Некоторые прибегали к более радикальным мерам предосторожности. По словам пресс-агента Уоррена Коуэна, его клиент Стив Маккуин появился на похоронах своих друзей Тейт и Себринга с пистолетом за поясом. Актера мучили те же опасения, что и остальной Голливуд: там все тогда подозревали, что убийца может по-прежнему бродить поблизости. Журналист «Вэнити фейр» Доминик Данн, известный своими репортажами об индустрии развлечений, сказал мне: «Голливуд действительно изменился… Танцы стали другими. Наркотики стали другими. Даже трахаться стали иначе». Лично его с женой произошедшее напугало настолько, что они на время отправили детей к бабушке, в Северную Калифорнию.

Дочь Фрэнка Синатры, Тина, рассказала, как ее отец нанял охранника. «Он несколько месяцев дежурил у нас дома от заката до восхода,– объяснила она.– Кажется, мама чуть не закормила его до смерти. Он носил униформу и пистолет и всю ночь сидел у нас на кухне. Я хорошо помню, какие тогда в городе царили настроения… Главным был страх».

В 1999 году этот страх, кажется, по-прежнему был жив-здоров, по крайней мере, среди тех звезд Голливуда, которые отказались говорить со мной, хотя с момента убийств прошло уже тридцать лет. Я получил резкий отказ от друзей Тейт, Полански и Себринга – иногда яростный, порой в виде лаконичных электронных писем или вежливых телефонных звонков. «Не заинтересован». «Не впутывайте меня в это». Или всего одно слово: «Нет». «Нет» сказали Уоррен Битти и Джейн Фонда. «Нет» и «нет» от Джека Николсона и Денниса Хоппера, которые, по общему мнению, оба были близки с Тейт и Полански. Кэндис Берген, на момент убийств бывшая подружкой Терри Мелчера, тоже сказала «нет» – как и Дэвид Геффен, и Миа Фэрроу, и Анжелика Хьюстон, среди прочих.

По мере накопления отказов я и сам поддался паранойе. У них там что, одна методичка на всех? Я всего лишь спрашивал, не готовы ли они высказаться на тему последствий этих убийств для голливудского сообщества: вряд ли такое можно счесть вмешательством в личную жизнь. К тому же «Премьер», полностью посвященный кинобизнесу, обычно вызывал у этой публики больший энтузиазм. Брюс Дерн – «нет». Кирк Дуглас – «нет». Пол Ньюман – «нет». Эллиотт Гулд, Энн-Маргрет, Хью Хефнер – «нет», «нет», «нет». В общей сложности мне отказали более трех десятков человек. Некоторые из них прикрывались своей известностью, но причины отклонить мою просьбу нашлись даже у тех, о ком уже стали забывать. Все шло к тому, что мне вскоре придется писать статью о Голливуде, в которой не будет никого из Голливуда.

В надежде наскрести хоть что-то поинтереснее я обратился к менее известным личностям. Питер Барт, много лет проработавший редактором журнала «Вэрайети», в свое время довольно близко общался с Полански, и его рассказ дал мне некое подобие зацепки.

«Должен признаться, эта тусовка меня слегка пугала,– заявил Барт, имея в виду круг общения Полански и Тейт.– Их окружала аура опасности… ты инстинктивно ощущал, будто там ее усиливает буквально каждый, так что ситуация вот-вот может выйти из-под контроля. Мы с женой до сих пор это обсуждаем. Любой, кто умаляет значение случившегося, просто не знает, о чем говорит».

Так я впервые лично столкнулся с точкой зрения «Дико живешь – дико умрешь»: идеей о том, что круг общения Полански, с его вакханальными вечеринками и гниловатой моралью, закономерно привел к совершению этих убийств. Я решил, что такая идея, возможно, не лишена смысла. Убийства ведь были раскрыты, жертвы, казалось бы, не сделали ничего такого, что могло бы их спровоцировать, однако Барт и прочие, с кем мне еще предстояло поговорить, по-прежнему утверждали, что во всем виноват образ жизни погибших.

Мне нужно было выйти на кого-то, кто лучше знал Шэрон и Романа, на человека, который лично бывал на их предположительно зловещих вечеринках. Но я по-прежнему получал одни отказы. Случайно узнав, что Дайан Лэдд на момент убийств была замужем за Брюсом Дерном и вращалась примерно в тех же кругах, что и Тейт с Полански, я связался с ее менеджером. Она пообещала мне организовать интервью, но на следующий день перезвонила, сообщив, что у Лэдд случилась «сильная эмоциональная реакция». Менеджер призналась: «Не знаю уж, что произошло с Дайан в шестидесятые, но она не хочет иметь никакого отношения к вашей статье. Она даже сказала мне, что, если в этом материале появится ее имя, то она свяжется со своим адвокатом».

Еще одно «нет» я получил от Питера Фонды. Вскоре после его отказа я неожиданно наткнулся на него – кто бы мог подумать! – на заправке посреди пустыни Мохаве, примерно в пяти часах езды от Лос-Анджелеса. Он был в кожаных штанах и на «харлее». Я насел на него с визитной карточкой наперевес, стараясь изложить свою просьбу как можно лаконичнее. Он, казалось, воспринял мои слова адекватно. Однако позже, когда я вновь попросил его об интервью, ответом снова стало «нет».

Я рассказал о потоке отказов Питеру Барту. Его по-прежнему интересовала моя работа, особенно когда по прошествии нескольких месяцев я начал понимать, что Мэнсон, вполне вероятно, был связан с Голливудом гораздо больше, чем кто-то готов признать. «Потрясает сам факт, – заявил Барт, – что все они говорят „нет“».

Первый промах Буглиози

И все же нашелся один крупный игрок, согласившийся поговорить со мной, – Винсент Буглиози. Он не только выразил готовность дать интервью, но и пригласил меня в свой новый дом в Пасадене, тот самый, где много лет спустя будет угрожать мне «так навредить, как [тебе] еще никто не вредил», если я только решусь опубликовать свои выводы.

Во время нашей первой встречи признаков подобной враждебности он не проявлял. Солнечным весенним днем Буглиози уделил мне целых шесть часов своего времени, пока возил меня по городу, показывая связанные с преступлением места, и наслаждался долгим обедом со мной в одном из любимых ресторанов. Его внимание мне льстило – передо мной все же сидел человек, сумевший упрятать в тюрьму одного из монстров двадцатого века. Позже я задамся вопросом о мотивах, стоявших за его великодушием.

За время работы в прокуратуре любой успевает нажить себе немало врагов, а Буглиози, как мне стало известно, нажил их даже больше, чем остальные, причем как в офисе окружного прокурора, так и за его пределами. Но, несмотря на то что ему когда-то угрожал смертью сам Мэнсон, он жил в доме, на удивление незащищенном, типичном для пригорода. Когда я приехал к ним в апреле 1999 года, Буглиози и его сорокатрехлетняя жена Гейл еще не до конца распаковали вещи. Приветствуя меня крепким рукопожатием, седовласый, худощавый и голубоглазый Буглиози извинился за стоявшие повсюду коробки. В гостиной горшки и вазы чуть не лопались от всевозможных видов цветов – живых, засушенных, искусственных.

Их кухня, украшенная любимыми безделушками Гейл с изображением петушков и курочек, могла бы сойти за декорацию для ситкома пятидесятых. Буглиози взял на руки лысого кота, тершегося о его ногу, и сообщил мне, что это редкая сиамская порода. Кота звали Шерлок, «потому что он вечно все разнюхивает». Гейл поставила перед нами тарелку с печеньем и две чашки чая со льдом.

Буглиози оказался тем еще собеседником. Он окатывал меня цунами слов, то и дело вскакивая со стула без всякой видимой причины. Хлопотавшая на кухне Гейл в сравнении с ним выглядела островком спокойствия. Я заметил, как она закатила глаза, когда ее муж заявил мне, что вышедшая в 1976-м экранизация «Helter Skelter»^[22] стала «фильмом номером один в том году» и «получила самые высокие рейтинги в истории телевидения, пока не уступила первенство „Корням“^[23]». По сути, Буглиози все эти тридцать лет выписывал один и тот же круг почета, так что его тезисы давно уже приелись. Заставить его свернуть с наезженной колеи было непросто. Возя меня по городу, он словно и не выходил из зала суда, где продолжал препираться с Мэнсоном. Порой казалось, что Буглиози чуть ли не дословно цитирует свою книгу. На первый взгляд, он был очень общительным и отвечал на вопросы с явной охотой, но все, что он говорил – на протяжении многих часов, – было давно известно.

По-прежнему надеясь нащупать оптимальный подход к материалу, я попытался осторожно вывести собеседника на тему подмеченных мной в «Helter Skelter» слабых мест. Прежде всего, как копы умудрились упустить из виду такое множество улик – почему они не раскрыли дело намного раньше? Буглиози в ответ, как и в своей книге, сослался на небрежную работу полиции. Не будь его, заявил он, копы вообще бы не раскрыли это дело.

Я попросил его рассказать о смотрителе Уильяме Гарретсоне, единственном выжившем в ту ночь на Сьело-драйв. Гарретсон жил в скромном гостевом домишке, расположенном на некотором удалении от главного дома. Его показания выглядели настолько неправдоподобными, что полиция Лос-Анджелеса поначалу сочла его главным подозреваемым. У Гарретсона тогда играла громкая музыка, которая, как он клялся, заглушила звуки убийств. Из-за своей стереосистемы он абсолютно не слышал жестокой бойни, хотя крики и выстрелы раздавались всего в шестидесяти футах^[24] от окна его спальни. Буглиози признал правдивость слов смотрителя, хотя и неохотно. Полиция, напомнил он мне, проводила звуковые тесты, и их результат подтвердил показания Гарретсона [50].

Я перешел к Терри Мелчеру. Если Мэнсон хотел преподать ему урок, зачем тогда приказал убить людей, которые фактически не имели к Мелчеру никакого отношения, кроме того, что спустя некоторое время жили в том же доме? Мелчер не был знаком ни с одной из жертв в доме Тейт. Насколько я знал, он никогда не встречался ни с кем из них, даже мимоходом. Кроме того, по собственному признанию Буглиози, Мэнсон отправил своих последователей в дом на Сьело, прекрасно зная, что Мелчер там больше не живет.

Буглиози уклонился от ответов на эти вопросы, взамен рассказав об ужасе, который Мелчер испытывал во время судебного процесса и на протяжении нескольких лет после него – из опасений, что Мэнсон или кто-нибудь другой из «Семьи» по-прежнему желает его смерти. Не может ли он свести меня с Мелчером? Казалось, просто задав этот вопрос, я заставил Буглиози занервничать. Он заявил: мне будет трудно заставить Мелчера говорить. Позже, когда мне все-таки удастся выйти на Мелчера, я пойму почему.

Ближе к концу нашего многочасового разговора, когда солнце уже садилось за горизонт, я спросил Буглиози, не может ли он поделиться со мной информацией о случае, который раньше не становился достоянием общественности, – последний проблеск журналистской надежды. Судя по его нахмуренным бровям, он задумался над этим всерьез. Я достал из сумки книгу «В ожидании солнца» Барни Хоскинса, рассказывающую о музыкальной индустрии Лос-Анджелеса. Я взялся читать ее, готовясь к написанию статьи – из-за большого количества полученных отказов у меня образовалось больше свободного времени, чем я ожидал, – и хотел, чтобы Буглиози взглянул на подчеркнутый мной фрагмент. По утверждению Хоскинса, в доме Тейт было снято несколько садомазофильмов, а какого-то наркоторговца однажды на вечеринке связали и выпороли против его воли [51]. Другие источники, включая вышедшую в 1971 году книгу Эда Сандерса «Семья», приводили похожие факты, однако Буглиози почему-то пренебрег возможностью включить в «Helter Skelter» столь сочный эпизод.

Буглиози выглядел так, словно увяз во внутренней дискуссии. Выдержав длинную паузу, он попросил выключить диктофон. «Не подписывай это моим именем, – начал он. – Просто скажи, что сведения поступили из очень надежного источника». (Позже я объясню, почему рассматриваю сказанное как записанное на пленку.)