Если сопоставить мировоззрение культурных и первобытных народов, то глубокий контраст, существующий между ними, пожалуй, ни в каком другом отношении не проявляется так отчетливо и так ясно, как в том направлении, которое принимает человеческая воля, чтобы стать хозяйкой природы и постепенно овладеть ею. Тип технического желания и свершения противопоставляется типу магического желания и свершения. Из этого первоначального противопоставления пытались вывести всю совокупность различий, существующих между миром культурных народов и миром первобытных народов. Человек ранних времен и человек на более поздней ступени отличаются друг от друга так же, как магия отличается от техники: первого можно назвать homo divinans, второго – homo faber^[116]. Весь ход развития человечества предстает как процесс, протекающий в бесчисленных промежуточных формах, благодаря которым человек переходит от начальной стадии homo divinans к homo faber^[117].

Через два года после Кассирера, в 1932-м, Фрейд писал:

Общая непреложность этого господства разума окажется самой сильной объединяющей связью между людьми и проложит путь к дальнейшим объединениям. То, что противоречит такому развитию, подобно запрету на мышление со стороны религии, представляет собой опасность для будущего человечества^[118].

Это больше напоминает заклинание, чем анализ.

Если Кассирер предполагал и, вероятно, надеялся, что старое, магическое мышление навсегда осталось в прошлом и ему на смену пришел научный образ мыслей, то Фрейд считал, что наука и техника лишь наложились на магическое мышление: последнее продолжает жить в бессознательном и вновь вырывается на поверхность в неврозе навязчивых состояний. В «Тотеме и табу», своей псевдоэтнологической фантазии о происхождении человечества, Фрейд посвящает отдельную главу анимизму, магии и всемогуществу мысли^[119]. Согласно Фрейду, магия – это первый принцип социальной организации, который берет свое начало в идее о том, что природа одушевлена. Этот анимизм, в свою очередь, является реакцией на проблему смерти. Идея души, отдельной от тела, связана с обнадеживающей идеей бессмертия. Поскольку и природа, и человек причастны бессмертной космической душе, возможно влияние души-мысли на природу.

Техника между прогрессом и отчуждением

Макс Вебер, проницательный аналитик буржуазного капитализма, также считает объективизацию и эмоциональную нейтрализацию мира посредством науки явным прогрессом, и все же в его словах о «расколдовывании мира» звучит тихое сожаление^[120]. Для Фрейда, Кассирера и Вебера, наследников эпохи Просвещения, техника и магия стали антагонистами, а существование машин – доказательством победы техники над магией.

Сегодня победа разума и прогресс техники уже не приветствуются безоговорочно: слишком велик вред и одного, и другого. Убеждение, что техническое и научное мировоззрения представляют собой улучшение по сравнению с магическим, все больше подвергается сомнению.

Скептицизм в отношении просвещенного разума существовал и раньше как непосредственная реакция на абсолютизацию рационализма у Канта. Согласно широко распространенному в начале XIX века мнению, благодаря способности познавать и контролировать природу человечество дистанцировалось от нее и заняло позицию вне ее или даже над ней. Гордыня – выражение из домодерной эпохи; отделение или отчуждение от природы – ключевые слова немецкого идеализма. Одновременно с осознанием раскола возникло стремление преодолеть отчуждение и вернуться к единству с природой. Великое стремление к единению с природой обосновывается тем, что состояние единства, спроецированное в прошлое, рассматривается как изначальное. Этого возвращения к истоку можно достичь в мистическом опыте, с помощью магии, искусства или отчужденного мышления (как у Гегеля).

Интерес к истокам сегодня, после того как Ницше радикально развенчал его, переживает удивительное возрождение. Магия понимается не как примитивная форма мышления, а скорее как более близкая к началу форма жизни, как способ существования человека до разделения на субъект и объект^[121]. Первоначальное единство описывает нечто, что, по-видимому, было нами утрачено, а именно восприятие себя как части природы. Этот опыт, который может быть вызван наркотиками, сексом, эзотерикой, экстремальными видами спорта или другими формами интенсивного опыта, считается не только более естественным, чем опыт современного человека, но и (мы еще встретимся с этим) более живым. Жильбер Симондон характеризует эту дотехническую эпоху так:

Магическая вселенная черпает свою структуру из первичного и наиболее точного из всех типов организации – сетчатого ветвления мира […] В такой сети ключевых точек существует изначальная нераздельность человеческой реальности и реальности объективного мира. Эти ключевые точки реальны и объективны, но они являются местами, в которых человек непосредственно связан с миром, где он одновременно испытывает его влияние и воздействует на него^[122].

На заре истории человек жил в единстве с природой. В то время еще не было второго уровня, с которого человек мог бы смотреть вниз на природу, с которого дух мог бы смотреть вниз на материю. Существовала лишь сеть взаимосвязанных точек, между которыми текли силы. Весь мир был одушевлен, в каждой точке сети возникали движения, токи или вибрации, которые оживляли всю сеть. Поскольку дух и материя еще не были разделены, мысли или ритуальные действия могли приводить в движение силы, влиявшие на ход событий. Маг мог войти в этот мир тайных сил и тем самым вмешаться в природу. Конечно, ученые и техники тоже хотят влиять на природу, но они двигаются в противоположном направлении. Они дистанцируются от природы, наблюдают ее извне, как бы с возвышенности, чтобы познать ее законы и использовать их. Ученый исключает себя из процесса познания, за что платит высокую цену: он больше не участвует в жизни. Для некоторых мыслителей XX века техника представляет собой самое крайнее проявление отчуждения: Хайдеггер говорит о поставе (Gestell), заслоняющем бытие, Адорно и Хоркхаймер – об инструментальном разуме, ориентированном только на максимальную полезность^[123]. Магия воплощает жизнь, машина – смерть, как гласит миф постмодерна.

Таким образом, машина, высшее выражение технической формы жизни, возможно, также является точкой, где старое мифическое мышление вновь прорывается наружу.

Вдохнуть жизнь – победить смерть

Шел 1657 год. Две команды, каждая по восемь лошадей, пытаются расколоть железный шар на рыночной площади в Магдебурге. Тщетно. Но вот в дело вмешивается маленькая девочка и поворачивает кран, прикрепленный к шару. Шар тут же распадается на две полусферы, которые держались вместе только благодаря силе вакуума. То, что было не под силу 16 лошадям, удалось сделать ребенку. Зрители убеждены, что стали свидетелями чистой магии.

Этот же эффект используется в фонтане, который стоит на берегу Цюрихского озера с 1984 года. Гладко отполированная гранитная сфера помещена в углубление в камне, покрытом тонким слоем воды. Толчок маленького ребенка может заставить вращаться сферу весом несколько тонн. Даже те, кто знаком с законами гидростатики и трения, не могут оторваться от волшебства этой сцены. Камень словно оживает и, подобно гигантскому моллюску, стремится выбраться из заточения.

На самом деле создание жизни и преодоление смерти – цель многих магических практик, а исцеление больных – самая распространенная их форма. В доме моих родителей действовали строгие меры предосторожности против смерти: никому не разрешалось ходить босиком по квартире, потому что обувь снимают только в доме мертвых, не разрешалось стричь ногти по очереди, потому что так стригут ногти только у трупов. Если я перелезал через сестру, когда она лежала на полу, я должен был перелезть обратно таким же образом, потому что на полу лежат только трупы. Никому не разрешалось произносить имя еще не родившегося ребенка, потому что иначе он попадет в руки злых духов и умрет. Мы посмеивались над суевериями матери, но никто не осмеливался нарушать правила, какое-то особое благоговение удерживало нас от этого. Возможно, это было восхищение. В любом случае всем было ясно, что речь идет о жизни и смерти, о том, чтобы перехитрить смерть и вырвать у нее живое.

Магдебургские полушария, выразительно продемонстрировавшие эффект вакуума

Когда самый известный чародей немецкого языка, доктор Фаустус, обращается к магии, чтобы постичь «Вселенной внутреннюю связь»^[124], его интересует не накопление знаний, а вечная молодость, то есть бессмертие. Только ради этого он вступает в договор с дьяволом. Один из возможных исторических прототипов Фауста, Георгий из Гейдельберга, – известный прорицатель, целитель и маг, гастролировавший по ярмаркам Европы около 1530 года. В Эрфурте он воскресил гомеровских героев Приама, Гектора, Ахилла, Аякса и Агамемнона на глазах у изумленной публики^[125]. Магия всегда связана с жизнью и смертью: предсказание времени смерти, оживление мертвых с помощью некромантии или исцеление больных – вот лишь несколько примеров.

Магия театральна, это зрелищная постановка перед аудиторией, которая всегда следует одной и той же драматургии: незначительная причина производит большой эффект. Толчок ребенка заставляет вращаться гранитный шар, слово оживляет кусок глины, танец меняет погоду, порошок вызывает призраков. Ввиду несоответствия между причиной и следствием необходимо предположить наличие дополнительной невидимой силы, которую до XIX века называли жизненной силой, vis viva.

Жизненная сила – это сила, которая оживляет мир и создает эту таинственную разницу между жизнью и смертью, между трупом и живым человеком, между камнем и птицей. Благодаря своему знанию секретов жизни, а также очищению своей души маг может прикоснуться к этой силе и использовать ее мощь, обычно для исцеления больных, а иногда и для оживления мертвых или даже для создания искусственных людей.

Голем

Одна из самых известных историй об искусственном человеке, оживленном с помощью магии, – это еврейская легенда о Големе, имя которого происходит от корня G-L-M, и обозначает неоформленную глину. Миф уходит корнями в «Сефер Йецира» («Книгу творения»), каббалистическо-магическое произведение^[126]. Согласно «Сефер Йецира», Бог создал человека из глины и вдохнул в него душу с помощью определенной комбинации букв. В комментариях к трактату распространялись рецепты и сообщения о том, как человек мог бы создать жизнь из глины с помощью букв. По сути, человек подражает действиям Бога, только на несколько более низком уровне. Поначалу никому не приходило в голову, что он совершает святотатство или даже заключает договор с дьяволом; самое большее – высказывались опасения, что создание искусственных людей может противоречить библейскому запрету на изображения, ведь человек – это образ Божий.

Позднее из этой легенды возникли два прототипических сюжета – о Големе из Хелма (XVI век) и из Праги (XIX век). Из письма к историку и иудаисту Иоганну Кристофу Вагензейлю (1633–1705) мы узнаем, как рабби Элияху Баал Шем (ум. 1583) из Хелма вылепил человека из глины: