обратились в грубый камень. И единственным способом побега оставался по-прежнему портал.

«Здесь ничего нет, совсем ничего… Только пустошь», – вздохнул льор.

Как-то раз Раджед в глубоких раздумьях добрался до деревни каменных великанов. И тогда вспомнил, какой тяжкий грех гнева лежит на нем.

Среди старинных развалин разрушенной башни давно поверженного льора стояло множество огромных статуй, точно собранных примитивными людьми из неотесанных камней. Но чародей знал, кто скрывался за этим деянием. Ведь это он погрузил в вечный сон всех великанов! Хотя… может, ускорил необратимое.

Теперь они все вместе видели каменные сны, лишь он мучительно ждал, когда короста начнет покрывать руки и ноги. Он не ведал, придется ли терпеть долгую изматывающую боль или все произойдет незаметно. Чума окаменения… Чума разложения душ…

Внезапно Раджед ощутил на себе чей-то пристальный осуждающий взгляд. Он обернулся, и вновь сердце сжалось неведомым доселе стыдом: перед ним стоял мятежник Огира, совершенно неподвижный, лишь человеческие глаза непримиримо полыхали, точно в те годы, когда разъяренная толпа штурмовала подножье янтарной башни.

Тогда льор лишь потешался над ними, вовсе не вникая, что толкнуло их на такой шаг. Наиболее ретивых для забавы бросил в темницу да лет через десять выпустил. Для льора-то сущая ерунда, а для ячеда достаточный срок. Раджед вспоминал все свои поступки, поражаясь, как легко и беспощадно он играл с людьми. София не приняла его правила. И что-то сдвинулось в понимании мира.

– Огира… – констатировал Раджед, садясь напротив на обломок скамьи. – Что, тяжко стоять вот так? Я тоже себя чувствую… будто уже окаменевшим. Ты ненавидишь меня, правильно ненавидишь. Я сам не ведал, что творил. За это, наверное, и заслужил ненависть Софии. Как теперь исправить – не знаю: та магия куда-то подевалась, в голове туман какой-то. – Льор с искренней горечью рассмеялся. – Да, проклятый мятежник, мне стыдно перед тобой за эту пытку. Прости меня. Но ты не переживай, твоя месть совершится очень скоро: мы все рано или поздно окаменеем. Прости меня, Огира. Прости за то, что мы сотворили с вашим миром.

Великан закрыл глаза, будто соглашался принять такие извинения, или же он просто погрузился в вечный сон вслед за остальными. Раджед кожей ощутил, как к нему подкрадывается та же участь. Он убеждал себя, что обязан стойко принять ее, если для Эйлиса не осталось иного пути, но его терзал непомерный ужас, как осужденного перед казнью. Казалось, что возвращение Софии что-то изменило бы, но никаких разумных доказательств не находилось.

Софья училась жить по-старому, словно ничего не произошло. Но всюду мерещились скрытые смыслы, а запрет говорить про путешествие в другой мир лишь усугублял нарастающее чувство одиночества.

Казалось, теперь она еще больше ценила свою семью, их крошечный островок покоя в хаосе торопящегося мира. Она старалась меньше думать о своем, а больше уделять внимания чаяниям и чувствам родителей, сестры, бабушки – всех, кто наполнял ее жизнь смыслом.

Рита после возвращения начала с невероятной быстротой всему учиться. Например, она запомнила буквы и цифры за пару дней, лишь глядя на цветной плакат, и уже к зиме складывала не просто слоги, но и отдельные предложения, осваивая небольшие тексты. Ей на тот момент исполнилось четыре, как раз в ту пору, когда завывала зимняя вьюга.

Софья предполагала, что так сказался стресс от пребывания в незнакомом мире. Ведь теперь они обе видели сны о волшебной стране, только младшая не ведала правды. Старшая же чувствовала какую-то вину за то, что вообще допустила это, потому с двойным усердием занималась с сестрой, когда выдавалась свободная минута.

У нее самой настал одиннадцатый класс, неумолимо приближались экзамены. Но она уже твердо решила, что пойдет на историка, а может, даже археолога. Еще она увлеклась свойствами и описанием драгоценных камней, отмечая некоторые сходства с магией Эйлиса.

«Память – это самое жестокое, что у нас есть, – вздыхала она, но успокаивала себя: – Но и самое дорогое».

И если случалось накатить грусти, то Софья облекала ее в улыбку, топя в усердной работе и заботе о близких. Она научилась готовить, немного шить, попросила переложить на нее хотя бы часть домашних обязанностей. Так оказывалось легче не думать обо всем произошедшем.

К альбому с рисунками она больше не притрагивалась. Но в ночной тиши неизбежно слышала едва уловимый зов самоцветов, и он болезненно напоминал о Раджеде. Губы и щеки горели от воспоминаний об их странном недопоцелуе. Но ведь она сама попросила оградить от льора… Значит, надлежало заново научиться жить по законам только своего родного мира.

И все же образ чародея преследовал ее, отражался в случайных зеркалах, точно они могли бы сделаться порталом. Например, на новогоднем базаре возле Кремля Софья вдруг почувствовала запах специй: смесь корицы, меда и пчелиного воска. И на миг показалось, что это Раджед вновь открыл портал. Разум пронзило нечто… острое и невыразимое, точно стрела. Все чувства на мгновение обнажились, как оголенные провода. И Софья не отдавала себе отчет: невообразимый страх это или мучительное ожидание. Мгновение пронеслось слишком быстро.

– Ты чего замерла? Хочешь фигурный шоколад купить? – позвали ее родители. В тот вечер они всей семьей посещали консерваторию, слушали выступление оркестра. Рита уже порядком устала и почти спала в салоне машины. Софья же глядела на иллюминацию украшенного города, на гирлянды центральных улиц, гигантские елки с разноцветными шарами и представляла, как они смотрелись бы в янтарной башне. Наверное, зря представляла… Наверное, глупо. Но без причин не бросает то в жар, то в холод.

Она вспоминала, как Раджед вложил ей в руки нож, как Нармо помешал совершиться четко выверенному представлению. Софья все прокручивала и прокручивала этот момент в памяти, размышляя, как бы она поступила.

Нет-нет, она сразу разгадала, что пусть и измученный, но коварный чародей не собирался так легко ее отпускать. А уловка с ножом напоминала множество эпизодов из прочитанных романов о коварных соблазнителях или сцен из нравоучительных сказок. Но вот как ей надлежало поступить?

Софья вспоминала все, что сделал Раджед. Иногда казалось, что она бы с легкостью поразила его клинком. Но очень скоро устрашалась подобной мысли и нервно терла холодеющие ладони, точно стремясь смыть с них незримую кровь. Нет-нет, убийство – это та грань, после которой уже никогда не стать прежним в масштабах целой вечности, а свою душу губить не хотелось. Да и заслужил ли Раджед нож в сердце?

«Беги!» – вспоминался его возглас, такой настоящий, проникнутый искренней тревогой за нее. Она не верила, что только недавно, летом, едва не пожертвовала собой ради чародея. Тогда объяснила себе, что кинулась наперерез во время поединка ради спасения сестры. Но все больше сомневалась. Это просто произошло по какому-то порыву, непроизвольно, помимо, казалось бы слабой, воли. Может, не такой и слабой…

Софья вновь вспоминала нож в своих руках. И задумывалась, что ждало бы ее, откажись она убить. Наверное, Раджед предполагал, что она расплачется и кинется в его объятья. И от этой мысли становилось противно. Ненависть к льору боролась с ростками призрачной симпатии. Хотя какой симпатии? Хотелось бы забыть его навек, возможно, вместе с Эйлисом. Все равно никакого пути назад уже не осталось.

Но слишком отчетливо и слишком часто возникал в голове образ Раджеда, его глаза, его руки, слишком болезненно воспринимался аромат корицы и меда. Порой Софья намеренно подолгу вдыхала его, погружаясь в какой-то неподконтрольный сознанию транс. И тогда чародей представал особенно отчетливо. Так она пыталась запомнить малейшие его черты, чтобы вновь тысячу раз осудить за все его деяния. Но вскоре терялась: тот ли это Раджед, которого она знала, или только его навязчиво преследующий образ?

С каждым днем она все отчетливее понимала, что иногда слышит его голос, точно отзвуки далекого грома. И ее преследовали песни самоцветов чужого мира. Однажды она осознала, что слышит и янтарь. Талисман Раджеда, его самоцвет.

Она как будто чего-то безотчетно ждала. И вот однажды под вечер, когда вновь вспоминала его, вдохнув корицу для выпечки, отчетливо услышала знакомый голос, донесенный неведомым эхом:

– София… Эльф, что же ты наделал! София, я еще столько всего тебе не успел сказать.

Софья схватилась за голову, озираясь по сторонам. Одно дело – мысли о льоре, а другое – вновь оказаться его пленницей, пусть даже он называл это гостеприимством. Но на этот раз в голосе слышалась невозможная непривычная боль, почти раскаяние.

«Я схожу с ума? Нет… Что ж, Эйлис, похоже, тебя невозможно забыть», – решила она и достала из-под вороха бумаг записи из библиотеки малахитового льора Сарнибу. С того дня началось ее собственное расследование о порталах и далеком незнакомом мире.

Глава 2
Окаменевшая и линии мира

Эйлис и Земля, 2012 год

– Я верю: ты вновь оживешь, я верю, что камень осыплется пеплом…

Каменная статуя прекрасной девы не внимала голосу, она застыла со спокойным, отрешенным лицом посреди обширной залы. Ее не трогали распри королей, не интересовали ураганы на пустошах и иные злые ненастья. Она ничего не слышала и не видела, лишь, казалось, созерцала сны. Живой камень…

– Я верю! Юмги! Ты оживешь!

Облака вспенивались на небе, хаотично метались по воле бури, словно птицы с оторванными крыльями. Они липли гребнями волн к стенам и окнам гигантской конусовидной башни, напоминавшей колоссальный термитник без четкой архитектурной формы, словно кто-то в незапамятные времена проделал множество ходов и пещер в цельном монолите. Вихрь закручивался смерчами вокруг него.

«Опять янтарный чудит? Или, может, яшмовый?» – думал устало Олугд Ларист, скромный чародей под покровительством самоцвета циркона. Его льорат растянулся подле горного хребта на побережье Зеленого моря и оказался самым маленьким из-за набегов льоров кровавой яшмы. В последние годы Нармо загнал наследника некогда могущественного рода в тесную каменистую долину, где в трех разбросанных деревеньках когда-то теплилась жизнь ячеда. Но потом пришла каменная чума.