Иванов провел ладонью по взопревшему лицу. Щетина. Он больше никогда ее не сбреет. Пот струился по вискам. «Таласса» нависала над человеком, балконы выпирали хищными челюстями. Мозг Иванова вернул нужную твердость, морок спал.

«Не хватало перегреться», – подумал Иванов и нервно хмыкнул. Он приметил дыру в сетке-рабице и с легкостью проник на территорию «Талассы», где властвовал сорняк и тухла в цистерне вода. Море звало. Бетонная лестница обрывалась посредине, ее перила выгнулись, точно расплавленные. Иванов спрыгнул на пляж, некогда бывший частными владениями гостиницы, а теперь отданный насекомым и гниющим водорослям, напоминающим ворохи кинопленки. Цикады пререкались с прибоем. Не было ни души, ни тут, ни за рабицей с двух сторон, на общественном пляже и пляжах соседних отелей. Вдали кутались в дымку горы. Солнце висело над горизонтом, как апельсин, как оранжевая луна, почти доступное прямому взгляду. Разыгрался шторм. Волны яростно атаковали пустынный берег, шарили пенными лапами и одергивались, словно дотронувшись до чего-то мерзкого. Йодистый запах пропитал Иванова. Он запоминал, зная, что памяти скоро не будет. Воронки, валы, языки, слизывающие с песка отпечатки его сандалий. Мощь, близость которой вызывала религиозный трепет. Что-то постоянное против чего-то смехотворного.

Иванов понял, что выбрал правильное место. Он выкурил сигарету, наблюдая, как солнце исчезает в заливе, почти ожидая, что, соприкоснувшись с водой, оно зашипит. Зажмурившись, Иванов продолжал видеть солнце, будто в его веках прорезались крошечные дырочки.

Он открыл глаза, пара уменьшенных солнц заметалась по волнам. Булыжники стучали друг о друга, процеживая море. Было еще светло, и в небе летел самолет, снижаясь к Ираклиону. Пора.

Иванов разулся. Прибой сразу утащил правую сандалию, за ней – левую. Он омывал ржавые шезлонги с эмблемой «Талассы». На один из шезлонгов Иванов положил ключ от номера, зажигалку и сигареты. Может быть, хотел, чтобы после него что-то осталось. Маленькая загадка для тех, кто забредет на этот грязный пляж.

Трясясь от кашля, Иванов пошел в море.

Черное, в которое вбегал ребенком.

Эгейское, в котором занимался любовью с Ирой.

Адриатическое, в котором потерял обручальное кольцо, и Ира сказала, это дурной знак, а потом изменила ему, и они развелись, и врач сказал, что курение таки убивает.

Босые пятки ступали с камней на зыбкий песок. Мерещилось, что пена, клубящаяся у колен, красная, как пунш. Кровавое ветхозаветное море. Теплое. Вечное.

Волна ударила в пах, следующая – в живот. Иванов напряг пресс, балансируя на булыжниках. Прибой мешал пресловутой жизни проноситься перед глазами, сосредоточиться на образе родителей, которые ждут «там», если «там» есть. Ветер сменил курс и донес запах – удушающую вонь, словно на пляже разлагалась туша кита. Иванов обернулся. Волна окатила, повела вбок, камень впился в пятку. Что так смердит? Надо вернуться, это цирк, а не самоубийство.

Соль ела глаза. Вода поднялась до груди. Что-то проплыло возле Иванова, длинное, черное… Гадюка? Бывают ли морские гадюки? Иванов замахал руками, волна сбила с ног, окунула в море, отбросила, замотала, как куклу. Иванов хлебнул воду, выпучил глаза, вынырнул, кашляя и рыгая. Над ним кто-то стоял. Стоял на воде. Иванов видел бедро, плечо и клин белого, как рыбье брюхо, лица, взошедшего в сумерках. Затем тот… то, что стояло на волнах, опустило взгляд, и угольно-черные глаза, как рыбацкие крючья, впились в мозговое вещество Иванова.

Он замычал. Волна поволокла по дну, ягодица напоролась на камень. Мир кружился в безудержном хороводе и тонул. Чудом Иванову удалось встать – уровень воды едва доставал до пупка. Подгоняемый шлепками волн, он похромал к желтой полосе пляжа. Небо краснело, как гематома. На его фоне вырисовывался заброшенный отель.

«Моя жопа», – скривился Иванов. В трусы, в шорты набился песок. Было странно переживать о жопе, имея рак легких.

Он выбрался на берег и с удивлением обнаружил, что, пока барахтался в море, на пляже появился еще кто-то. Худощавая брюнетка сидела на краешке развалюхи-шезлонга. Иванов окинул ее коротким взглядом и уставился на воду, которая его так решительно отвергла.

Что это было, черт подери?

Прибой рокотал, перебирая булыжники. Пахло водорослями, в их мокрую подушку проваливались ступни. Иванов больше не чувствовал ужасной вони, принесенной ветром минуту назад. Метрах в пятнадцати от пляжа черным пнем поднимался из пены обломок скалы, пористая вулканическая порода, напоминающая окаменевшую губку. Мог ли Иванов принять ее за человека, стоящего на воде? Так, вероятно, и было. Врачи ничего не говорили о галлюцинациях.

От скалы веяло чем-то зловещим. Весь частный пляж целиком, замусоренный и темный, вдруг представился гиблым и отталкивающим. Над глинистым склоном с обрубком лестницы шевелились блеклые колосья и притаилась «Таласса». Женщина замерла на шезлонге.

«Надо уходить», – отупело подумал Иванов. Он не предвидел такого поворота событий и не выработал план Б. Что ж, побережье Крита огромно, попробует в другом месте. Лишь просохнет…

Зачем?

Выпьет кофе…

Зачем? Зачем? Зачем?

Массируя задницу, Иванов приблизился к шезлонгам. Песок сыпался из-под сырой одежды. Женщина не обращала на Иванова внимания, устремив взгляд в лиловеющую даль. Волосы собраны в пучок и закреплены костяной заколкой. Сарафан с надписями «Крит» липнет к телу. Обветренные губы, облупившийся нос, большие светлые глаза. Брюнетка была ровесницей Иванова. Не красавицей, не уродиной – просто теткой, до которой ему нет дела.

Иванов забрал с шезлонга ключ от номера, сигареты и зажигалку.

– Как вода? – спросила женщина по-английски.

– Хорошая.

Голова закружилась привычно-внезапно. Иванов растопырил руки и плюхнулся на шезлонг. Стальная конструкция заскрипела, проседая в песок. Затмение обволокло черной ватой, и Иванов вздрогнул, почувствовав прикосновение… Женщина дотронулась пальцем до его переносицы.

Тьма схлынула. Иванов заморгал и закашлял. Женщина сидела напротив, очень близко, и смотрела на Иванова своими огромными глазами. Радужки ненамного темнее белков. Она посасывала указательный палец. Запястье окольцевали дешевые браслеты с ракушками и глиняными амфорами.

– Перекупались?

– Вроде того, – просипел Иванов.

– Меня зовут Фоя, а вас?

– Саша. Алекс.

– Откуда вы, Алекс?

С такого расстояния Иванов видел, что сужающееся к острому подбородку лицо гречанки ассиметрично. Смещенный нос, опущенный край рта и глаза разного размера. И все же назвать ее страшненькой не поворачивался язык. Наоборот, внешность женщины приковывала взгляд. Подумав, что таращится слишком откровенно, Иванов опустил взгляд и заметил бирку с ценником, болтающуюся на сандалии Фои. Пять евро девяносто евроцентов.

– Я… из Польши. До этого – из России.

– Я знать русский немного.

– Откуда?

– Глотаю… – Зрачки Фои двигались, будто она вылавливала из воздуха слова. – Полиглот.

– Здорово. Вы здесь живете? Я имею в виду, на Крите?

– Последнее время да. Там. – Фоя мотнула головой.

– Где? – Иванов посмотрел на отель. Здание обрастало сумраком, как мхом. В кустах вскрикнула птичка.

– Побудьте со мной, – вместо ответа сказала Фоя. У нее был хрипловатый, грудной голос. Длинные пальцы перебирали складки подола. Фоя не рассчитала, купив сарафан на пару размеров больше, чем было нужно.

– Эм… ладно. – Иванов разучился болтать с противоположным полом. – Чем вы занимаетесь?

– Путешествовать. Плавать. Рассказывать.

– Рассказывать?

– Рассказать мне что-то. – Фоя смотрела на Иванова широко открытыми глазами разной величины. Он задался вопросом, не приняла ли она чего. Тощая барышня на территории заброшенного пляжа, в сандалиях с биркой. Иванов заерзал на шезлонге.

– Я? Я должен что-то рассказать?

Фоя кивнула.

– Страшно.

– Простите…

– Рассказать мне страшную историю. А я – вам.

Предложение сбило с толку. Иванов посмотрел на водонепроницаемые часы. В это время, по плану, он должен был быть основательно мертв.

– Я не знаю страшных историй.

– Так не бывает. С вами не случаться ничего страшного?

Иванов невесело хмыкнул.

– Как вам сказать.

– Нет, – точно прочитав его мысли, тряхнула головой Фоя. – Страшно-таинственно. До мурашек.

– Извините. – Он собирался встать. – Я не смогу. Буду кашлять.

– Не будете.

Что-то в ее тоне вынудило его остаться на шезлонге. Иванов внимательно посмотрел на Фою. И вдруг понял, что не хочет уходить. Не хочет торопить смерть.

Я бы попробовал завтра…

Иванов вынул из пачки сигарету.

– Не надо курить, – произнесла Фоя.

Он помешкал и выронил «раковую палочку». Ее слизала волна, заполняющая пеной вмятины в песке.

– Хорошо, – проговорил Иванов.

И он рассказал о побережье. Другом побережье, в Италии. Как с бывшей женой гулял по кромке моря и забрел на пустынный пляж, который вызвал в нем такое неконтролируемое беспокойство, что холодный пот выступил по всему телу. Ничем не обоснованная тревога – может быть, ее источником были угрюмые напластования остывшей лавы, которые сменили песок. Дыры под ногами, напоминающие рты, разверзшиеся в немом вопле. Ничего не замечающая Ира шла вперед, а Иванов плелся за ней, робко предлагая вернуться. «Там тупик», – сказал он. «Там лестница», – возразила Ира, горным козликом спрыгивая с гребня. Сухие водоросли засасывали ступни, как зыбучий песок. Пляж сузился до тропки, пролегающей в тени карьера. За высоким забором отдыхали бульдозеры. «Плохое место», – пульсировало в голове Иванова, но он боялся показаться трусом. Ира – завела она тогда любовника или еще нет? – радостно взвизгнула. Нашла-таки лестницу. Высеченные в скале ступени вели к приотворенной калитке. Аккуратно подстриженный газон окружал стоящий наособицу, вдали от вилл, небольшой коттедж с бассейном на заднем дворе.

Иррациональная тревога сменилась вполне объяснимым опасением быть застуканными и принятыми за грабителей. Чего доброго, хозяева вызовут карабинеров, и придется торчать в полицейском участке.

«Давай найдем выход», – сказала Ира. Дюжина садовых гномов наблюдала, как они спешат к воротам. Запертым воротам.

«Тупик», – сказал раздосадованный Иванов. Двор был обнесен высоким кирпичным забором с колючей проволокой поверху. Существовало два варианта: стучаться в дом и просить выпустить их или возвращаться к застывшей лаве. Иванов выглянул в щель между створками ворот. Вокруг, насколько хватало зрения, ширилась пустошь, поросшая колючкой и прорезанная узкой дорогой. Хозяева явно предпочитали уединение. Коттедж был зеленым оазисом среди бесплодных земель, по соседству с карьером и ржавым остовом лодочного гаража.

Иванов покосился на джип, припаркованный в тени кипариса. Багажник машины был открыт, из него, как собачий язык, свисало розовое платье. Внедорожник будто блеванул вещами. На газоне валялись женская одежда, туфли на шпильках, фен и прокладки. На интуитивном уровне, на уровне спинного мозга Иванов почувствовал, что надо уходить. Не пытаться разобраться. Ни в коем случае не стучать в дверь дома.

Он взял Иру под локоть. Ухоженный двор сейчас казался таким же мрачным, как пустошь за воротами или силикатные блины расплавленных и снова затвердевших горных пород на берегу.

– Там кто-то есть. – Ира приставила ладонь ко лбу, «козырьком», и Иванов скопировал ее жест. В окне второго этажа трепетали занавески и вычерчивался силуэт человека. Иванов прищурился. Он увидел голый торс и маску, которая прикрывала лицо мужчины в окне: чудная глиняная маска с тремя одинаковыми отверстиями – для глаз и для рта.

Потом, вскарабкавшись по вулканическим покровам и отбежав на приличное расстояние – Ира упала и разбила колено, Иванов ушиб ребро, – супруги пришли к выводу, что они действительно это видели.