Тот факт, что Мэнсона задержали в Долине Смерти – куда более непостижимом месте, чем любое другое в Соединенных Штатах,– придало ему даже большую притягательность. Репортеры обыгрывали его сравнение с Распутиным, подчеркивая его образ пустынного скитальца. По словам одного журналиста, Мэнсон был «бородатым демоническим Махди^[17]», возглавлявшим «мистическую полурелигиозную секту хиппи, промышляющую наркотиками и убийствами» [32]. Другой описал его как «заросшего волосами маленького человечка с густой бородой и пронзительными карими глазами», а «Семью» – как «бродячую банду хиппарского типа» [33]. Злобность Мэнсона казалась необъяснимой. Даже в каракулях, оставленных им в блокноте за время судебного разбирательства, психиатры увидели «психику, разрываемую мощными приступами агрессии, вины и враждебности» [34].

За этим белым шумом я сумел разглядеть истинные причины более глубокого интереса публики к делу, ту же загадку, которая в результате захватила и меня: как и почему эти люди стали преступниками? И, что куда более важно, не может ли такое повториться с любым среднестатистическим американским ребенком – может ли кто-то еще зайти «слишком далеко»?

Судебный процесс начался в июле 1970 года. Присяжных изолировали в отеле «Амбассадор», где двумя годами ранее был убит Бобби Кеннеди. Здание Верховного суда в центре Лос-Анджелеса превратилось в арену медиацирка, подобного которому страна прежде не видела. Шестеро обвиняемых – Чарльз Мэнсон, Патрисия Кренуинкел, Сьюзан Аткинс, Лесли Ван Хаутен, Стив Гроган и Линда Касабиан – привлекли к себе столько внимания, сколько раньше доставалось разве что самым известным в мире знаменитостям. (Текса Уотсона судили отдельно от остальных участников «Семьи»: он сбежал в Техас, и его еще предстояло экстрадировать в Калифорнию.)

Винсент Буглиози стал главным публичным лицом, выступавшим от имени государства, и де-факто антиподом Мэнсона. Глядя на них, вы никогда бы не сочли этих двоих ровесниками – на самом деле Мэнсон был старше Буглиози на три месяца. На момент начала суда обоим было по тридцать пять. Однако Буглиози с его залысинами и костюмами-тройками казался настолько идеальным воплощением привычного старого мира с характерной для него властностью и твердыми моральными устоями, что порой выглядел так, словно годился Мэнсону в отцы.

В книге «Helter Skelter» Буглиози пишет о своем неприятии «стереотипного образа прокурора» как «консерватора, борца за закон и порядок, стремящегося добиться обвинительного приговора любой ценой». Однако именно с таким отношением к себе он и столкнулся. На архивных фото он часто запечатлен в окружении микрофонов в момент, когда его вдумчивые речи помогают миру разобраться в том, что кажется бессмысленным. Журналисты высоко оценивали его «взвешенные аргументы» [35].

Своей вступительной речью Буглиози, ничуть не менее колоритный персонаж, чем Мэнсон, сумел придать и без того сенсационному делу еще большую скандальность. Представленный им мотив убийств был завораживающе странным. По словам Буглиози, расизм сочетался в нем с апокалиптической библейской риторикой, и все это под музыку The Beatles – «английской музыкальной группы», как он их чопорно называл:

Мэнсон был ярым поклонником The Beatles и верил, что они обращались к нему через тексты своих песен… В названии одной из песен группы, «Helter Skelter» («Кавардак»), он видел идею восстания темнокожих против белого истеблишмента с последующим уничтожением всей белой расы, за исключением, конечно, самого Мэнсона и его избранных последователей, намеревавшихся «спастись» от Кавардака, отправившись в пустыню и поселившись в кладязе бездны – в месте, познания о котором Мэнсон почерпнул в девятой главе Откровения.

Ничего подобного в зале суда раньше не звучало. Люди убивают друг друга по самым разным причинам, но эти причины обычно носят личный, а не метафизический характер. Нити вроде упомянутых – расизм, рок-музыка, конец света – чрезвычайно редко сплетаются в единую смертоносную философию. Когда же дело дошло до показаний бывшего участника «Семьи» Пола Уоткинса, который принялся обрисовывать детали Кавардака, диссонанс только усилился. Уоткинс говорил о «большом подземном городе», спрятанном в дыре, настолько огромной, что «по ней можно прокатиться на скоростном катере». Из Книги Откровения «Семья» узнала, что в городе не будет ни солнца, ни луны, зато будет «дерево, приносящее двенадцать видов плодов». Питаясь этими плодами в своем подземном Элизиуме, «Семье» предстояло разрастись до ста сорока четырех тысяч человек.

Буглиози пояснил: как бы безумно и нелогично это ни звучало, последователи Мэнсона безоговорочно верили в его пророчество об Армагеддоне, как если бы оно сошло к ним прямо со Святой горы. Они были готовы убить ради него, лишь бы только воплотить сказанное в реальность. Однако ничто из этого не объясняло, почему Мэнсон выбрал в качестве целей дома Тейт и Ла-Бьянка. Мэнсон был знаком с бывшим арендатором дома Тейт – Терри Мелчером, музыкальным продюсером и сыном Дорис Дэй^[18]. Мелчер некоторое время обдумывал идею выпустить альбом Мэнсона, мечтавшего о славе рок-музыканта, однако потом от нее отказался. Весной, незадолго до убийства, Мэнсон пытался разыскать Мелчера в этом доме, надеясь переубедить его, но друг новых жильцов сообщил ему, что Мелчер съехал. Мэнсону не понравилось надменное отношение того парня. В результате дом на Сьело-драйв превратился для него в олицетворение отвергнувшего его «истеблишмента». Отдавая приказы об убийствах, Мэнсон, по словам Сьюзан Аткинс, хотел «вселить страх в Терри Мелчера» и послать четкий сигнал всем звездам и воротилам музыкального бизнеса, которые относились к нему с пренебрежением. Что касается Ла-Бьянка, то Мэнсон какое-то время назад жил с ними по соседству. Тот дом теперь стоял пустым, но это не имело значения [36]. Мэнсон решил: на роль мишеней сгодятся и соседи, потому что они тоже, кем бы ни были, олицетворяли собой истеблишмент, который он так активно стремился низвергнуть посредством Кавардака.

На тот момент судебный процесс по делу «Семьи» был самым длительным и дорогостоящим в истории США. И он был намного сложнее, чем может показаться на первый взгляд, поскольку сам Мэнсон в действительности никого не убивал. Его нога вообще не ступала в дом Тейт, и, хотя он заходил в дом Ла-Бьянка, но ушел оттуда до того, как его последователи лишили жизни семейную пару. Это означало, что Мэнсона можно было осудить за убийство первой степени^[19] только как соучастника. Согласно юридическому принципу субсидиарной ответственности, любой организатор признается виновным в преступлениях, совершенных его сообщниками. Другими словами, если бы обвинению удалось доказать, что Мэнсон выступил заказчиком этих убийств, он был бы виновен в их совершении, даже не тронув пальцем ни одну из жертв. Буглиози нужно было подтвердить уникальную способность Мэнсона контролировать мысли и действия своих последователей, которые делали все, что он попросит, вплоть до убийства совершенно незнакомых людей.

Дело получилось бы сложным, даже если бы все прошло гладко. Однако «Семья» сделала все возможное, чтобы вставить обвинению палки в колеса. В первый же день слушаний Мэнсон заявился в суд с вырезанным на лбу «Х»: рана была настолько свежей, что все еще кровоточила. На следующий день Аткинс, Кренуинкел и Ван Хаутен тоже явились с крестами, сочащимися кровью. Женщины передвигались по коридорам суда вприпрыжку, все трое в ряд, держась за руки и распевая написанные Мэнсоном детские стишки. Они смеялись над фотографами, расталкивавшими друг друга в погоне за лучшими снимками. Во время судебного процесса, стоило Мэнсону чем-то возмутиться, как они тоже начинали возмущаться, копируя его ненормативную лексику, его экспрессивные высказывания, его вспышки гнева.

Судья Чарльз Олдер не раз угрожал удалить Мэнсона из зала суда. На очередное его замечание Мэнсон ответил: «Я сам тебя удалю, если не прекратишь. У меня есть своя метода… Думаешь, я шучу?» Схватив остро заточенный карандаш, он перепрыгнул через стол защиты и бросился к Олдеру. Вмешавшийся судебный пристав остановил его, в то время как девушки тоже повскакивали на ноги и принялись распевать непонятные стихи на латыни. Пока его вытаскивали из зала суда, Мэнсон продолжал сопротивляться, крича: «Во имя христианского правосудия, кто-нибудь должен снести тебе башку!» Такой вот проблеск склонности к грубому насилию, скрывавшейся за фасадом философа-гуру Мэнсона. Судья начал носить под мантией револьвер 38-го калибра [37].

За стенами здания суда было не многим спокойнее: на углу Темпл и Гранд каждое утро собирались участники «Семьи», устраивавшие пикеты на тротуаре. Босые и воинственно настроенные, они рассаживались широкими кругами и распевали песни во славу своего лидера. Женщины кормили грудью новорожденных. Мужчины смеялись и запускали пальцы в свои длинные немытые волосы. Все они последовали примеру Мэнсона и вырезали «Х» у себя на лбу. В распространявшихся ими отпечатанных на машинке листовках объяснялось, что подобное самоповреждение символизирует «ИКС-ключение» себя «из общества».

Буглиози назвал подсудимых «кровожадными роботами» – фраза высокопарная, но меткая. Она отражает тревожную двойственность убийц: сочетание животных и в то же время неестественных проявлений, полного отсутствия эмоций и способности совершить древнейший, самый инстинктивный вид убийства, какой только можно вообразить. Текс Уотсон позднее воспел бесстрастный экстаз нанесения механических ударов: «Опять и опять, снова и снова, нож в машине-руке, едины, готовы» [38]. Сьюзан Аткинс рассказала сокамернице, что вонзать нож в живот беременной Тейт было «сродни сексуальной разрядке. Особенно когда ты видишь, как хлещет кровь. Это лучше оргазма» [39]. И за этими людьми стоял Мэнсон, который жил ради секса, даже когда называл себя «механическим мальчиком».

«Стадия полного ничто»

Семь изнурительных месяцев спустя первая фаза судебного процесса наконец подошла к концу, и присяжные, после десяти дней обсуждения вердикта, единогласно признали подсудимых виновными. Теперь, на втором этапе, обвинению следовало представить доводы в пользу их смертной казни. Выстроенное прокуратурой дело и контраргументы защиты ранее уже привели к ряду пугающих свидетельских показаний, включая масштабную дискуссию на тему ЛСД – не как расслабляющего наркотика, а как средства контроля над разумом. На этом этапе процесса возникнут похожие вопросы, и некоторые из них будут занимать и мучить меня на протяжении следующих двух десятилетий. В самом ли деле Мэнсон «промывал мозги» людям? Если да, то каким образом он это делал? И если один человек действительно находился под полным контролем другого, то кто тогда должен отвечать за его действия?

Три осужденные женщины – Аткинс, Кренуинкел и Ван Хаутен – впервые дали показания в зале суда. Одна за другой они объясняли свою роль в убийствах, не забывая оправдывать Мэнсона, который не был никаким соучастником, и подтверждая полное отсутствие у них угрызений совести. Родственники жертв в ошеломленном молчании наблюдали, как подсудимые в мельчайших подробностях описывают последние минуты жизни их близких. Девушки называли убийство человека актом любви, освобождающим жертву от оков ее физического существования.

Сьюзан Аткинс не моргнув глазом вспоминала, как Текс Уотсон велел ей убить Тейт: «Он посмотрел на нее и сказал: „Убей ее“. И я ее убила… Я просто воткнула в нее нож, она упала, а я снова воткнула его. Понятия не имею, сколько раз я ударила ее ножом».

Испытывала ли она враждебность по отношению к Тейт или другим жертвам? Аткинс пожала плечами. «Я никого из них не знала. Как я могла испытывать к ним какие-то чувства, если даже не была знакома с этими людьми?» Она добавила, что была уверена: она поступает «правильно», поскольку «это было приятно».

Патрисия Кренуинкел сказала, что, нанеся двадцать восемь ударов ножом Эбигейл Фолгер, не почувствовала ничего. «Что тут вообще описывать? Так уж вышло, и это казалось правильным». Зачем ей было убивать женщину, которую она даже не знала? «Ну, это трудно объяснить. Просто была такая мысль, а потом мысль воплотилась в реальность».

«„Сожалею“ – это всего лишь слово из семи букв, – заявила Лесли Ван Хаутен в зале суда. – Им ничего не вернешь». Она участвовала в убийстве Розмари Ла-Бьянка, которую ранили ножом сорок один раз. «Что я чувствую? – сказала Ван Хаутен. – Это просто случилось. Ее уже нет».