Олег вышел из германского посольства и, взяв такси, поехал на Монмартр. Отпустив машину у подножия холма, двинулся вверх по узким улочкам. Погода стояла откровенно дрянная. Порывистый сырой ветер гнал по низкому небу тяжелые свинцового окраса тучи. Возможно, дело шло к дождю, но даже если и так, Баст от своего намерения отказываться не желал. Он шел неторопливо, размеренно шагая по булыжной мостовой. Смотрел прямо перед собой, но видел ровно столько, сколько нужно, чтобы не споткнуться и не показаться смешным. Отключившись от окружающего мира, он был не здесь и сейчас, а нигде и никогда, в своем собственном, придуманном от начала и до конца мире, где все остальные населявшие его люди – всего лишь статисты в пьесе, главные герои которой – он, Баст фон Шаунбург, и его любимые женщины.

Если разобраться, история более чем странная. Гротескная история! Но Баст не собирался ни «разбираться» в ней, ни рефлектировать. Сделанное – сделано, и неважно, кто именно все это сотворил: он ли сам, следуя извечно присущей мужикам полигамности – но кто сказал, что бабам она не свойственна? – или это Кейт все так красиво изобразила.

"Facta infecta fieri nequent''. Сделанного не воротишь.

Где-то так.

Но по факту получалось, что он любит обеих женщин, и при том любит искренне. Правда, о полном равенстве не могло быть и речи: Вильда не входила в число посвященных, и это определяло многое в их отношениях, если не все. И выходило, что «посвященность» – это отнюдь не только информированность. Это много больше и гораздо сложнее, что определяет, в конце концов, даже такую тонкую материю, как чувства мужчины к женщине.

«Causa causalis… Причина причин…»

Получалось не слишком честно. Особенно имея в виду характер их с Вильдой отношений. Но, с другой стороны, его тайна не была только его, Баста, тайной. От ее сохранения зависела жизнь еще как минимум четырех человек, а возможно, и многих миллионов, потому что «ничто пока не решено», как, возможно, споет в далеком будущем Макаревич. Так или почти так – поскольку слов песни Олег не помнил.

«Если споет…» – ведь ничего еще не решилось, и все могло повернуться совсем не так, как случилось однажды. В другой истории, в другом мире, в том, где «Машина» уже спела и эту песню, и многие другие…

Баст почти не заметил, как одолел подъем и углубился в самое «чрево» Монмартра. А тут, глядь, и подходящее кафе нашлось, само собой открывшись перед Шаунбургом и поманив старинным интерьером и «запахом» тепла.

Он вошел, осмотрелся, выбрал столик и, не успев даже как следует расположиться, сделал заказ. Кивнул, приветствуя, пожилому гарсону у стойки – а может быть, это и вовсе был хозяин кофейни – и попросил луковый суп, кофе и коньяк. Вот коньяк ему первым и подали, а суп задерживался, так что Баст успел согреться и несколько «повеселеть». Во всяком случае, «хмурое утро» его личного пространства сменилось «ясным днем». Про такое настроение не скажешь – отличное, но жить можно.

«А жизнь-то налаживается…» – усмехнулся Олег, закуривая и беря в руки принесенную с собой, но так и не тронутую пока газету.

«Пари-суар» писала о войне в Испании, политическом кризисе и экономическом спаде, сообщая между делом, что в скором времени в Париже начинаются съемки новой фильмы с участием Виктории Фар. Как ни странно, Таня согласилась сниматься в «Золушке» по мотивам сказки Шарля Перро… Бред какой-то…

Но светская хроника подтверждала: приезд дивы ожидается в двадцатых числах декабря, если не помешают гастроли в республиканской Испании.

«Час от часу не легче! Какого дьявола ей нужно в Испании?!»

Впрочем, он мог возмущаться хоть до второго пришествия. Влияния на Татьяну он больше не имел. Посоветовать мог, – и как друг, и в качестве «работодателя» – а приказывать – увольте.

«Большая девочка уже, да и Витя не дурак…»

Приходилось принимать новый тандем как данность. Вот Олег и принимал, хотя временами ему приходило в голову, что Таня с Витей берут слишком круто против ветра. Однако позволял себе – и то при случае – лишь самую легкую критику.

«Значит, в Испанию… Ну, может быть, с Кейт встретятся…»

Баст перевернул страницу и уперся в заголовок «Что происходит за стенами Кремля?».

«Хороший вопрос… Статья дерьмо, а вопрос любопытный…»

Ольга утверждала, что «Процесс шестнадцати» должен был состояться еще в июле, Виктор помнил про июнь, но оба сходились на том, что случилось это летом тридцать шестого. Ни у Степана, ни у Олега или Тани своего мнения по данному моменту истории не имелось, однако ясно было и ежу – тут что-то пошло не так. Суд прошел осенью и без двух известных по прежней истории фигурантов: Вышинский-то теперь не прокурор, а Ежов – и вовсе труп. Тем не менее процесс состоялся. Впрочем, Олег помнил только, что «спектаклей» тогда было несколько, но ни точного количества, ни времени их проведения не знал. И никто не знал. Даже Ольга. Ясно только, что процессы эти должны состояться до суда над военными, а «заговор маршалов» – это уже май – июнь тридцать седьмого. И тут тоже не все так просто. Тухачевского-то теперь нет. Но с другой стороны, подверстать к делу можно и покойника. Олег определенно помнил, что нескольких умерших своей смертью или погибших в катастрофах военных и политиков пришпиливали задним числом к новым делам и объявляли «врагами народа» посмертно со всеми вытекающими из этого последствиями для их родных и близких. Но Тухачевского пока нигде дурным словом не поминали. Напротив, культ личности покойного маршала расцветал в СССР, что называется, пышным цветом. Вот уже и линкор переименовали…

«Ну, какой маршал, такой и линкор,… но все-таки!»

А все-таки она вертится! Вот что следовало бы теперь кричать. Поддается. Меняется. Меняет пути!

История изменялась на глазах, но, скорее всего, они не знали даже сотой доли истины. Просто потому, что не могли сравнить «образ результата» с эталонным образцом. Не было под рукой не то, что интернета с Википедией, даже завалящего справочника по новейшей истории не имелось. Вот иди и проверяй, что там да как! Но даже если и впрямь «не так», значит ли это что-то или не значит ничего?

Мятеж в Испании вроде бы начался на неделю раньше. Это что-то меняет? Возможно. Может быть. Но определенно многое меняет прямое вмешательство СССР, которое было бы невозможно, не займи Франция активную антинемецкую позицию. А это, в свою очередь, напрямую связано с грянувшим не вовремя Судетским кризисом. Но кризис случился, не в последнюю очередь потому, что в Праге убили Генлейна…

«Господи!»

А ведь кроме прочего намечался серьезнейший кризис в отношениях Франции и Великобритании, и в отсутствии партнера на континенте «старая добрая» Англия очень нервно реагировала на возрастание американской военной мощи. А раз так, взгляд ее все чаще устремлялся на Дальний Восток, где подрастал еще один «морской дракон». И никто не исключает пока возможности того, что в отсутствие Антанты Британская империя не сольется в объятиях «сердечного согласия» с Германией и Японией. А такой союз будет пострашнее «Оси».

От подобных размышлений крыша готова поехать, да и ехала временами. Быть творцом истории оказалось опасным и довольно утомительным занятием. Но следовало признать, так интересно Олег не жил никогда.

Он доел суп: горячий, ароматный, с сыром пармезан и белым, утренней выпечки, хлебом, – и почувствовал себя в силах «вернуться» к письму. Выпил немного коньяка – сегодняшний день без споров назначен выходным – раскурил «гавану» и вытащил из внутреннего кармана пиджака письмо от Ольги.

По условиям игры Китти оставляла ему записочки и письма в отелях, где ночевала хотя бы одну ночь, или пересылала весточки через Вильду, которая не в пример «кузине Кисси» путешествовала куда меньше. Таких «писем» от Кайзерины Баст получил за последнюю неделю целых три. По ним можно проследить – хотя бы и самым поверхностным образом – за ходом перемещений баронессы, узнать о состоянии ее здоровья и превалирующей ноте в часто меняющемся «капризном» настроении, ну и почерпнуть еще кое-какие сведения «открытого» и «закрытого» характера. Однако сейчас речь шла совсем о другом письме. В последнее время – с мая месяца, если быть точным – они стали обмениваться особыми «les lettres». О, нет, ничего подозрительного в этих письмах, посылаемых через Главный почтамт Парижа – до востребования – разумеется, не содержалось. Но, тем не менее…

…вчера я задумалась о Рефлексии, – писала Кайзерина по-немецки четким чуть резковатым почерком. – Ты как-то заметил, мой друг, что в рамках «способности к познанию» Рефлексия выступает как проявление метакогниции. Рассматривая теперь эту мысль, я прихожу к выводу, что, возможно, Тейяр де Шарден не так и далек от истины, когда говорит…

И дальше, дальше, дальше… Одиннадцать страниц великолепного философского текста, еще одна глава изысканно-тонкого и глубокого романа в письмах – самого впечатляющего объяснения в любви, какое было известно Олегу. Ольга начала эту переписку как бы «в шутку», но очень скоро «шутки кончились»…

4. Ольга Ремизова, Мадрид, Испанская республика, 22 декабря 1936 года

Ночь выдалась холодная, но ясная. Ольга погасила свет в комнате, раздернула плотные шторы и открыла балконную дверь. Ветра не было, но с улицы дохнуло вполне зимней стынью. Мадрид, конечно, не Вена, но зима – она и в Африке… бывает.

Ольга выдвинула на балкон матрас, заранее припасенный для таких оказий, и выползла сама. Если не поднимать головы, не садиться и, тем более, не вставать, то и патрули, постоянно проходящие внизу, ничего не заметят. Можно даже покурить в кулак, но очень осторожно. Республиканцам везде мерещатся агенты фалангистов. Чуть увидят где свет, сразу начинают палить прямо по окнам, а разбираются – типа, и кто это тут подает сигналы фашистской авиации? – уже потом, чаще всего над телом «предателя». «Пятая колонна», «Но пасаран!», то да се…

А ночь выдалась чудная. Высокое небо сплошь в звездах, крупных – по-южному ярких, а между звезд скользят невесомые тени. То ли легкая дымка стелется над крышами домов, то ли птицы летают, то ли призраки…

«А я лежу на спине, как какой-нибудь Андрей Болконский, гляжу на это вечное небо и понимаю, какая я на самом деле мелкая и недолгоживущая тварь… Нет, не так! Я тварь божья, им сотворенная в непостижимой мудрости и с неизвестным расчетом и…»

Ее опять пробило на «философию», и это было скорее грустно чем смешно.

«Это от одиночества, – решила Кайзерина. – И от трезвости».

Она осторожно достала из кармана фляжку, свинтив колпачок, сделала несколько медленных «задумчивых» глотков. Стало лучше, но тут где-то далеко – кажется, на юге – раздалось несколько гулких взрывов. Потом совсем рядом ударил выстрел – Бух тарарах! – еще один, и сразу же завыла сирена воздушной тревоги. Одна, другая, третья… Голоса беды и отчаяния слились, заставив напрячься нервы и участиться дыхание, где-то в районе университета вдруг взметнулся луч прожектора, и заухали – словно сваи заколачивали – зенитки.

«Вот сейчас грохнет, и все! Баста жалко…»

Бум-бум, – раздалось за спиной, то есть там, где была бы ее спина, сиди Кейт на балконе, а не лежи.

И снова «бум-бум». Кто-то барабанил в дверь, мешая Кайзерине жалеть себя, и…

Бум-бум!

«Вот же люди! А если меня дома нет?»

Но она была «дома» и потому поползла открывать.

А за дверью нервничали «три богатыря», весьма живо реагирующие на близкие разрывы фашистских бомб: Кармен, Макасеев, Эренбург.

– Кейт! – выпалил Кармен, едва дверь отворилась. – Быстрее!

По-французски он говорил ужасно, но понять было можно.

– Куда? Зачем? – поинтересовалась Кейт, уже понимая, что наклевывается что-то интересное. Иначе «эти парни» не стали бы ломиться к ней за полночь.

– Генерал Дуглас^[16] дает нам машину до штаба Урицкого! – объяснил Эренбург. Он был худ, аристократичен и говорил по-французски как парижанин. Впрочем, он и по-немецки говорил изрядно.

– Саламанка! – выдохнула пораженная услышанным Кайзерина. – Ведь так? Мы едем в Саламанку?

– Ну, не в саму Саламанку, – из-за спин «трех товарищей» появился четвертый, одетый в форму республиканского майора. – Здравствуйте, Кейт, – сказал он по-немецки.