Теодор Драйзер: Дженни Герхардт

Theodore Dreiser

Jennie Gerhardt

© Кодряной П., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Глава I

Осенним утром тысяча восемьсот восьмидесятого года женщина средних лет, с которой была восемнадцатилетняя девушка, подошла к стойке портье главного отеля Коламбуса, штат Огайо, и спросила, не найдется ли для нее работы. Просительница была полновата и оттого выглядела беспомощной, однако взгляд ее был открыт и честен, а манеры – скромны и спокойны. В ее больших терпеливых глазах таилась тень несчастья, с каким знакомы лишь те, кто не отводит сочувственного взгляда от лиц страждущих. Было совершенно очевидно, от кого ее дочь унаследовала ту стыдливую робость, что сейчас заставляла ее держаться позади и с деланым безразличием смотреть в сторону.

В матери соединились в единое целое непосредственность, эмоциональность, врожденная впечатлительность поэтичной, пусть и не получившей должного образования натуры, но заправляла всем этим бедность. Дочь, если не считать доставшихся ей от отца серьезности и умения себя держать, во всем остальном наследовала матери. Вдвоем они являли столь убедительную картину честной нужды, что произвели впечатление даже на портье.

– Чем именно вы хотели бы заняться? – спросил он.

– Может быть, вам нужно что-то прибрать или почистить, – робко отвечала она. – Я полы могла бы мыть…

Услышав это, дочь неловко отвела взгляд – не оттого, что чуралась работы, но оттого, что пришлось так откровенничать перед посторонними. Портье сразу же перебил мать: не хотелось видеть, как она нервничает из-за лишних объяснений. Как мужчина, он не мог устоять перед попавшей в беду дамой. Невинная беспомощность дочери лишь подчеркивала их тяжкое положение.

– Обождите минутку, – сказал портье и, приоткрыв служебную дверь у себя за спиной, попросил вызвать старшую экономку.

Работа в отеле имелась. Нужно было подмести главную лестницу и вестибюль – уборщица сегодня выйти не смогла.

– Это там дочка с ней? – спросила экономка, увидевшая просительниц из-за двери.

– Надо полагать, да, – отозвался портье.

– Если хочет, пусть приходит после обеда. Дочка, я так понимаю, будет ей помогать.

– Пройдите к экономке, – с вежливой улыбкой сказал портье, вернувшись к стойке. – Вот сюда, пожалуйста. Она обо всем распорядится.

Эту небольшую сцену можно было бы назвать прискорбной кульминацией цепочки событий, произошедших в жизни и семье Уильяма Герхардта, по ремеслу стеклодува. Столкнувшись с невзгодами, столь типичными для низших классов, теперь он был вынужден, вместе с женой и шестью детьми, каждый день полагаться лишь на судьбу. Болезнь приковала его к постели. Старший сын Себастьян работал подмастерьем на местном вагоноремонтном заводе, но платили ему лишь четыре доллара в неделю. Старшей из дочерей, Женевьеве, уже исполнилось восемнадцать, однако никакой профессии она еще не обучилась. Прочие же дети, четырнадцатилетний Джордж, двенадцатилетняя Марта, десятилетний Уильям и Вероника, которой исполнилось лишь восемь, были слишком юны, чтобы работать, и только отягощали и без того нелегкую долю. Хотя отец с матерью считали своим долгом дать детям школьное образование, проблема одежды, учебников и ежемесячной платы за обучение казалась практически неразрешимой. Отец, как ревностный лютеранин, настаивал на приходской школе, хотя там, помимо молитв и основ евангелической веры, дети мало чему могли научиться. Веронике уже пришлось сидеть дома по причине отсутствия обуви. Джордж, достаточно большой, чтобы не только ощущать разницу между собой и прилично одетыми детьми, но и страдать из-за нее, нередко сбегал с уроков и шлялся невесть где. Марта тоже жаловалась, что ей нечего надеть, а Женевьева была рада, что для нее школа уже осталась в прошлом. Основным их имуществом являлся дом, где они жили: если не считать шестисот долларов невыплаченного кредита, он целиком принадлежал отцу семейства. Уильям занял эту сумму в те лучшие времена, когда сбережений хватило на покупку дома вместе с участком, чтобы потом пристроить к нему для своей большой семьи еще три спальни и крыльцо. До погашения кредита оставалось несколько лет, однако дела шли так плохо, что ему пришлось потратить не только все, что удалось скопить ради выплаты основной суммы, но и предназначенное для годичных процентов. А в нынешнем беспомощном состоянии всевозможные затруднения – счета от доктора, расходы на школу, подступающий срок выплаты процентов, задолженность перед мясником и булочником, которые, зная его безусловную честность, до последнего отпускали в долг, пока не иссякло и их терпение, – постоянно вертелись у него в голове, заставляя нервничать так сильно, что выздоровление все время затягивалось.

Миссис Герхардт была не из слабых духом. Она подрабатывала стиркой, хотя заказов удавалось добыть не так много; остальное же время уходило на то, чтобы одеть детей, приготовить им завтрак, отправить в школу, заштопать одежду, приглядеть за больным мужем, ну еще и всплакнуть иногда. Раз за разом ей приходилось отправляться в новую лавку, все дальше и дальше от дома, делать там небольшой взнос для открытия счета, а потом набирать товаров в кредит, пока другие лавочники не обратят внимание очередного филантропа на допущенную оплошность. Кукурузу можно было купить задешево. Иной раз миссис Герхардт заваривала котел мамалыги, которого хватало на целую неделю даже в отсутствие иной пищи. Каша из кукурузной муки тоже была лучше, чем ничего, а если добавить чуть молока, она могла показаться и жирной. Наибольшей роскошью в еде считалась жареная картошка, а кофе шел за лакомство. Уголь собирали в ведра и корзины вдоль лабиринта путей расположенного неподалеку железнодорожного депо; дрова – устраивая аналогичные экспедиции к лесопилкам. Так они и прозябали день за днем, постоянно надеясь, что отец выздоровеет и стеклодувная мастерская заработает вновь. Однако деловая активность в округе пребывала в заторможенном состоянии. Приближалась зима, и Герхардт все больше впадал в отчаяние.

– Джордж, – обращался он к старшему из школьников, когда тот возвращался домой в четыре дня, – нам нужно еще угля, – и при виде того, как Марта, Уильям и Вероника неохотно берутся за корзины, отворачивался к стене и заламывал руки под одеялом. Когда же в полседьмого с работы возвращался потный и энергичный Себастьян, или «Бас», как его прозвали приятели, отец снова напускал на себя жизнерадостный вид.

– Как там у вас дела? – интересовался он. – Когда уже возьмут новых рабочих?

Бас не знал, да и сомневался, что такое вообще произойдет, однако подробно описывал отцу происходящее и выражал надежду на лучшее.

– Вот и мне уже скоро должно полегчать, – неизменно отвечал на это правоверный лютеранин, и тревога в его негромком голосе если и звучала, то разве что самую малость.

В дополнение к прочим неприятностям маленькая Вероника подхватила корь, и в течение нескольких дней всем казалось, что она при смерти. Мать забросила все ради того, чтобы быть рядом с ней, молясь за благоприятный исход. Доктор Эллвангер, движимый человеческим сочувствием, являлся каждый день и тщательно осматривал ребенка. Заходил и лютеранский священник, пастор Вюндт, чтобы предложить утешение от лица церкви. В черных одеяниях оба казались благочестивыми посланниками какой-то высшей силы. Миссис Герхардт, боявшаяся, что вот-вот потеряет свое дитя, печально взирала на них от изголовья кроватки. Три дня спустя опасность миновала, однако в доме не было ни крошки хлеба. Все жалованье Себастьяна ушло на лекарства. Бесплатным оставался разве что уголь, но детей уже несколько раз выгоняли с территории депо. Миссис Герхардт, перебиравшая в мыслях возможных работодателей, в припадке отчаянья решила попытать счастья в отеле. Женевьева помогала ей по дому, так отчего бы не взять ее и туда?

– Сколько вы берете за работу? – спросила экономка.

Миссис Герхардт не думала, что выбор будет за ней. Нужда придала ей смелость.

– Надеюсь, доллар в день будет не слишком много?

– Не слишком, – ответила экономка. – Работы у нас примерно на три дня в неделю. Если будете приходить каждый день после обеда, должны управиться.

– Прекрасно, – сказала кандидатка в уборщицы. – Начинать сегодня?

– Да. Пойдемте со мной, я покажу, где хранятся принадлежности.

Отель, с которым они таким образом познакомились, для своего времени и местоположения был заведением весьма примечательным. Коламбус, столица штата, с населением пятьдесят тысяч и приличным пассажиропотоком, для гостиничного бизнеса был местом вполне подходящим, и прогресса здесь удалось достигнуть достопримечательного, во всяком случае с точки зрения горожан. Пятиэтажное здание весьма солидных пропорций воздвиглось на углу центральной площади, рядом со зданием парламента, основными магазинами и, само собой, в центре коловращения той жизни, которая тем, кому не довелось повидать иного, казалась поразительно веселой и воодушевляющей. Огромные окна выходили не только на главную, но и на смежные улицы, снаружи сквозь них виднелось множество комфортабельных кресел, расставленных для удобства постояльцев. Просторный вестибюль совсем недавно перекрасили заново. Пол и стены покрыли белым мрамором, который постоянно полировали до блеска. Перила монументальной лестницы были из орехового дерева, а в ступени вделаны латунные полосы. Для газетного и табачного киосков выделили отдельный укромный уголок. Под изгибом ведущей вверх лестницы располагались стойка портье и служебные помещения, отделанные благородным деревом и украшенные новомодными газовыми светильниками. В дальнем конце вестибюля за дверью можно было разглядеть парикмахерскую с креслами и бритвенными приборами. Снаружи обычно виднелась пара-тройка омнибусов, подъезжающих или отбывающих в соответствии с расписанием поездов.

Клиентуру этого караван-сарая составлял самый цвет политики и высшего общества штата. Целый ряд губернаторов квартировался, будучи в должности, именно там. Два сенатора Соединенных Штатов, случись им оказаться в Коламбусе по делам, снимали в отеле номера с отдельной приемной. Одного из них, сенатора Брандера, владелец отеля числил более или менее постоянным жильцом, поскольку тот большую часть времени находился в городе и не имел иного жилища, так как был холостяком. Среди прочих, не столь постоянных гостей, числились конгрессмены, члены законодательного собрания штата наряду с лоббистами, коммерсанты, представители высокооплачиваемых профессий и, помимо их всех, целая плеяда непонятных личностей, чьи приезды и отъезды, впрочем, вносили свой вклад в присущие этому месту калейдоскопические блеск и суматоху.

Оказавшиеся в этом блистающем мире мать с дочерью видели вокруг себя лишь нечто совершенно им недоступного и запредельного уровня. Даже прикасаться к чему-либо они опасались из страха что-то испортить. Огромный, устланный красным ковром коридор, который предстояло подмести, исполнил их такого благоговения, что они не позволяли себе поднимать глаза или повышать голос. Когда дело дошло до мытья ступеней и полировки латунных полос на величественной лестнице, женщинам пришлось бороться с собой: матери – чтобы преодолеть робость, дочери – стыд перед тем, что она вынуждена работать на людях. Под ними распростерся внушительный вестибюль, и мужчины, которые то и дело заходили туда отдохнуть или покурить, могли видеть их обеих.

– Разве тут не замечательно? – нервно спросила Женевьева, скорее чтобы заглушить беспокойство, чем с какой-то иной целью.

– О да, – ответила мать, которая, стоя на коленях, старательно, но неловко выжимала тряпку.

– Чтобы тут жить, наверное, кучу денег нужно иметь.

– Да, – согласилась мать. – Ты, главное, по углам не забывай протирать. Смотри, вот тут пропустила.