После того как присяжные вынесли четырем подсудимым – Мэнсону, Кренуинкел, Аткинс и Ван Хаутен (Касабиан выступила свидетелем обвинения и получила иммунитет) – смертный приговор, три девушки вскочили на ноги. Они недавно обрили головы, подражая Мэнсону. Они вырезали у себя на лбу знаки «Х» еще большего размера, чем у Мэнсона. И они были в ярости.

– Вы сами себя осудили, – проорала присяжным Патрисия Кренуинкел.

– Крепче запирайте двери и следите за своими детьми, – предупредила Сьюзан Аткинс.

– Вся ваша система – это лишь игра, – крикнула Лесли Ван Хаутен. – Вы глупы и слепы. Ваши дети отвернутся от вас.

На улице Сэнди Гуд, одна из самых яростных сторонниц Мэнсона, глядя в телекамеру, произнесла: «Смерть? Это то, что ждет вас всех» [47].

С тем «Семью» и смели с национальной сцены, а общественность получила возможность задвинуть эти ужасные преступления в прошлое. Семь человек были жестоко убиты. Но теперь люди обрели уверенность, что знают, как и почему это произошло, и что зло надежно упрятано за решетку.

2
Аура опасности

«Дико живешь – дико умрешь»

На момент, когда я в апреле 1999 года начал собирать материал для своей статьи для журнала «Премьер», многое из того, что вы только что прочитали, было мне неизвестно. Я осилил книгу «Helter Skelter» и осознал, что убийства оставили след в Голливуде – вот, пожалуй, и всё. Через несколько лет моя одержимость этим делом достигнет такого уровня, что у меня под рукой всегда будет лежать стенограмма судебного процесса, а папки на столе будут трещать по швам от вырезок, собранных из различной прессы. Однако тогда, в самом начале, я был несколько сбит с толку.

Книга «Helter Skelter» подвела итог всей этой истории. Ее автор лично позаботился о том, чтобы Мэнсона упрятали за решетку. Что может противопоставить этому журнальная статья? Моя редактор Лесли предоставила мне самому найти подход к теме. Но ее первое предложение – как эти преступления изменили Голливуд? – казалось мне несколько поверхностным, и я подозревал, что ей и самой этого будет недостаточно.

Результаты первых недель интервью тянули меня в абсолютно разные стороны. Поначалу самой увлекательной показалась идея о том, как убийства разрушили голливудские узы дружбы, подтвердив укоренившееся мнение о морали той эпохи (или ее отсутствии). Общаясь с представителями различных голливудских клик, я словно заново раздувал слухи и распри тридцатилетней давности. Со временем каждый начал по-своему воспринимать случившееся. Я имел дело с воспоминаниями, которые размывались не один десяток лет. Даже самые надежные мои источники не были уверены в деталях. Что же касается ненадежных, то с ними мне приходилось постоянно напоминать себе: о многих из них уже давно забыли в Голливуде, к тому же они нередко пребывали в старческом маразме. Их воспоминания исказились, оберегая уязвленное эго, оправдывая скрытые мотивы и, главное, поддерживая присущее этим людям ощущение, будто они сами являются центром любой истории, иначе и незачем ее рассказывать.

Много противоречивого я услышал о доме на Сьело-драйв и царившей там за несколько месяцев до убийств декадентской атмосфере. Этот дом по-прежнему немало значил в Голливуде. Кое-кого смерть Шэрон Тейт и ее друзей напугала едва ли не больше, чем огорчила.

Сразу после убийств средства массовой информации обвинили Голливуд в «оторванности от реальности и гедонизме», как выразился Стивен Робертс из «Нью-Йорк таймс», а также в создании обстановки, в которой массовые убийства были практически гарантированы [48]. Робертс, в то время возглавлявший лос-анджелесское бюро «Таймс», в первые несколько недель после совершения преступлений успел пообщаться со многими голливудцами. Буглиози процитировал его в «Helter Skelter»: «Все их рассказы имели общую канву: жертвы каким-то образом сами навлекли на себя эти убийства… Общее настроение выражалось афоризмом: „Дико живешь – дико умрешь“».

Проблема заключалась в том, что спустя тридцать лет люди не могли сойтись во мнении, кто же принес подобную «дикость» в тот дом и как это вообще произошло. Мне даже пришлось задаться вопросом, не существует ли в Голливуде заговор молчания. На раскрытие этого дела у полиции Лос-Анджелеса ушло несколько месяцев. За столь долгий срок Мэнсон и «Семья» почти наверняка убили еще кого-нибудь. Не займи Голливуд тогда круговую оборону, расследование, вполне возможно, закончилось бы раньше. У многих людей, с которыми я беседовал, имелось четкое представление о том, почему произошли эти убийства, – и все же никто из них не обратился в полицию, а многие не захотели говорить о них под запись даже сейчас.

Единственное, с чем, похоже, соглашались абсолютно все (тут я имею в виду всех, кто не имеет отношения к офису окружного прокурора): в представленном Буглиози мотиве Кавардака многое не сходится. Он казался шитым белыми нитками и полиции, и голливудским инсайдерам, он кажется таким и мне. Я решил по-новому взглянуть на саму идею того, что Мэнсон выбрал дом на Сьело-драйв, дабы «вселить страх» в Терри Мелчера – музыкального продюсера, чей отказ, как утверждается, настолько разозлил Мэнсона, что он попробовал развязать расовую войну.

Проблема номер один: Мелчер, судя по всему, понятия не имел, что «Семья» напала на его бывший дом именно из-за него. Конкретно ему они никогда не заявляли, что хотят его напугать, – они вообще никак не связывали убийства с каким-либо общением с ним. По словам Буглиози, Мелчер в принципе не понимал, что преступления имеют к нему хоть какое-то отношение, пока ему об этом не сообщила обратившаяся к нему через несколько месяцев полиция. В чем же тогда смысл такого мотива, если Мелчер не имел о нем ни малейшего представления?

Более грандиозный план, лежавший в основе Кавардака,– развязать масштабную расовую войну, представив дело так, словно за убийствами стоят «Черные пантеры»^[21], – тоже не сработал. Хотя Мэнсон явно был расистом, а его философия носила дикий эсхатологический характер, никто и на секунду не поверил, что за преступлениями стоят чернокожие боевики, а ведь именно на такой исход он якобы рассчитывал.

Так почему же «Семья» тогда пошла на это? Они были слишком тупы или настолько накачаны наркотой, что не понимали очевидного? А может, все же существовала иная причина убийств, которая не имела ничего общего с расовыми войнами и запугиванием Мелчера? На мой взгляд, дурная слава убийств Мэнсона – как и заработанная на них репутация Буглиози – по большей части проистекает из мотива Кавардака. Задуманная хиппи расовая война, вдохновленная залитым по уши «кислотой» бывшим зэком, который к тому же умеет промывать мозги, – настолько фантастический замысел, что эти убийства намертво засели в поп-культуре. Будь их объяснение более прозаичным – скажем, сорвавшаяся наркосделка или какие-нибудь голливудские разборки, – и они канули бы в Лету уже через пару лет, а Буглиози ни за что не удалось бы написать самую популярную в истории тру-крайма книгу.

В первые недели работы над репортажем я, рассматривая другие возможные мотивы, сосредоточился на трех главных вопросах.

Первый: имели ли жертвы в доме Тейт какое-то отношение к убийцам?

Второй: догадывался ли Терри Мелчер о том, кто стоит за убийствами, сразу после совершения преступлений и не сообщал ли он об этом властям?

Третий, и самый сенсационный: не узнала ли полиция о роли Мэнсона в этих преступлениях намного раньше, чем сообщалось, и не пыталась ли она оттянуть момент ареста участников «Семьи» с целью уберечь жертв или Мелчера и его окружение от излишнего внимания?

Ниже я постараюсь изложить, насколько могу точно, все то, что мне удалось узнать за первые лихорадочные недели работы над своим репортажем. Не менее важен и урок, который я тогда так и не усвоил – он во многом объясняет, как и почему самый обычный трехмесячный заказ на подготовку статьи для журнала превратился в одержимость длиной в двадцать лет.

«Танцы стали другими»

Первым, у кого я взял интервью, был Джулиан Вассер, фотограф журнала «Лайф». Когнитивный диссонанс, ставший моим верным спутником на протяжении всей работы над статьей, я ощутил почти сразу же. С источниками я обычно встречался в выбранном ими модном ресторане – в тот раз это был «Ле пети фур», залитое солнцем уличное кафе в Западном Голливуде, – и уже через несколько минут, стоило разговору свернуть на тему насилия, как окружавшая нас шикарная обстановка начинала казаться совершенно неуместной. Так было и в случае с Вассером, который за салатом нисуаз с тунцом поведал мне об одном из самых печальных дней в своей жизни.

Спустя несколько дней после убийств Вассер по редакционному заданию «Лайф» сопровождал Романа Полански во время его первого после возвращения из Лондона визита в дом на Сьело-драйв. Один из сделанных тогда Вассером снимков стал истинным воплощением горя. Ссутулившийся и опустошенный Полански в обычной белой футболке сидит на крыльце своего дома, старательно отводя глаза от полустертого слова «свинья», написанного на входной двери кровью его жены.

«Мы слишком поторопились», – сказал мне Вассер. Он тенью следовал за Полански, пока тот бродил по залитым кровью комнатам. Дом уже не казался домом, это было место сбора улик. «После снятия отпечатков пальцев вся спальня и телефоны там были усыпаны порошком, а на ковре – кровь. Густая, как желе». И ее было так много, что она, по словам Вассера, никак не могла высохнуть. «Ты по-прежнему чувствовал ее запах… Соленый, плотский». Запах напомнил ему скотобойню.

Вассер моментально пожалел, что взялся за эту работу. Однако Полански настаивал на его присутствии, даже в самые эмоциональные моменты. И он не играл на публику, по крайней мере не совсем. В надежде поспособствовать раскрытию убийств Полански привез с собой экстрасенса Питера Херкоса, заслужившего кое-какую славу якобы имевшимся у него даром ясновидения. Вассера попросили передать копии сделанных им фотографий Херкосу, чтобы тот потом мог извлечь из них «психические вибрации».

Полански повел их в детскую, которую Тейт тщательно обставила и украсила в ожидании малыша. «Роман подошел к детской кроватке и тут же заплакал. Я сказал: „Это слишком личный для вас момент, мне не стоит здесь находиться“, а он ответил: „Пожалуйста, не надо меня сейчас снимать“. За всю свою карьеру я не видел ничего печальнее. Мне кажется, я никогда не ощущал неуместность своего присутствия сильнее, чем тогда, хотя он сам позвал меня туда… Это просто чудовищно, – добавил Вассер, – войти в спальню беременной женщины и увидеть самую сокровенную ее часть, сплошь засыпанную порошком для снятия отпечатков пальцев, понимая, что там произошло».

Херкос, как выяснилось позже, не разделял нахлынувших на Вассера возвышенных чувств. За неделю до того, как «Лайф» опубликовал свою статью, полученные незаконным путем фотографии Вассера появились на первой странице таблоида «Голливуд ситизен ньюс». Экстрасенс с легкостью продал переданные ему дубликаты снимков вместе с вибрациями и всем прочим.

Вассер описал «грандиозный страх», охвативший Лос-Анджелес после убийств. «Я жил в Беверли-Хиллз. Если бы ты тогда заявился к кому-то домой, тебя бы точно не впустили. Привычные эгоизм и паранойя усилились во сто крат. Появился лишний повод не открывать никому дверь».

Во время первых интервью я слышал подобное не раз. В городе, как сообщалось, резко выросли продажи охранных сигнализаций и систем безопасности, а его обитатели стремились как можно скорее избавиться от своих запасов наркоты. В той самой статье «Лайф», которая сопровождалась фотографиями Вассера, есть одна знаменитая строка, чей источник остался неизвестным: «По всему Беверли-Хиллз разносится звук смываемых сливных бачков: у канализации Лос-Анджелеса чуть не случился передоз» [49].