Леон растерянно стоит посреди собственной гостиной. Его душит это новое и странное чувство, которому он не может найти названия. В пентхаусе столько комнат, но ни одна из них не приносит комфорта. Отчаянно хочется слышать чей-то голос или, может, говорить самому. Но в этом нет смысла: раньше Леону не нужны были люди, чтобы чувствовать себя в порядке. Что изменилось?

Отдаленный шум воды напоминает, что ванна набирается уже достаточно долго. Еще раз окинув тоскливым взглядом гостиную – так люди заводят собак? – Леон пересекает ее, идет в спальню и только оттуда попадает в нужное ему место.

Когда они с Тыковкой делили на двоих маленькую комнату в родительской квартире в Манчестере, было уютнее. Эта мысль, с одной стороны, кажется туповатой – как отсутствие личного пространства может быть лучше, чем наличие? – а с другой – выглядит правильной. Леон не склонен предаваться ностальгии, но сейчас, забираясь в горячую ванну, не может не вспомнить те времена.

Тыковка спал на надувном матрасе рядом с его кроватью и обожал поболтать перед сном. В гостиной стоял диван, но из-за родителей там было практически невозможно оставаться. Матушка могла, проигнорировав спящего гостя, включить телевизор. Отец был способен даже сесть на тот же диван. Они оба не просто не понимали суровой реальности, в которой находятся, а порой и вовсе уплывали в собственный шизофренический мир, где у них все еще были поместье, прислуга и матушкины любимые конные прогулки.

Пар, поднимающийся от воды, напоминает о Тамзин. Когда Леон в последний раз проверял, она была счастливо замужем за своим новым мастером. У них даже появился ребенок – наверное, это наиболее логичный для нее шаг. Тамзин вдыхала похвалу и выдыхала заботу. Безусловная любовь должна помочь ей обрести внутренний баланс.

Сейчас даже снова хочется такую, как она. Леон еще тогда определил для себя, что формат отношений «мастер – раб» ему не подходит. Его подбешивала излишняя бессловесная покорность и иногда – как легко Тамзин позволяла нарушать собственные границы. Была пара моментов, когда его стоило послать, но она этого не сделала.

Это неприятно. Леону не привыкать быть мудаком, но не с этими девушками. Пусть они не становятся его семьей, как братья, но при разделении мира на своих и чужих среди его нижних нет той, кого он мог бы назвать чужой. Именно поэтому в момент, когда почувствовал нездоровое удовольствие от того, что Тамзин в очередной раз прогнулась под его настойчивостью, он принял решение прекратить эти отношения.

Но набирать себе ванну сегодня становится тоскливо. Леон бездумно смотрит в потолок, а перед глазами встают Колчестер, зеленое поле и любимый старый дом. Его родина и несбывшаяся мечта. В эту секунду осознание пронзает вспышкой: это очередная издевка судьбы, ведь он никогда не выкупит свое поместье обратно.

И не вернет Тыковку с того света. Леон теряет контроль над всем, что ему важно. Хотя… был ли у него хоть раз этот контроль?

Отвернувшись, он замечает на полке сигарету и конверт. Сам не помнит, как принес их сюда, но рефлексы оказались правы: хоть Леон и бросил курить несколько лет назад, сегодня это может помочь.

Подкуривая, он косится на пожарную сигнализацию под потолком. Если она не срабатывает на пар, не должна и на дым от единственной сигареты.

Затяжка ощущается как давно потерянная юность. Горьковатый привкус дыма возвращает его обратно в Манчестер, к простым решениям простых проблем и работе, приносившей до чертиков много денег. И задачи тоже были элементарные: угнать тачку, сдать заказчику, не попасться.

Дым помогает собрать волю в кулак. Леон зажимает фильтр между зубов, тянется влажной от пара рукой к конверту и просто отрывает край, позволяя себе, судя по всему, вообще все. Можно ли это назвать неуважением к Тыковке? Наверное, стоило бы остановиться, пойти в кабинет, вскрыть ножом и спокойно, с расстановкой прочесть письмо.

Но к тому моменту смелость может закончиться.

«Привет, братишка.

Это пиздец как тяжело, писать тебе дурацкое письмо. Ты сейчас, наверное, злишься на меня. Ворчишь: «Томми, почему не пришел поговорить?»

Отвечаю на все твои вопросы разом: не хотел, чтобы меня отговаривали. Боялся согласиться, а потом пожалеть и умирать в боли, от которой теряют человеческое лицо. Был бы хоть один шанс выбраться, я бы от него не отказался. И раз пишу это, значит, шансов нет. Никаких. Ни химия, ни экспериментальная терапия, ни экстрасенсы, ни ученые меня не вытащат.

Ты же уже знаешь, что у меня рак. Все думал, как сказать, а потом решил: лучшим приколом будет выдать все тайны уже после. Я же представлял, что выйду в ремиссию, стану нормальным и мы с тобой сядем с пивом, а я буду все рассказывать. Прости, что не вышло.

Новость года: рак – полное дерьмо. Вместо ремиссии и долгой счастливой жизни я получил метастазы в желудке. Помнишь, в Левеншульме тебе прострелили ногу? Ты еще сказал, что болит, как в аду. Так вот, братишка, я сейчас на девятом кругу этого ада. Знаешь, до чего опустился? Спиздил у жены бланк рецепта и выписал себе обезбол посильнее. И даже он уже помогает ненадолго.

Кстати, о моей жене Кэтрин. Если будешь ей хамить – не смотри на меня, в курсе, что собираешься, – Гэри расколотит тебе ебало. Да, ты о ней не знал. Да, вдруг с неба свалилась. Это не дает тебе повод вести себя как свинья, понял? Я люблю ее, и знаешь, она тебе сейчас очень нужна. У нее такой мощный мозг, что лучше бы к ней прислушаться. А еще она умеет вырезать органы и знакома с мужиком, который ими торгует.

Надеюсь, мне удалось достаточно тебя напугать, чтобы ты не включил застарелого бандита. У Кэтрин будет десять процентов наших акций. Сейчас ты думаешь, как отсудить их обратно. А я запрещаю тебе так делать. Я бросил ее в этом мире совсем одну, только твоего плохого настроения ей не хватало.

И вообще, постарайся с ней подружиться. Она вас всех удивит.

Ладно, теперь о компании. Дальше вы без меня. Не вздумай все бросить: вы охуенная команда, которая выебет эту индустрию. У тебя есть Майя и остальные, а если что, можешь связаться с ребятами из концерна, Кэтрин их знает, там такие светлые головы, что ты сам будешь рад, что я вас больше не торможу.

Будем честными: я не очень-то полезный брат. С самого начала мы с тобой держались вместе, потому что так было удобнее драться, и я люблю тебя, конечно, но драться больше не с кем. Спасибо, что взял меня в свою стаю с самого начала. Спасибо, что дал мне место и матрас, когда родители выгнали. Спасибо, что вытащил из Манчестера и увез в Нью-Йорк, по факту благодаря вам троим у меня была любимая работа и даже «Джей-Фан». Но мы оба знаем, что в последнее время я только мешал. Теперь, надеюсь, вам будет легче двигаться вперед.

Да и вообще, знаешь, я рад, что в моей жизни есть вы трое. И особенно ты. Братишка, помнишь, ты все время повторял, мол, как человек ты говно? Это вранье. В моем мире ты всегда был и будешь одним из лучших людей, которых я встречал.

Мне пора. Двигай этот мир вперед, Леон. Ты точно сможешь.

Том»

Глава 7

Принцесса

Сегодня Зои не собирается задерживаться в офисе ни на минуту. Зачем нужны новые достижения, если в итоге они пойдут в копилку незнакомого человека? Как только стрелка доползает до шести, она закрывает крышку ноутбука и поднимается из кресла. Мысленно уже попрощалась с отделанным светлым пластиком опенспейсом, с его дешевыми столами и тяжелыми, не дающими глубоко вдохнуть перегородками.

Внизу Зои петляет между машинами: несмотря на то что компания выделила ей парковочное место, оно до того далеко и неудобно, что нужно по десять минут в день маневрировать в забитом подвале, чтобы просто заехать или выехать. Синий «Форд Мустанг», подарок от родителей в честь окончания университета, ужасно смотрится рядом с остальными дешевыми машинами, от которых веет атмосферой несбывшихся ожиданий и общественных домов в Йонкерсе.

Намертво встав в пробку еще до моста, Зои вспоминает, почему обычно предпочитает задержаться: теперь дорога до Квинса, которая должна занимать полчаса, растянется дай бог если на полтора.

К моменту, когда «Мустанг» заезжает на парковку возле дома, Зои почти ненавидит Нью-Йорк. Удивительно, конечно: она столько сделала, чтобы сюда попасть и задержаться, а теперь готова шипеть от идиотов таксистов, пробок и даже того факта, что единственный вменяемый магазин в округе принадлежит мексиканцам. Как будто они не на северо-востоке, а где-нибудь в Альбукерке.

Может, этот город не принимает ее? Второй раз подряд не везет с работодателем. Сколько еще нужно сделать, чтобы хоть чего-то добиться? Если больше работать, то это уже физически сложно: в последний год она редко когда проводила в офисе меньше семидесяти часов в неделю.

При этом прогресс можно считать не просто нулевым, а, пожалуй, отрицательным: ей придется все начать заново.

Купив пару бутылок пива и пачку начос – будут вместо ужина, – Зои наконец заходит в свою квартиру. Вешает куртку на крючок, бросает ключи в вазу для мелочей и устало падает на диван в гостиной. Правда, долго так пролежать не удается: голодная Булка прыгает сначала на журнальный столик, а потом ей на голову. Она требовательно мяукает, всем своим видом выражая крайнюю степень возмущения.

– Пять минут, – просит Зои.

Она протягивает руку, чтобы погладить Булку между ушами, но та, как достойный представитель сиамской породы, уворачивается от ее пальцев и снова мяукает. Правда, теперь в этом звуке слышно возмущение.

– Подобрала на свою голову, – стонет Зои и с силой поднимается с дивана. – Нужно было оставить тебя на помойке.

На самом деле Булка не с помойки. Маршалл Чеслин купил ее за какие-то негуманные деньги и вручил с бантиком на шее, видимо в надежде, что кошка станет трогательным напоминанием о нем, и Зои пришлось объяснять, что этот подарок отвратителен. Всучить ей такую ответственность, да еще и на много лет?

В итоге они разошлись: Маршалл Чеслин отправился обратно к своей «фригидной» жене, а у Зои остался этот живой комок презрения. У нее не поднялась рука отнести Булку в приют или выбросить на улицу, так что уже целый год они живут вдвоем. Но в такие дни, как сегодня, желание избавиться от надменной недотроги только растет.

Под хруст сухого корма Зои усаживается на диван, открывает крышку ноутбука и видит в чате со сплетницами ссылку на видеоконференцию. Точно, она же сама объявляла общий сбор.

– Кажется, план Маршалла сработал, – сообщает она подругам, которые появляются на экране. – Каждый раз, когда меня раздражает Булка, я думаю о нем.

– Перестань беситься от несчастной кошки, и забудешь о Маршалле, – предлагает Эверли, подпирая круглое лицо рукой.

У нее за спиной видны очертания скромно обставленной кухни: значит, она дома. Хотя вряд ли та сейчас много времени проводит в штабе: в предвыборной кампании ее сенатора, кажется, не самый активный период.

– Она не несчастная, – корчит рожу Зои. – Ты дома? Где Стив?

– В баре, сегодня у него подработка.

– Сто процентов копит на кольцо, – вмешивается Руби.

– Отстань, – просит Эверли. – Нам сейчас не до того.

Ее пепельно-белые волосы скручены в два пучка по бокам, а тонкие губы искривляются в гримасу: она ненавидит разговоры о возможной свадьбе. Зои понимает ее и не поддерживает шутки Руби. Если бы она вдруг завела парня, тоже не хотела бы такое слышать.

Им всем еще очень рано выходить замуж. Когда тебе двадцать пять, хочется строить карьеру и дышать полной грудью, а не считать ипотечные выплаты за дом с двумя спальнями посреди омерзительной субурбии. От одной мысли по спине пробегает дрожь.

– А где Саммер? – переводит тему Зои. – Мы ее ждем?

– Кстати, должна быть, – легко переключается Руби. – У нее же сейчас нет дедлайна?

– Не до следующего месяца, – замечает Эверли.

На экране появляется четвертое окошко: еще не было ни одного сбора, чтобы Саммер не проспала или не опоздала. Кажется, если на Бостон упадет метеорит, она только через неделю спросит, почему так тихо на улицах и не случилось ли чего.