В таких чрезвычайных обстоятельствах личность и растет быстрее всего. Ощущение силы и самодостаточности накатывает подобно гигантскому приливу. Мы можем все еще трепетать, страх неудачи так просто не уходит, но мы все же растем. Вспышками приходит вдохновение и направляет душу. В природе нет «внутри» и «вне». Даже будучи изгнаны из коллектива или привычных обстоятельств, мы ощущаем поддержку всего сущего. Природа не лишена щедрости. Ее звезды и ветра – наши товарищи. Если позволить душе быть мягкой и восприимчивой, нам явится эта важнейшая истина; вероятно, не в виде фраз, но как ощущение, как покой, который, в конце концов, и есть квинтэссенция знания. Во вселенной спокойствие есть мудрость.

– Давай чемодан, – сказал появившийся Бас и, увидев, что она переполнена неизъяснимым чувством, добавил: – Кажется, я знаю, где тебе найти комнату.

Бас отвел ее в южную часть города, где их никто не знал, до самой двери пожилой женщины, недавно купившей для своей гостиной часы в фирме, где он недавно начал работать. Бас знал, что та не слишком богата и намерена взять жильцов.

– Еще не сдали комнату? – осведомился он.

– Нет, – ответила старушка, разглядывая Дженни.

– Не хотите ли предложить ее моей сестре? Мы уезжаем, но ей нужно еще какое-то время побыть в городе.

Старушка выразила согласие, и вскоре Дженни обрела временный кров.

– Не переживай, – сказал Бас, которому было жалко Дженни. – У папаши это пройдет.

Он вел себя так, словно жизненного опыта ему было не занимать.

– Не называй его папашей.

– Хорошо, у папы, – согласился он. – Все наладится. Мама просила передать, чтобы ты не волновалась. Приходи завтра, пока он будет на работе.

Дженни пообещала зайти, и Бас, сказав ей еще немного ободряющих слов и договорившись со старушкой, чтобы Дженни также могла у нее и столоваться, ушел.

– Вот и порядок, – еще раз приободрил он ее перед уходом. – Все у тебя будет хорошо. Не переживай. Мне пора обратно, но утром я еще заскочу.

Он попрощался, легко отмахнувшись от горьких переживаний, поскольку считал, что Дженни сама во всем виновата. Это было видно по манере, с которой Бас задавал ей вопросы, пока они шли, – притом что та была заметно печальна и неспокойна.

– И чего ради ты согласилась? – допытывался он. – О чем ты только думала?

– Пожалуйста, не сейчас, – попросила его Дженни, что положило конец наиболее мучительным из вопросов. У нее не было ни оправданий, ни жалоб. Если кто и виноват, то, всего вероятней, она сама. Передряга, в которую угодил Бас, бедственное положение семьи, ее жертва – все оказалось в равной степени забытым.

Оставшись одна в незнакомом жилище, Дженни дала волю грусти. Шок и стыд изгнания в конце концов взяли над ней верх, она заплакала. Несмотря на врожденную терпеливость и несклонность к жалобам, перенести крушение всех надежд оказалось нелегко. Она постоянно возвращалась мыслями к покойному сенатору и прискорбным последствиям их отношений, а также к отцовскому гневу, суровому и в то же время заслуженному. Откуда у жизни эта способность схватить тебя и сбить с ног, подобно урагану? Почему вдруг должна была явиться смерть и разрушить столь многообещающее будущее?

Обдумывая все это, Дженни ясно вспомнила все подробности своих длительных отношений с Брандером и, несмотря на все муки, почувствовала к нему лишь тепло и любовь. В конечном счете он не намеревался причинить ей никакого вреда. Его вежливое поведение, его щедрый настрой, то неизменное восхищение, с которым он к ней относился, – все это ей вспомнилось и очистило память о нем. По сути, он был достойным человеком, и она могла лишь жалеть о его безвременной кончине, причем жалеть более его, чем себя.

Подобные мысли ее пусть и не приободрили, но по крайней мере отвлекли; это помогло ей провести ночь, а на следующее утро Бас по пути на работу заглянул к ней и сообщил, что миссис Герхардт зовет ее домой тем же вечером. Герхардта не будет, и они смогут все обсудить.

Дженни полученные сведения заметно обрадовали. Самой болезненной среди всего прочего была для нее невозможность снова оказаться дома, а эта новость открыла перед нею дверь. Она провела день, чувствуя изрядное одиночество, зато с наступлением вечера ее дух приободрился, и в четверть девятого она пустилась в путь.

Это воссоединение, как и несколько последующих ее визитов, оказалось способным отчасти поддержать ее падающее настроение, хотя особо радостных новостей не было. Герхардт, как Дженни узнала, все еще был чрезвычайно сердит и расстроен. Он уже решил в ближайшую субботу отказаться от места и переехать в Янгстаун, куда его влекла перспектива получить работу и тем избавиться от нынешнего злосчастья. Согласно миссис Герхардт, он заявил, что, дескать, где угодно, лишь бы не в Коламбусе. Здесь он больше не сможет ходить с гордо поднятой головой. Слишком уж отвратительные воспоминания. Сейчас он уедет, а если найдет работу, то заберет и семью, а это означало, что им придется отказаться от дома. Платежей по кредиту он не потянет, на это и надежды нет.

Пусть даже новости были не из лучших, в подаче миссис Герхардт они содержали определенный повод для радости. Если он, как и собирался, уедет, Дженни, само собой, сможет вернуться домой. Как ей и самой известно, у нее есть деньги, оставшиеся от Брандера. Они смогут на них прожить. Нужно лишь дождаться субботы, после чего у них будет достаточно времени решить, как быть дальше.

Внезапный поворот событий видоизменил одну из неприятностей, в которые угодила Дженни – горечь от того, что отец выгнал ее из дому, превратилась в переживания за его боль и за то, что он места себе не находит. Однако она ясно видела: от нее мало что сейчас зависит и все в руках судьбы, так что решила согласиться на предложение матери.

В конце недели Герхардт уехал, а Дженни вернулась, после чего, во всяком случае на время, все стало как прежде, но долго такое продолжаться, ясное дело, не могло.

Бас это понимал. Случившееся ему решительно не нравилось. На него неприятно давила и мысль о том, что может произойти дальше, и неизбежность новых слухов, да и намерение Герхардта перевезти все семейство, за исключением Дженни, в Янгстаун. В Коламбусе оставаться нельзя. Ехать в Янгстаун – тоже. Если бы они могли переехать в город покрупней, вышло бы куда лучше.

Он много над этим размышлял, и когда услышал, причем от двух разных собеседников, что в Кливленде сейчас промышленный бум, то решил, что имело бы смысл туда и направиться, пусть не всем, но хотя бы ему. Если он сумеет устроиться, может, и остальные за ним последуют. Если Герхардт останется, как и сейчас, работать в Янгстауне, а семейство переберется в Кливленд, то и Дженни не окажется на улице.

Бас подождал еще немного, чтобы утвердиться в решении, и наконец объявил о своих планах.

– Поеду, пожалуй, в Кливленд, – сказал он как-то вечером матери, когда та готовила ужин.

– Зачем? – спросила она, неуверенно подняв на него взгляд. Она испугалась, что Бас хочет ее бросить.

– Думаю, там для меня найдется работа. В этом чертовом городишке нам оставаться не нужно.

– Перестань чертыхаться, – упрекнула она его.

– Ну да, я знаю, – ответил он, – но тут любой начнет. Никогда нам здесь удачи не было. Я поеду первым, а если у меня что-то получится, смогу забрать и остальных. Куда лучше оказаться там, где нас никто не знает. Здесь надеяться не на что.

Миссис Герхардт слушала его, и в ее сердце зародилась могучая надежда, что их жалкую жизнь и вправду удастся изменить к лучшему. Только бы у Баса получилось! Если он поедет, найдет работу и сумеет ей помогать, как и подобает сильному и умному сыну, будет просто замечательно. Сейчас стремнина жизни несла их к ужасной беде. Хоть бы что-то удалось переменить…

– Думаешь, у тебя выйдет найти работу? – заинтересованно спросила она.

– Должно, – сказал он. – Не было еще такого, чтобы я просился на работу и меня не взяли. Туда из знакомых кое-кто переехал, и все у них в порядке. Взять хотя бы Миллеров.

Сунув руки в карманы, он выглянул в окно и спросил:

– А вы тут сможете продержаться, пока я там не устроился?

– Сможем, наверное, – ответила она. – Папа на работу уехал, а у нас есть деньги от… от… – Стыдясь сложившихся обстоятельств, она не решалась назвать источник.

– Ну да, знаю, – мрачно кивнул Бас.

– До осени за дом платить не нужно, а потом от него все равно отказываться, – добавила она. Речь шла о платеже по кредиту, который приходился на сентябрь – о том, чтобы на него наскрести, и речи не было. – Если мы до тех пор успеем съехать, то должны продержаться.

– Я готов, – решительно сказал Бас. – Поеду.

Соответственно, в конце месяца он уволился и на следующий же день уехал в Кливленд.

Глава X

События дальнейших дней применительно к Дженни относятся к той разновидности, о которой современная мораль согласилась не упоминать. Заданные матерью-природой процессы, искусная мудрость той великой силы, что работает и творит в тиши и во тьме, – все это в свете устоявшейся точки зрения индивидов, которых та сила и породила, считается крайне отвратительным. «Разве можно, – спрашиваем мы себя, – ожидать какого-то добра от мыслей о столь малоприятном действии?» И мы отворачиваемся от создания жизни, словно это последнее дело, в интересе к которому можно позволить себе открыто признаться.

Удивительно, что подобные чувства способны появиться в мире, сама сущность которого заключена в размножении, в том великом процессе, что требует двоих, и где ветер, вода, почва и свет равно служат процветанию всего того, что мы собой являем. Притом что не только мы, но и вся земля движима брачными страстями, и все земное пришло к существованию одной и той же общей тропой, заметна смехотворная тенденция закрывать глаза и отворачиваться, как будто в методах природы заключено что-то нечистое. «Зачат в беззаконии и рожден во грехе» – лишь противоестественная интерпретация, данная дошедшими в своей религии до крайностей, но мир самим своим молчанием соглашается с этой поразительно извращенной формулой.

Разумеется, в таком настроении есть нечто предельно неправильное. Учения философов и открытия биологов должны находить больше практического применения в повседневных суждениях человека. Отвратительных процессов и противоестественных положений не существует. Случайное отклонение от некоторой общественной практики – еще не грех. Напротив, сожалеть или возмущаться следует безразличию к положенным обязанностям, невежеству в той высочайшей мудрости, что охраняет плод любого зачатия и заботится о его процветании. Ни одно несчастное земное дитя, оказавшееся в плену слепого случая и тем самым сошедшее с предписанного человеческим обычаем пути, не может быть виновно в столь глубокой непристойности, которую общественные настроения с неизбежностью ему приписывают.

И однако Дженни, никому не желавшей зла, предстояло теперь сделаться свидетельницей несправедливых интерпретаций того чуда природы, которое, если бы не вмешательство смерти или возможная перемена настроений мужчины, все почитали бы за священное и идеальное исполнение одной из важнейших жизненных обязанностей. Пусть сама она и не могла понять, чем это отличается от всех прочих естественных процессов, действия всех окружающих заставляли ее чувствовать, что удел ее отныне – унижение, грех – ее основа и суть. Ласку, внимание, заботу – все то, что завтра от нее потребуют по отношению к собственному ребенку, – в ней самой сейчас едва ли не пытались затушить. На зарождающуюся и совершенно необходимую любовь смотрели чуть ли не как на зло. Ей следовало презирать себя, презирать все то, что в более развитом обществе считается наиболее святым и благословенным.