Касаткин оценил мудрость тренера. Клочков имел право назначить капитана своей властью, но решил провести голосование. И кандидатуры подобрал подходящие. Панченко – самый возрастной, ему тридцать четыре, он помнит еще, как «Аврора» завоевывала «бронзу» чемпионата и выходила в финал кубка в семьдесят первом году. Вернуть бы те победные традиции! Что до Фомичева, то и тут логика. Парень с амбициями, старается, работает на результат. А что молод, так это не беда. Ума Денису не занимать, а в том, что он не эгоист, Касаткин вчера убедился.

Анисимов, не найдя сочувствия, поддел ногой ни в чем не повинную скамью, и она с громом опрокинулась. Он просвистел сквозь сжатые зубы матерное ругательство, вышел из раздевалки, где проходило собрание, и с силой хлопнул дверью. Никто его не остановил.

Николай Петрович сурово и бесстрастно, будто ничего не произошло, объявил:

– Голосуем. Кто за Панченко, поднимите руки.

Касаткин голосовал за Дениса, но не сомневался, что тот проиграет. «Стариков» больше, они протащат своего, чистая арифметика. Так и вышло. Панченко набрал на три балла больше, и Клочков поздравил его с назначением.

Не расстроился и Алексей. Шепнул пригорюнившемуся Фомичеву:

– Ничего. Когда-нибудь и ты дорастешь. А Понч всяко лучше Анисимова.

Судя по реакции игроков, итоги выборов устроили всех. Ободренный тем, что реформирование команды идет по плану, Клочков приступил к следующему вопросу:

– Понимаю, граждане юнги и старшие матросы, что связки у вас наиграны, но, как видим, работают они неважнецки. Поэтому будем экспериментировать. Сделаем комбинированную пятерку. В атаке пусть резвый молодняк бегает… к примеру, Касаткин, Шкут и Фомичев. А в защиту отрядим тех, кто посолиднее: Панченко и Чуркина. Как считаете?

Собрание оживилось, зашумели, заспорили. Новация Клочкова прозвучала неожиданно, но и в ней Алексей уловил рациональное зерно. Как еще спаять людей, если не заставить их вкалывать вместе, в одном звене?

Напряжение, висевшее в раздевалке с начала собрания, спало, воцарилась нормальная трудовая атмосфера. Перекочевала она и на площадку. Тренировка началась бодро, экспериментальная пятерка принялась оправдывать тренерское доверие. Касаткин выкладывался на все сто, летал как на крыльях.

Николай Петрович зыркал через свою подзорную трубу, одобрительно покряхтывал. Но все же некая тревога таилась в морщинках его лица. Переживает, что Анисимов ушел?

Если и переживал, то зря. Не прошло и получаса, как Анисимов, уже облаченный в форму, появился из раздевалки. Он направился к Клочкову и что-то коротко ему сказал. До Касаткина долетели обрывки слов: «…вините… горячился… Не повторится…»

– Хорош гусь! – буркнул Шкут. – Извиняется!

Касаткин ничего необыкновенного в происходящем не усмотрел. Анисимов, хоть и психованный, но не глупый. Раздрай с тренером привел бы его к увольнению из «Авроры». А кому он нужен со своими не самыми выдающимися способностями, в зрелых летах и со скверным нравом? Ни в одну команду высшей лиги не возьмут, это как пить дать. А опускаться классом ниже, доигрывать в провинции – на это он никогда не согласится. Лучше покаяться, признать себя неправым. Петрович отходчив, простит.

Анисимову даже унижаться не пришлось, изображать муки совести. Произнес несколько дежурных фраз, и Клочков махнул рукой: шут с тобой, вобла астраханская, иди играй.

Анисимов вышел на площадку и заиграл. Да как! Ни грубости, ни нахальства. Клочков отвел ему место в третьем звене – встал без пререканий. Получил распоряжение действовать вторым эшелоном, пасовать на молодого Масленникова, а потом накатываться на возможный отскок. Анисимов и здесь возражать не стал, выполнял в точности.

Алексей чувствовал, что послушание дается Валерке сложно и вулкан все еще бурлит, но теперь это не имело значения. В команде новые порядки, иерархия «стариков» разрушена, и переживания самолюбивого хама мало кого волнуют.

Тренировка прошла идеально. Давно Касаткин не испытывал такого удовольствия от борьбы. Радовало, что рука почти не беспокоит, перелом благополучно зажил, нагрузки воспринимались без болезненных проявлений. Да, не все еще получалось в командной игре, взаимопонимание между «стариками» и молодыми только-только налаживалось. Но это дело наживное.

* * *

Так пролетело лето – самое счастливое для Алексея Касаткина. Он пребывал в состоянии, которое романисты именуют расцветом. Здоровье крепло, тонус зашкаливал – в сборную бы сейчас да против хваленых профи, уж он бы им задал жару!

Отношения с Юлей тоже были на высоте. Он все чаще бывал у нее, они заявили ее отцу, что намерены пожениться. Профессор Миклашевский, как бдительный родитель, воспринял известие с изрядной долей настороженности, долго всматривался в потенциального зятя, будто под микроскопом изучал, как инфузорию. Но внешний облик Касаткина и тем более физические данные были безупречны. Захочешь – не придерешься. Что до его моральных достоинств, то о них профессор был осведомлен слабо, знал лишь со слов дочери. Кончилось тем, что он огласил свое напутствие:

– Юлечка… я всегда хотел для тебя только самого хорошего. Если ты считаешь, что это оно (движение эспаньолкой в сторону Алексея), то препятствовать твоему решению я не буду.

Часом позже, когда профессор отбыл на факультативные занятия, Юля сказала:

– Он нас благословил. Можем готовиться к свадьбе.

– А мне показалось, что он меня даже за человека не считает, – пожаловался Касаткин.

– Он всегда такой, не бери в голову. Когда мы с ним вдвоем, он меня о тебе расспрашивает: на каком ты счету у тренеров, как далеко может продвинуться твоя карьера, не собираешься ли ты в Москву переехать, если, допустим, в ЦСКА пригласят…

– Но я и сам не знаю насчет карьеры. В ЦСКА пока не приглашали.

– Не волнуйся, я ему сказала, что ты скоро Горди Хоу переплюнешь. Так что и Москва, и сборная – все это не за горами. Поэтому он такой добрый.

Они сидели в просторной кухне Миклашевских и пили зеленый чай. Касаткин подавился и панически прокашлял:

– Ты что! Это же еще вилами по воде… Никаких гарантий…

– Ерунда! – беспечно вымолвила Юля. – Это тебе аванс. Будешь теперь вдвойне стараться.

– Да я и так не расслабляюсь…

– Вот и расслабься. То есть тьфу… успокойся. Делай свое дело: катайся, бей по шайбе, – а остальное я улажу.

Что она подразумевала под остальным, Касаткин не понял. То ли его продвижение вверх, то ли все, что касалось предстоящего бракосочетания.

Он был осведомлен, что у профессора Миклашевского немало контактов в самых разных сферах, в том числе и в спортивной. Будущему тестю ничего не стоило замолвить словечко, и переход Алексея в ЦСКА смотрелся отнюдь не фантастично.

Но опять протекция, блат… увольте! Он об этом уже говорил Юле, когда предлагала устроить его в университет. Начинать с выклянчивания преференций семейную жизнь – такой, товарищи, моветон, что и представить невозможно.

Он не стал углубляться в тему, перескочил на другое:

– Может, в кино сходим? Вечер свободный.

– А что сейчас идет?

– «Семьдесят два градуса ниже нуля». Приключения, про Антарктику…

– Да ну ее, эту Антарктику… – Юля поежилась. – Не люблю холод. Скоро зима, еще намерзнемся. Давай лучше в ювелирный сходим, кольца присмотрим. Или передумал жениться?

Ничего он не передумал. Просто возникло одно обстоятельство, о котором он собирался рассказать, да смелости не хватало.

– Юль… со свадьбой подождать надо. Я уезжаю…

– Куда? – Она вскинула бровки. – На турнир?

– В лагерь. Петрович для нас выбил на месяц. Чтобы отдохнули перед стартом.

«Лагерь» – это он по пионерской привычке так выразился. Если формулировать точно, спортивно-оздоровительный комплекс на берегу реки Волхов, недалеко от Старой Ладоги. Клочков еще три недели назад написал письмо в штаб Балтфлота с просьбой выделить «Авроре» место для заключительной фазы предсезонной подготовки.

Он целое лето муштровал команду на искусственных катках, давал упражнения на растяжку и развитие мускулатуры, проводил уроки по тактике и добился своего: «Аврора» превратилась в отлаженный механизм. Это показали две контрольные встречи с клубами из Пскова и Новгорода, закончившиеся убедительными победами ленинградцев. Присутствовавший на последней игре начштаба Рукавишников, обычно скупой на похвалы, похлопал в ладоши и признал: «Молодцы!»

Старт союзного чемпионата намечался на первое октября, в запасе был еще месяц. Клочков опасался загонять и пережечь команду, поэтому придумал переменить обстановку и перевести игроков на менее насыщенный режим. Пускай подышат воздухом, насладятся сентябрьским солнышком, которое в южном Приладожье светило щедро.

На письмо пришел положительный ответ. «Авроре» выделили несколько жилых блоков, расположенных метрах в двухстах от берега реки, в сосновом бору. Все расходы, связанные с проживанием, питанием и транспортом, взял на себя флот. Это ли не мечта? Так думал каждый в команде, не исключая и Касаткина.

Но что подумает Юля, когда узнает, что предстоит расставание?

Сцен она устраивать не стала, восприняла новость адекватно, сказала: «Надо так надо. Поезжай, дождусь». Его даже немного покоробил этот бесцветный тон.

– Что-то не так? – спросила она, увидев выражение его лица.

Алексей ляпнул, как ревнивый восьмиклассник:

– Ты меня любишь?

Юля рассмеялась звонко и открыто:

– Дурачок! Ты сомневаешься?

Обняла его, прильнула всем телом, их губы слились в поцелуе. Иных доказательств Алексей и не требовал, уехал в так называемый лагерь умиротворенным. Условились, что будут переписываться, а если где-нибудь в блоке найдется телефон, то еще лучше. Уже покачиваясь в кресле флотского «Икаруса», Касаткин подумал, что в ближайшем поселке есть какой-никакой почтамт, откуда можно позвонить. Пусть до него пять… да все десять километров, будет в радость их пробежать, лишь бы услышать любимый голос. Заодно и икроножные мышцы подкачает.

…Первые дни на новом месте прошли сказочно. Клочков прекрасно помнил, зачем привез сюда своих гладиаторов: предоставил им вдоволь свободного времени, тренировки проходили раз в день по два часа плюс час на теорию. А дальше – гуляй не хочу!

И Касаткин гулял. Он уходил далеко в чащу, вбирал в легкие лесную свежесть с привкусом прелой осенней листвы, с пряными грибными запахами и ягодной кислинкой. Он, всю жизнь проведший в душном, провонявшем выхлопными газами городе, позабыл, что можно дышать так привольно, с почти гастрономическим наслаждением, будто смакуешь изысканное блюдо.

Еще он часто ходил к реке, смотрел на рыбацкие лодчонки, на мелкую рябь, что бежала по воде, на поросшие жухлой травой холмы, в которых, как сказывали местные, скрыты погребения тысячелетней давности… Отовсюду веяло вечностью и покоем. После трехмесячного сумасшедшего гона это было непривычно, но так замечательно!

В занятия партнеров по команде Касаткин не вникал. Чем они развлекались, как проводили досуг – ему было неинтересно. Не то чтобы он был безучастен к ним, нет. Стратегия Петровича оказалась действенной: за лето они сплотились, перестали ощущать себя двумя враждующими группировками, молодые и «старики» отныне вели себя как равные, никакой дискриминации. Касаткин подружился с Панченко, да и Чуркин с Дончуком уже не глядели буками. Однако здесь, в природном царстве, Алексею хотелось уединения. Без анекдотов Белоногова, без трескотни Шкута, без матросских прибауток Петровича. Только торжественная тишина соснового бора.

Так длилось неделю или полторы. Но однажды умиротворенность распахнутого в небо лесного храма была разрушена.

Касаткин шел себе излюбленной тропинкой к Волхову, насвистывал песенку «До свиданья, лето!» из недавно просмотренного фильма о баскетболистах, как вдруг наметанным глазом хоккеиста засек сбоку шевеление.