Таня застала лишь последнюю часть этой бурной сцены. Она только что вышла из ванной. Приступ паники всё-таки накрыл: стоило Ниру уйти, как лёгкая тревожность зародилась тяжестью с левой стороны груди, переместилась зудом в кончики пальцев, а затем будто обухом ударила, переродившись в обжигающую волну безудержного страха. Кое-как привязав конец поводка Таффи к скамье, девушка метнулась в сторону туалетов. Сработала психосоматика: организм стремился вытолкнуть новые переживания, но вместо этого пришлось расстаться с завтраком. Как ни странно, в результате стало чуть легче. Умывшись над раковиной, щедро потерев лицо холодной водой, Таня сунула под язык полтаблетки клонекса. Вчерашний опыт подсказывал, что брать целую не стоит.

Чувствуя острую потребность в том, чтобы хоть немного походить, Таня направилась в сторону кабинета и вскоре услышала, что разговор ведётся на повышенных тонах. В её нынешнем состоянии отвлечься на внешние раздражители было полезно, так что она подошла поближе и успела услышать последние фразы Махмуда, а также отповедь Дианы Моше.

Ссора закончилась, толпа начала расходиться; некоторые, напротив, остались, чтобы предложить заместительнице мэра свою помощь.

– Стройка, да… Мой дядя был когда-то строителем. Предлагал и мне подобрать работу. Но я был занят у отца на ферме.

Мужчина средних лет, задумчиво произнесший эти слова, появился здесь чуть раньше Тани. Ей даже показалось, будто он собирается вмешаться в разговор, но, видимо, слова госпожи Моше сделали это ненужным. Таня вспомнила, что незнакомец опередил её не только здесь: вчера он в компании нескольких человек вошёл в бункер, пока она в волнении пряталась за деревом.

– Знаете, овцы, козы… Работа нелёгкая, но они забавные.

В интонациях отчётливо звучали нотки ностальгии.

– Вы долго там работали? – спросила она просто из вежливости.

А может, ещё и потому, что поддержание разговора помогало отвлечься от собственного состояния, потихоньку выравнивавшегося, но по-прежнему далёкого от совершенства.

– Много лет, – кивнул тот. – С самого детства. Со школой приходилось совмещать. А до школы добраться, скажу я вам, было нетривиально. Сначала спуститься с холма, потом через пустырь и дальше пару километров вдоль эвкалиптовой рощи. Там был перекрёсток, на котором меня подбирал автобус.

Таня присмотрелась к собеседнику. Джинсы, кроссовки, фиолетовая рубашка с воротником. Тёмные волосы. Обычный израильтянин. Она бы, возможно, даже не догадалась, что он араб, если бы не лёгкий акцент. Не считая акцента, ивритом он владел идеально.

– Вам, наверное, очень рано приходилось вставать, – заметила девушка.

– С рассветом, – улыбнулся он. – Иногда и раньше. Я уже давненько не вставал так рано. Но, знаете, сейчас я бы не против был встретить рассвет. А, наверное, уже не придётся. – Он вздохнул и устремил взгляд к потолку, снова погружаясь в воспоминания. – Я тогда мечтал, что вырасту, закончу университет и стану учителем биологии. И перееду жить поближе к школе. – Он улыбнулся собственной тогдашней наивности.

– Мечта не сбылась? – спросила Таня, поскольку именно такой ответ напрашивался исходя из интонации и выражения лица собеседника.

– Нет, конечно, – снова улыбнулся он. – Где я и где биология? Это ведь не только поведение зверюшек. Это ещё всевозможные клетки, энзимы, шмензимы… Такие темы давались мне с огромным трудом.

– А чем вы сейчас занимаетесь? Ну, то есть занимались… прежде чем всё это случилось?

Вряд ли он пошёл на стройку, иначе сказал бы об этом с самого начала. Может быть, остался на ферме?

– Преподавал математику в Хайфском университете.

Оставалось надеяться, что он не заметил, как расширились в удивлении Танины глаза. Она, конечно, постаралась побыстрее скрыть первичную реакцию. Но, заметив неподалёку Нира, пробормотала что-то вроде «Ещё увидимся» и засеменила прочь. Лишь немного позже она осознает, что к концу разговора от приступа ничего не осталось, кроме разве что не вполне здорового румянца на бледном лице.

– Ну как, поговорил? – спросила она, присоединившись к Ниру.

– Ага. Надо подойти сюда к трём часам, будет первый инструктаж.

Вместе они зашагали обратно, к тому месту, где оставили свои вещи и собак. Но когда добрались туда, их ждала только одна собака. Таффи, радостно поскуливая, кинулась к Тане, остановившись лишь тогда, когда того потребовал поводок. Таня поспешила подхватить её на руки.

– А где Рам?

Лицо Нира помрачнело. Таня огляделась. Овчарки нигде не было видно. Поводок тоже пропал. При этом куртка Нира лежала там, где он её оставил, так же, как и её, Танина, сумка. Опустившись на колени, девушка заглянула под скамью. Ничего, кроме пары фантиков и одноразового стаканчика из-под кофе – следов жизни в том, вчерашнем, мире.

– Рам! – громко окликнул Нир.

Ничего не изменилось.

– Рам! – На этот раз он кричал.

Знакомый толстяк, недавно возмущавшийся наличием в бункере собак, сидел на своём спальнике и с интересом наблюдал за разворачивающимся действом. Нир, вертевший головой в попытке обнаружить Рама, внезапно встретил его взгляд. В течение нескольких секунд он хмурился, а затем в два прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от толстяка, и схватил того за грудки.

– Где мой пёс? – проревел он.

Люди начали оборачиваться. Таня попыталась удержать друга, но тот, кажется, даже этого не заметил. Он приподнял толстяка легко, будто пушинку, встряхнул и снова рявкнул:

– Где мой пёс? Что ты с ним сделал?

Несколько человек поспешили посторониться, трое мужчин, наоборот, бежали в их направлении. Таня не на шутку испугалась. Не этих мужчин и не того, что Ниру дадут сдачи. Пожалуй, совсем даже наоборот: она боялась, что Нир вот-вот порвёт противника животных на части. И жалко ей было в первую очередь не толстяка, а самого Нира.

– Да не делал я ничего! – завопил толстяк. – Отпусти, сумасшедший!

Нир замер и вскоре ослабил хватку. Вид у него в данный момент и вправду был не так чтобы здоровый. Оба тяжело дышали. Подбежавшие мужчины остановились, не вмешиваясь, но и не спеша расходиться.

– Не трогал я твою собаку, – с трудом выговорил толстяк. Его грудь резко вздымалась и опускалась под красной футболкой. – Больно надо.

Таня потянула Нира за рукав, и он окончательно отпустил противника.

– Точно не трогал?

Он спрашивал с подозрением, но недавняя ярость отступила.

– Да сдалась она мне! – отмахнулся толстяк. Осмотрел свою одежду, отряхнул футболку и сердито выдохнул: – Ненормальный!

Руки Нира опустились.

– Где же он тогда?

Недавний гнев сменился отчаянием.

– Вон он! – внезапно закричал один из подбежавших мужчин.

Таня резко обернулась и действительно увидела Рама, семенившего в их направлении с вполне довольным видом. Его вела на поводке совсем юная девушка, на несколько лет моложе Тани, с роскошной копной чёрных вьющихся волос. За спиной у неё при помощи специального ремня была пристроена гитара. Девушку Таня не помнила, а вот гитару – да, ведь это был один из немногих музыкальных инструментов, случайно оказавшихся в бункере. Кроме гитары имелась ещё скрипка: старшеклассник завернул в убежище, когда возвращался с урока музыки.

Нир подбежал ко псу, погладил по голове, и тот, поднявшись на задние лапы, положил передние хозяину на плечи. В таком объятии они и стояли, и пёс неутомимо помахивал хвостом.

– Извините, я не хотела вас пугать. – Девушка втянула голову в плечи, сообразив, что невольно стала причиной переполоха. – Меня Рина зовут. Я просто подумала, что псу скучно на одном месте, и взяла его прогуляться. Большим собакам ведь надо много двигаться.

Нир шумно выдохнул, принимая поводок.

– Можно я иногда буду с ним ходить? Или с ним. – Она перевела взгляд на Таффи.

– С ней, – поправила Таня. – Можно, конечно. Только лучше предупреждай.

Рина в качестве обещания прижала руку к груди.

– Можно, – кивнул Нир, и на его губах появился намёк на улыбку.

В кабинете кипела работа. Диана, Габи, Шир, дети мэра, Литаль, младшая дочка которой недавно заснула на сложенном вдвое спальнике, и группа волонтёров возились со списками, делали пометки, разбирали коробки с едой и лекарствами, расставляли на столах и на полу предметы первой необходимости.

Дверь распахнулась, впуская в комнату уже почти привычный гул ожившего бункера.

– Четыре драки, – отчитался Бен, вытирая вспотевший лоб. – И две попытки самоубийства…ну, как минимум я знаю только о двух.

– Есть имена? – спросила Литаль. – Надо срочно связать этих людей с психологами.

Бен кивнул и протянул ей помятый листок с записями.

– Повезло, что вокруг столько народу, – пояснил он. – У них просто не получилось сделать это незаметно. Но много ли времени потребуется, пока они сообразят, что можно закрыться в туалетной кабинке?

– Плохо, плохо, плохо… – Диана постучала ладонью по столешнице. – Надо что-то делать, и срочно.

– Кстати один из этих двоих пытался наглотаться таблеток. Так что вы там поосторожнее, – добавил Бен, выразительно глядя на волонтёров, перебиравших коробочки с лекарствами.

Диана вздохнула. Лекарства можно отслеживать – и нужно, конечно. Но не проследить за каждым человеком и тем более за тем, что у него в душе.

– Пора обратиться к людям, – заявила она. – Не так, как до сих пор. Не по точечным деталям. Глобально.

Она обвела взглядом присутствующих. Все согласно кивали. Никто не вызвался. Диана прикрыла глаза. Почему-то самые сложные задачи падают на плечи одних и тех же людей. Как правило тех, кто имел неосторожность единожды проявить инициативу.

– Габи, сколько осталось времени до включения генераторов?

Ровно в двенадцать ноль ноль – как минимум, об этом свидетельствовали часы не разрядившихся телефонов, – в бункере загорелся свет. Не факелы, не крохотные фонарики. Настоящие электрические лампы. И, хотя ещё вчера многие сочли бы такое освещение скудным (ведь из соображений экономии работали не все генераторы), сейчас оно казалось ослепляющим.

Люди начали переговариваться, голоса звучали всё громче, словно раньше стояла ночь, и следовало шептаться, чтобы никого не разбудить, и только теперь можно было наконец раскрепоститься. Но все притихли, едва из динамиков уже привычно раздался голос Дианы Моше.

– Друзья! Жители и гости города М.!

Она почувствовала, что такое обращение в сложившихся обстоятельствах звучит глупо, но любая приходившая в голову альтернатива оказывалась ещё глупее, а долго молчать было нельзя, и она продолжила. Сперва неуверенно, ощущая каждое собственное слово так, словно оно было фальшивым. Не потому, что за словами скрывалась ложь – ни в коем случае, – а потому, что обычный человеческий язык, казалось, просто не мог вместить всю боль и невероятность их положения. Однако по мере того, как она говорила, неуверенность отступала.