Дженни, которую этот упрек даже приободрил, со всем старанием взялась за дело и стала, не поднимая взгляда, тщательно полировать латунь.

Так, аккуратно двигаясь сверху вниз, они проработали до пяти вечера, когда снаружи уже стемнело, а в вестибюле зажглись яркие лампы. Они уже почти достигли подножия лестницы.

Массивные дверные створки распахнулись, и внутрь из морозного внешнего мира вошел высокий, солидного вида джентльмен средних лет; шелковый цилиндр и свободно ниспадающий плащ-безрукавка армейского покроя безошибочно выделяли его среди праздных посетителей как важную персону. Черты его округлого лица, несмотря на серьезность и даже суровость, говорили также и о душевной доброте, а яркие глаза почти скрывались под кустистыми черными бровями. В руках он держал полированную трость, но явно ради удовольствия обладания красивой вещью, чем из иной потребности. Не успел он подойти к портье, как на стойке уже появился нужный ключ, после чего гость двинулся вверх по лестнице.

Обнаружив прямо у себя под ногами усердно натирающую ступеньки женщину в возрасте, он не просто аккуратно обошел ее, но и вежливо повел рукой, словно бы предлагая из-за себя не беспокоиться.

Ее дочь, однако, привлекла его внимание, поскольку вскочила на ноги с таким видом, будто боялась оказаться помехой у него на пути.

Поклонившись ей, мужчина галантно улыбнулся и произнес:

– Вам не стоило себя утруждать.

Дженни в ответ смогла лишь улыбнуться.

Оказавшись наверху, он кинул в ее сторону еще один взгляд и окончательно убедился, что перед ним нечто особенное. У девушки был высокий бледный лоб, а над ним разделенные аккуратным пробором и забранные в косы волосы. Ее голубые глаза и светлую кожу он заметил еще раньше. Даже успел оценить ее губы и яркие щеки, но в первую очередь – округлое изящество фигурки и воплощенные в ней юность, здоровье, надежды на будущее – человеку, миновавшему расцвет своих сил и уже предчувствующему скорое увядание, предельно ясно, что ничего иного у судьбы просить и не следует. Не задерживая далее взгляда, он с достоинством удалился, унося с собой оставленное девушкой впечатление. Джентльменом этим был достопочтенный Джордж Сильвестр Брандер, второй по старшинству сенатор от штата Огайо.

Вскоре после того, как он ушел и Дженни снова погрузилась в работу, обнаружилось, что и она обратила на него внимание.

– Разве не замечательный мужчина поднялся сейчас по лестнице?

– О да, – ответила ей мать.

– У него трость с золотой рукоятью!

– Не следует глазеть на проходящих мимо, – предостерегла ее мать с высот своего опыта. – Это неприлично.

– Я на него и не смотрела, – невинно возразила Дженни. – Это он мне поклонился.

– А ты не обращай ни на кого внимания, – проворчала мать. – Такое не всякому понравится.

Дженни молча вернулась к работе, но окружающее великолепие продолжало на нее воздействовать. Она не могла не улавливать происходящее вокруг, включая звуки, яркий свет, гул голосов и взрывы смеха. С одной стороны вестибюля располагался обеденный зал, и по звону посуды можно было заключить, что там сервируют ужин. В самом вестибюле кто-то уселся за пианино и начал играть. Все вокруг было пропитано духом отдыха и расслабленности, типичным для времени перед вечерним приемом пищи. Сердце невинной девушки из рабочего класса исполнилось надежд – она была молода, и бедность еще не успела переполнить заботами ее юную головку. Она продолжала усердно натирать ступени, иногда даже забывая про трудящуюся рядом с ней несчастную мать, чьи добрые глаза уже тронула сетка морщин, а по губам почти что можно было прочесть историю множества повседневных хлопот. Дженни же была способна думать лишь о том, как все тут восхитительно, и мечтать, чтобы и ей досталось хоть немного такого великолепия.

В половине шестого экономка, вспомнившая про них, сказала, что можно заканчивать. Обе со вздохом облегчения оторвались от уже полностью отмытой лестницы и, вернув на место рабочие принадлежности, вышли наружу через черный ход и заторопились домой, довольные – мать, во всяком случае, – что наконец-то обрели оплачиваемое занятие.

Когда они миновали несколько шикарных особняков, к Дженни вновь вернулось то состояние, в которое привело ее непривычное зрелище отеля и кипящей там жизни.

– Разве не замечательно быть богатым? – спросила она.

– Да, – ответила мать, мысли которой в тот момент были заняты больной Вероникой.

– Ты видела, какой там огромный обеденный зал?

– Видела.

Дальше путь их пролегал мимо невысоких домиков, дорожка была усыпана опавшими листьями.

– Вот бы и мы были богаты, – со вздохом прошептала Дженни.

– Не знаю, что и делать, – призналась ее мать какое-то время спустя, когда груз обуревающих ее дум сделал молчание невыносимым. – По-моему, дома есть совершенно нечего.

– Давай еще разок зайдем к мистеру Бауману! – воскликнула Дженни, в которой безнадежные нотки в материнском голосе вновь пробудили свойственное ей сочувствие.

– Думаешь, он согласится давать нам в долг?

– А мы ему сообщим, что нашли работу. Я сама и скажу.

– Ну, хорошо, – устало произнесла мать.

Без особой уверенности они заглянули в маленькую, скудно освещенную бакалейную лавку в двух кварталах от дома. Миссис Герхардт открыла уже рот, но Дженни ее опередила.

– Не отпустите нам немного хлеба и бекона к нему? Мы теперь работаем в «Коламбус-хаусе» и в субботу обязательно заплатим.

– Верно, – добавила миссис Герхардт, – мне дали работу.

Бауман, у которого они всегда покупали продукты еще до болезни отца и прочих неприятностей, видел, что они не лгут.

– И давно вы там работаете? – спросил он.

– Сегодня днем начали.

– Вы ведь прекрасно понимаете, миссис Герхардт, – сказал Бауман, – что я не хотел бы вам отказывать. Я уважаю мистера Герхардта, но я ведь и сам беден. Времена сейчас нелегкие, – пустился он в объяснения, – а у меня семья.

– Понимаю, – тихо произнесла миссис Герхардт.

Ее грубые, покрасневшие от многочасовой работы ладони, скрытые под старой хлопковой шалью, непрерывно двигались от беспокойства. Дженни, напряженная, молча стояла рядом.

– Ну, хорошо, – решился наконец Бауман, – пожалуй, на этот раз можно пойти вам навстречу. Но вы уж заплатите в субботу, сколько сможете.

Упаковав хлеб и бекон, он, прежде чем вручить его женщинам, произнес с некоторым цинизмом:

– Когда снова разживетесь деньжатами, захотите, поди, уйти в другую лавку.

– Да нет же, – возразила миссис Герхардт, – что вы такое говорите! – Она слишком нервничала, чтобы тратить время на болтовню.

Они снова вышли на утопавшую в тени улицу и продолжили свой путь домой мимо низеньких домиков.

– Как думаешь, удалось ли детям раздобыть хоть немного угля? – устало произнесла мать у самых дверей.

– Не волнуйся. Если что, я сама схожу, – заверила ее Дженни.

– Нас прогнали! – взволнованно воскликнул Джордж вместо приветствия, когда дети сбежались на кухню, чтобы поделиться с матерью новостями. – Но немного угля я все же раздобыл, – добавил он сразу же. – С вагона сбросил.

Миссис Герхардт лишь улыбнулась ему, а Дженни расхохоталась.

– Как там Вероника? – спросила она.

– Похоже, уснула, – откликнулся отец. – В пять я еще раз дал ей лекарство.

Когда запоздалый и скудный ужин был наконец готов, мать отправилась к кроватке девочки для очередного – и практически бессонного – ночного бдения.

Однако пока готовилась какая ни есть пища, Себастьян успел выступить с предложением, ценность которому придал его существенный опыт в деловом и не только общении с людьми. Пусть он и был всего лишь подмастерьем без какого-либо образования, если не считать наставлений в лютеранской вере, которую он терпеть не мог, его переполняли типично американские задор и энергия. Сокращенное прозвище «Бас» как нельзя лучше ему подходило. Рослый, атлетичный и великолепно для своего возраста сложенный, Себастьян уже привлекал к себе внимание и взгляды девушек, способные из просто смазливого парнишки сделать хлыща. При первых же признаках подобного интереса к себе он начал подозревать, что внешний вид кое-чего стоит, а оттуда до иллюзии, что все остальное по сравнению с этим неважно, оставался лишь шаг. На заводе он успел сойтись с несколькими другими пареньками, которые уже знали все о Коламбусе и возможностях, которые тот предоставляет, и водил с ними компанию, пока сам не превратился в типичного городского юнца. Он досконально разбирался в индивидуальном и командном спорте, был наслышан, что в столице можно застать всех значительных персон штата, полюбил театр, привлекавший его рекламой и перспективами разъездов, и в целом представлял себе, что для успеха в жизни нужно что-то делать – а именно водить дружбу с законодателями мод или по крайней мере делать вид, что водишь.

По этой-то причине юноша и обожал болтаться рядом с «Коламбус-хаусом». Ему казалось, что отель с его шиком и блеском служит одновременно средоточием и границей всего хоть чего-то стоящего. Едва накопив денег на относительно приличный костюм, Себастьян стал каждый вечер отправляться в центр города, где вместе с друзьями праздно торчал рядом со входом в отель, покуривая дешевые сигары, наслаждаясь собственным стильным видом и заигрывая с девушками. Здесь он чувствовал себя в гуще событий – рядом с городскими знаменитостями или безвестностями, азартными игроками, искателями прочих наслаждений, просто молодыми людьми, зашедшими побриться или опрокинуть стаканчик виски. Всеми он восхищался и на всех пытался походить. Костюм был в этом отношении главным критерием. Если кто-то прилично одет, носит перстни и запонки, то и любые его поступки достойны подражания. Бас стремился быть одним из них и вести себя так же; тем самым его опыт наиболее бессмысленных способов времяпровождения стремительно обогащался.

Именно он неоднократно упоминал «Коламбус-хаус» в разговорах с матерью, но теперь, когда она получила там работу, пришел в ужас и подумал, что было бы куда удачней, если бы мать и сестра просто брали оттуда белье для стирки. Коли уж обстоятельства сложились так, что они вынуждены работать, пусть лучше стирают для этих блестящих джентльменов одежду. Другие же могут?

– Отчего бы вам не брать у постояльцев стирку? – спросил он у Дженни, когда та закончила пересказывать ему сегодняшние события. – Все лучше, чем лестницы мыть!

– А как ее взять?

– Само собой, у портье спросить надо.

Дженни эта мысль показалась очень стоящей.

– Только не вздумайте со мной заговаривать, если там увидите, – немного погодя предупредил ее Себастьян с глазу на глаз. – Не подавайте вида, что знаете меня.

– Почему? – наивно удивилась она.

– Догадайся сама, – ответил Бас, который и прежде уже намекал, что его семейство выглядит весьма бедно и для него такие родственники, выйди это наружу, окажутся позором. – Увидишь меня – проходи мимо. Тебе все ясно?

– Хорошо, – робко пробормотала она, поскольку, хотя Бас был старше лишь на какой-то год, она привыкла подчиняться его более сильной воле.

На следующий день по дороге к отелю Дженни обратилась к матери:

– Бас сказал, что нам можно бы брать стирку у постояльцев.

Миссис Герхардт, всю ночь проломавшая голову над тем, как бы еще хоть что-то добавить к трем долларам, которые ей причитаются за шесть полудневных смен, идею одобрила.

– И правда, можно. Я спрошу портье.

Однако, когда они явились в отель, сразу такой возможности им не представилось. Они проработали до позднего вечера, но тут фортуна им наконец улыбнулась. Экономка отправила их мыть пол за стойкой у портье, который чувствовал расположение как к матери, так и к дочери: к первой – за очаровательное беспокойство во взгляде, ко второй – за милое личико. Его даже не раздражало, что они ползают на коленях у него за спиной. Наконец они управились, и миссис Герхардт, преодолевая робость, решилась на вопрос, который уже полдня вертелся у нее в голове.